Вторая мировая, которая должна была унести 60 миллионов жизней, разрушить половину мира и навсегда отпечатать в людском сознании кошмар атомных бомбардировок, так и не началась. Сверхдержавы были готовы к ее началу, копили силы, наращивали военную мощь... до тех пор, пока их лидерам не стало понятно, что столкновение обернется ничем иным, как апокалипсисом - войной, в которой не будет победителей. Сделать первый шаг к открытому конфликту так никто и не рискнул.
Сороковые годы ХХ века стали началом эпохи настоящего промышленного бума. Растущее население требовало еды, энергии, новых машин, новой одежды, новых развлечений... Дикое, конвульсивное развитие промышленности, из последних сил пытающейся удовлетворить потребности людей, привело к экологической катастрофе.
Мир едва не рухнул. Большая часть Европы скрылась под водой. Связь между континентами была практически полностью утрачена. Советское правительство и большая часть населения переместились за Уральские горы. Союз потерял без малого всю западную территорию: там стало невозможно жить. Почти.
Зараженное химикатами и радиацией Поволжье стало домом для тех, кто не смог или не захотел вовремя сбежать. Небольшие деревеньки превратились в укрепленные форпосты, жители которых промышляли добычей сокровищ отравленных земель. Берега некогда полноводной, а сейчас – полумертвой великой реки дали пристанище невиданным ранее существам. Промышленные города затянул зеленый ковер джунглей, улицы заполнили заросли гигантских, непонятно откуда взявшихся грибов. Каждый глоток ядовитого воздуха мог стать последним. Но человек приспособился.
Человек привыкает ко всему.
Человек всегда выживает.
I
Самокрутка обожгла Вомбату пальцы. Он нервно дернул рукой, и окурок полетел на обшарпанную крышу панельной многоэтажки.
«Опять замечтался и забыл про все на свете. Идиот».
Мечтать – замечательное развлечение, и, что самое главное, совершенно бесплатное. Но далеко не всегда позволительное.
Вомбат поскреб пятерней щетинистый подбородок и заглянул в видоискатель камеры. В маленьком окошечке верного «Зенита» был виден рассвет. Огромное солнце, которое дрожащая дымка ядовитых болотных испарений красила оранжевым, лениво выползало из своего ночного логова, обнажая наготу Города.
Город был похож на несвежий труп. На разбитые улицы, заросшие огромными, выше человеческого роста грибами, слепо пялились черные провалы окон. Лианы, - толстые и влажные, словно гигантские зеленые черви, - опутывали разваливающиеся, а местами уже рухнувшие от постоянной сырости дома. Шипы и маленькие оранжевые цветы напоминали о родстве этих лиан не то с садовыми огурцами, не то с домашними кактусами. Вдалеке виднелись темные силуэты циклопических труб химзавода и электростанции.
Вомбат видел эту картину много раз. И каждый раз она поражала его своей странной притягательностью и нелогичностью. Он любил этот Город, в котором не жило почти ни одного человека, кроме совершенно опустившихся дикарей и сумасшедших бродяг. Любил его запах, противный для непривычных к такому жителей окрестных деревень, а уж тем более редких гостей с Большой Земли. Любил даже болото, ранее бывшее великой рекой, которое петлей захлестывалось на шее Города-покойника. Была у этого всего своя красота, красота, невыразимая обычными словами и почти никому непонятная. По крайней мере, из тех, кто видел ее каждый день.
«…И совершенно справедливо», - подумал он. – «Один я такой болван, а было бы больше – была бы толпа».
Довольный таким умозаключением, Вомбат немного добавил экспозицию на «Зените» и несколько раз нажал на спуск фотоаппарата.
«Отличные снимки. И недешевые. А теперь пора сваливать. Уже и летяги орать начали…»
Предутренний воздух медленно просыпающегося Города начинали заполнять звуки, издаваемые его обитателями. Летяги среди них были далеко не самыми опасными, но уж точно самыми крикливыми. Небольшие хищные твари, похожие на летучих мышей и ящериц одновременно, вполне могли сожрать заживо одинокого путника. Но, к счастью, не умели скрывать свое присутствие, а потому особой угрозы для любого, мало-мальски знакомого с их повадками, не представляли.
В отличие от тех, кто вылезал из своих нор уже после рассвета.
Нужно было торопиться. Вомбат убрал камеру в чехол, сложил штатив и спрятал свое добро в рюкзак, прислоненный к бортику крыши. Поднял тяжелую старую винтовку, чуть выше патронника которой было нанесено клеймо в виде пятиконечной звезды с вписанной в нее оперенной стрелой, число – «1944» и еще несколько букв и цифр. Значение этих символов фотографу было неизвестно, но винтовка ему нравилась, несмотря на свой немалый вес и временами заедающий затвор.
«По крайней мере, не самодельный пугач, который может и в руках взорваться. Настоящая, фабричная работа – такое сейчас не вдруг достанешь».
Слегка согнувшись под тяжестью рюкзака и висящей на плече винтовки, Вомбат толкнул рукой ржавую дверцу и вошел во влажный полумрак подъезда. Неприятно густой, липкий воздух сразу обволок его, проникая в ноздри отвратительным скользким слизняком. Плесень, мертвечина, экскременты. Привыкнуть к такому коктейлю невозможно, даже если ты в нем родился. Фотограф поморщился и начал осторожно, но не мешкая, спускаться вниз, держась подальше от входов в давно опустевшие квартиры. Еще не хватало с хозяевами пообщаться.
Кто такие эти таинственные «хозяева» и как они выглядят, не знал никто. Однако всем были известны слухи о неведомых существах, облюбовавших заброшенные человеческие жилища. Гостеприимных существах, которые всегда были готовы пригласить проходящего мимо человека «на огонек» с далеко идущими последствиями. Подробности «последствий» обычно не уточнялись, но любой рассказчик, делившийся байкой, считал своим долгом на этом месте обязательно сделать страшные глаза. Вомбат в такое не слишком верил, но предпочитал не рисковать и в квартиры без особой нужды не лезть: в конце концов, Большую Землю тоже кто-то считает выдумкой, несмотря ни на что.
Под сапогами хрустела осыпавшаяся со стен зеленая краска. Сами стены были похожи на настоящую галерею – ни годы, ни влажность не смогли полностью уничтожить творения неизвестных художников, превративших унылый типовой подъезд в энциклопедию фольклора ушедшей эпохи. Народный гений бил фонтаном. Большую часть площади стен занимали непристойности, признания в любви и рисунки половых органов, пусть и схематичные, но весьма наглядные. «Если в кухне видишь люки, а из них течет вода, не пугайся – это глюки, так бывает иногда». «Коля! Я люблю тебя! Люблю тебя сзади!». И даже «Таня лох».
Посмеиваясь про себя, Вомбат представил археологическую экспедицию будущего, изучающую оставленные далекими предками граффити. Как пожилые ученые с серьезными лицами будут исследовать эпос о «Семене и Картавом», которые «были здесь» и оставили немало следов своей бурной деятельности. Как будут защищать диссертации и спорить до хрипоты о противоборстве культов Зенита и Спартака и роли этих божеств в пантеоне своих древних пращуров…
«Хотя, какие там археологи с диссертациями. Большинство местных за одни такие слова могут в репу дать. А умникам с Большой Земли и своих проблем хватает. Например, как и её, родимую, до конца не загадить…»
Спуск до первого этажа не преподнес никаких сюрпризов, и Вомбат даже было зашагал увереннее, однако тихий характерный хрип, донесшийся из-за двери, ведущей на улицу, заставил его остановиться и даже отступить немного назад.
«Голодный что ли? Этого еще не хватало. Иди, иди, дружок, отсюда», - мысленно попросил фотограф.
Дверь скрипнула. Жалобный стон стал чуть громче.
В подъезд, подволакивая ноги и бессвязно бормоча, вошло то, что раньше явно было человеком, а сейчас сохраняло с ним только общее сходство, и, пошатываясь, замерло в проеме, перекрыв выход наружу.
- Родной, ты мне пройти мешаешь. Шел бы ты…
Высокий, широкоплечий мужик, неестественно скособоченный, с руками, обвисшими как плети, медленно поднял лицо. Вомбат непроизвольно вздрогнул – такую гадость не каждый день можно было увидеть даже в Городе. Кожа человека была серой, покрытой сеткой зеленоватых сосудов. Черты лица заострились, о скулы, казалось, можно было порезаться. Глаза превратились в гноящиеся багровые буркалы. Гной стекал из носа и ушей, тонким ручейком струился из уголка рта. Стоящий в подъезде запах, и без того отвратный, стал совершенно невыносимым.
- Ну, так как насчет… - фотограф не успел договорить. Мужик раззявил пасть, выставив напоказ несколько оставшихся гнилых зубов и, утробно зарычав, двинулся вперед, вытянув руку в направлении Вомбата, словно прося о помощи. Вомбат выругался и отступил еще на пару шагов.
Разойтись по-хорошему явно не получалось. Голодный был на той стадии болезни, когда человеческие слова уже не доходили до пораженных грибными спорами мозгов.
Вомбат скинул с плеча винтовку. Он не хотел тратить патроны на того, кто и сам недолго протянет, поэтому выставил вперед приклад и ударил голодного в грудь, надеясь свалить его с ног.
Как оказалось, зря. Тот пошатнулся, взвыл и, собрав силы, с невероятной для полуразложившегося тела скоростью бросился на фотографа. Вомбат не ожидал такой прыти. Отлетевшая в сторону винтовка загрохотала по бетонному полу. Фотограф упал, в спину впилась острая грань рюкзака, голодный навалился сверху, силясь вцепиться зубами в лицо.
Гнилые пеньки скрипели в паре сантиметров от носа фотографа. Тяжелая туша почти двухметрового мужика навалилась сверху, не давая вырваться. Слюна, смешанная с гноем, капала на лицо. Вомбат зажмурился, чтобы она не попала в глаза, и задержал дыхание – выносить смрад из пасти было почти невозможно.
«Еще немного… чуть…» - Вомбат сумел освободить одну руку и со всей силы врезал локтем голодному по морде. Еще раз. И еще. И еще.
Во все стороны брызнули зубы, ударом вывороченные из десен, черная кровь, ошметки слизи, осколки изъеденных болезнью костей, хрупких, как стекло.
Стон перешел в хриплое рыдание. Голодный тряс головой. Его раскуроченное лицо превратилось в гротескную пародию на женское влагалище, пораженное жестокой срамной болезнью.
Вомбат дернулся. Ему удалось вырваться. Быстро, как только мог, он пополз назад и, ухватившись рукой за перила, рывком поднялся на ноги, открыл зажмуренные глаза.
Голодный, раскачиваясь, стоял на четвереньках, представляя собой зрелище жалкое и гадкое одновременно. Встать он уже не мог. Вомбат, не мудрствуя лукаво, пнул его тяжелым ботинком в висок. Истончившиеся черепные кости треснули, мужик упал и, булькая, завозился на полу. Фотограф нанес удар еще раз. Голова развалилась, как гнилой арбуз. Голодный затих.
Дрожа от пережитого напряжения, Вомбат первым делом скинул рюкзак и проверил сохранность «Зенита», который, к счастью, не пострадал, и только потом поднял с пола винтовку.
«Ну и мордоворот все-таки. Чуть не сожрал. Не иначе, грибник из Ивановки или Натальина, только там такие кабаны вымахивают», - подумал Вомбат, тщательно счищая слизь и кровь с одежды. – «Домой бы эту дрянь не притащить».