- Il faut cultiver son jardin
Voltaire
Вечерний воздух юга сладко благоухал нежнейшими цветами померанца и спелого бергамотового плода. С полей, погруженных в вечернее теплое марево, накатывали ароматные волны душистой лаванды.
Для того, чтобы сей пасторальный пейзаж стал бы совсем идеальным не хватало лишь присутствия юного и романтичного трубадура, какого-нибудь Пейре Видаля или Гийома де ла Тура, в прошлом жонглера из Перигора, шепчущих свои проникновенные рондо, растворенные в сладчайшем нектаре «миннэ» и leys d’amors «даме сердца» при мерцающем свете звезд на южном небе-«Любовию ведомый, любви я странник, пилигрим любви...».
И действительно, взглянув на небо, словно покрытое бархатом и переливающееся алмазным сиянием звезд, на фруктовые сады, полные спелых плодов, к которым только стоит протянуть руку, чтобы их сорвать, на воду в ключевых источниках, которая по вкусу напоминает страждущему сладкие вина Руссильона, становится совершенно понятным почему трубадуры были столь веселым и беззаботным народом, способным случайно заглядевшись в пути на хорошее личико, не спешить добраться до ближайшего замка, где можно надеяться на сытный ужин и ночлег.
Расторопный и неутомимый молодой гарсон, по говору-явно выходец из Эльзаса, незаметно для меня и весьма ловко подливал в мой постояно пустеющий бокал багрянно-красный бордосский нектар, получивший свой «аттестат зрелости» в знаменитых каменных подвалах графини Лонгвиль де Лаланд в прелестных окрестностях коммуны Пойяк.
Пригубляя изумительное на вкус и благородное по своему происхождению вино, я жадно втягивал ноздрями густой ароматный воздух цветущих и живописных окрестностей, наблюдая в полглаза за тем, как резвяться на зеленой лужайке парка трое симпатичных малышей лет четырех-пяти.
Жизнь не стоит на месте, несмотря на все перепетии истории, в том числе и французской: местами величественной, местами кровавой, местами пошлой до тошноты Сартра.
В каком из этих малышей сегодня течет благородная кровь принцев Конде, Монморанси или Талейранов из Перигора? Кто из них, даже не зная этого, ежедневно наполняет свое маленькое сердце кровью мучеников и благородных героев? Кто кровью предателей, убийц и палачей?
В ком-то из этих невинных карапузов струится кровь великих интриганов и искусных шарлатанов прошлого подобно кардиналу Рогану, бесстыдно похитившему «ожерелье королевы» или средневековым алхимикам Раймонду Луллию или Николя Фламелю.
Вероятно, безвинно пролитая в марте 1804 года во рву Венсенского замка по приказу Наполеона кровь герцога Энгиенского, великолепного принца крови Луи Антуана Анри де Бурбон-Конде, взывала в этот пасторальный вечер к памяти и справедливости из бескрайних бездн вечно равнодушной Вселенной. Из недр извечного космоса.
И чем больше опустошался мой бокал, принимая облик стеклянных шаров во множестве изображенных на полотнах Иеронима Босха и фламандских мастеров гастрономического натюрморта, тем обильнее насыщались вызывающим рубиново-красным оттенком полуистлевшие страницы французской истории, все более открывающиеся перед моим изумленным внутренним взором.
Помнится, старик Вольтер призывал своих в меру просвещенных читателей и поклонников «Возделывать свой собственный сад»-Il faut cultiver son jardin, воспользовавшись сим щедрым и бесплатным советом великого французского мистификатора, я с какого-то момента своей скромной жизни стал «взращивать» силой собственной фантазии свой небольшой «французский садик» - Le jardin de France в казематах своей беспокойной памяти.
Этакое место внутреннего отдохновения и ментальной релаксации на случай неизбежных утрат. Кто и что только не побывало в этих многочисленных сумрачных кельях, уходящих своими невидимыми корнями в глубины туманного прошлого и прорастающих шелестящими на ветру кронами в день грядущий: иногда я слышал уставшую поступь старика Вателя, при скудном пламени восковой свечи бредущего в темных лабиринтах безвозвратного времени в сторону господской кухни для того, чтобы снять дежурную пробу с нового соуса для мяса и проверить качество и консистенцию Tuber melanosporum, более известного как чёрный перигорский трюфель, специально заготовленного для праздничной трапезы принца де Конде по поводу блестящей победы над испанцами при Рокруа; порой в поле моего зрения появлялся сердитый и мрачный маленький «корсиканец»-Le Petit Caporal, облаченный в серый сюртук и неимоверно большую суконную треуголку на голове, схожую по виду с силуэтом острова Святой Елены: прихлебывая из хрустального бокала резервный шамбертен гран кру, он с недоумением и раздражением разглядывал исподлобья закопченные от дыма древние греко-русские иконы, облаченные в золотые оклады и осуждающе глядящие на него с побеленных стен московских храмов опустевшей имперской столицы.
Москва встретила Великого Императора неприветливо: опустошением, разорением, пожаром и пеплом, голодом и смертью. И ощущая на своих плечах этот тяжелый и красноречивый взгляд русской Божьей матери и многочисленных Святых, он понял, что это начало конца его императорской Великой Армии, прошагавшей с триумфом сквозь Австрию, Германию, Испанию, Польшу.
Это начало его собственного конца. Император медленно потягивает рубиновый шамбертен, пытаясь впасть в забытье, но все было напрасно: хитрые византийские роскосые глаза Богоматери неумолимо свидетельствовали о закате его мирской славы и кратковременного светского величия. Конца удовольствий, игр и разнообразия.
С древней высоты рыже-терракотовых, как запекшаяся на солнце кровь, кремлевских стен он с видом печального и обманутого триумфатора бросает взгляд на своих славных когда-то драгунов, кирасиров и гусаров-Enfants de la Patri, собирающих последний урожай заморских трофеев. Это пир во время чумы. Это последняя тактильная радость обреченных на погибель победителей пустоты и тления.
Как-то во время ночной грозы, в пугающих отстветах молнии, на ступеньках полуразвалившегося от времени лестничного пролета, я разглядел согбенную и жалкую фигуру беззащитного старичка.
Когда-то его имя, даже произнесенное шепотом, внушало животный ужас и страх жителям Парижа, да и всей Франции: Шарль-Анри Сансон, старик Шарло, палач города Парижа, «король» заплечных дел мастеров.
Теперь эта смертельно усталая человеческая развалина боится каждого шороха и каждого скрипа половицы; в завывании ветра ему слышаться забытые, но такие близкие для его слуха, голоса Дантона, Демулена, Робеспьера, Марии Антуанетты и, конечно, Его Величества длиноволосого Гражданина Луи Капета, короля Франции Людовика ХVI.
Часто, гуляя в саду, старик Шарло разговаривает с цветами, которые он любит и ласкает в своем забытьи:
...пропускает
сквозь пальцы стебель лилии - нагнувшись
над цветником, - лишь гладит, не срывает,
и нежною застенчивой улыбкой
весь озарен...
Да, лилии он любит, -
Ласкает их и с ними говорит.
Для них он даже имена придумал, -
Каких-то там маркизов, герцогинь...
Владимир Набоков, «Дедушка», 1923.
© 21.12.2011