Ездить в Вену у русских теперь модно. Не то чтобы россиян с тугим кошельком так уж заинтересовал этот уютный город с имперским прошлым, просто посещение Вены свидетельствует о достатке и намекает на наличие некоторого вкуса
Текст: Василий Журавлев
Приезжий обыватель в венском «туристическом меню» легко найдет определенный набор достопримечательностей. Основное «блюдо» – пребывание в столице Габсбургской империи знаменитых композиторов. По количеству изображений и упоминаний с Моцартом может поспорить разве что только Штраус.
Меня же в Вене интересовали совсем другие личности – русские социалисты. В современной Москве предмет моих поисков назвали бы маргинальным. В Вене – совсем другое дело. Австрийцы болезненно воспринимают расспросы насчет национальной принадлежности Адольфа Гитлера, зато охотно распространяются о социализме. Так, постепенно входя в роль связного-«искровца», я стал собирать материал о русских социалистах в изгнании. В электронной переписке с венским приятелем появились забытые в нашем отечестве слова «шпик», «провокатор», «ЦК», «конференция».
Самый известный в Вене после царя Александра Первого человек из России – Лев Давыдович Бронштейн, на родине более известный как Троцкий. Русский самодержец вальсировал в Шёнбрунне почти год, пока шел Венский конгресс. Еврей-социалист задержался в городе на целых семь лет. Время, проведенное в Вене, стало лучшими годами жизни для обоих: и для царя, и для революционера. Спустя пять лет после того, как Бронштейн покинул Вену, он стал в России не менее могущественным человеком, чем венценосный любитель вальса.
ЭМИГРАНТСКИЕ БУДНИ
В октябре 1907-го Троцкий со второй женой и сыном поселились в Вене. Тогда это был своего рода «чешско-еврейский город». Ходила шутка: если встретятся три венца, то один обязательно окажется евреем, а другой – чехом. И в то же время мэром города был Карл Лоэгер – ярый антисемит, который вошел в историю не тем, что при нем проложили метро и трамвайные линии, озеленили город, в водопроводе вместо вонючей появилась чистая вода из альпийских источников (и течет в нем до сих пор!); по его инициативе построили помпезный Ринг – венский вариант Садового кольца, только на Ринге сегодня поют соловьи и ездят велосипедисты. Лоэгер запомнился потомкам даже не городскими нововведениями, а высказыванием «Кто тут еврей, решаю я». И решал: заставил банкиров, в том числе еврейских, при помощи «административного ресурса» вкладывать деньги в улучшение условий жизни не только своей, но и рядовых венцев.
В те времена, когда молодой художник Адольф Гитлер приехал из родного Линца в столицу и держал вступительные экзамены в Академию художеств, в Вене бурлила творческая мысль модернистов. Моду в искусстве задавал изысканный югендстиль. Вена того времени это город Зигмунда Фрейда, Стефана Цвейга и Густава Малера, Адольфа Лооса и Густава Климта.
Но отнюдь не художественная жизнь привлекла в Вену Троцкого. Революционер в изгнании выбрал Вену только потому, что в Германию его не пустили власти. Он во что бы то ни стало хотел быть как можно ближе к этой стране. Только во владениях кайзера был, по его убеждению, наиболее «организованный пролетариат». На политическом небосклоне засияли звезды рабочего движения – Роза Люксембург и Карл Либкнехт. Будущему классику революции тогда еще было чему у них поучиться. Владимир Ильич в то же время предпочитал кататься на своем «вело» по Парижу…
За семь лет пребывания в Вене Троцкий сменил пять квартир. Годы, проведенные в Австрии, были если и не самыми счастливыми, то уж точно самыми спокойными в жизни Льва Давыдовича. Сначала семья поселилась с размахом – в предместье Хюттельдорф. Дом и район нравились жене эмигранта из России. «Дом был лучше тех, которые мы обычно занимали. Как правило, виллы снимают здесь весной, а мы сняли свою на осень и зиму. Из окон открывался вид на горы, разукрашенные в багрянец осени. В поле можно было выйти через задние ворота. Зимой по воскресеньям по пути в горы мимо проходили венцы-лыжники в свитерах и цветных шапочках. В апреле нам пришлось покинуть этот дом – плата возросла вдвое. Уже распустились цветы, и их запах наполнял комнаты. В этом доме родился Сережа. Мы переехали в более демократичный район Сиверинг».
Дети быстро заговорили по-немецки. Наталья Седова, жена Троцкого, вспоминала: «В киндергартене говорили по-немецки, и они продолжали говорить на этом языке, когда играли дома. Но если их отец или я обращались к ним по-русски, они немедленно переходили на русский. Если мы обращались к ним по-немецки, они всегда удивлялись и отвечали по-русски. Позже они овладели венским диалектом и свободно на нем изъяснялись».
Политэмигранты всегда варятся в собственном соку – только так можно сохранить дух оппозиционности и надежду однажды вернуться домой победителями. Русские социалисты в Вене не исключение. Близкими друзьями стала семья эмигранта Клячко. По признанию Троцкого, вся жизнь крутилась вокруг семьи Клячко – старших объединяли политические и интеллектуальные пристрастия, любовь к музыке, знание четырех иностранных языков и… полезные для Льва Давыдовича знакомства по всей Европе.
Дети тоже любили ходить в гости к Клячко, там были их сверстники. Обожали они и Рязанова – студента-марксиста. Старший сын Троцкого, Лёва, даже просил в парикмахерской, чтобы его подстригли «под Рязанова». Когда Сережа, младший сын, родившийся в Вене, пошел в школу, встал вопрос о его вероисповедании: по австрийским законам детям до 14 лет полагался религиозный наставник. Вероисповедание не значилось в документах Бронштейнов, и они выбрали для детей лютеранскую церковь – русские атеисты посчитали, что ее легче будет переносить детским душам. Закон божий преподавался по окончании уроков и нравился Сереже. Родители не считали нужным обсуждать вопросы религии с детьми, но однажды мать услышала, как Сережа что-то бормочет перед сном. «Это молитва. Знаешь, молитвы бывают такие же красивые, как стихи».
«Троцкий был романтиком. Интеллектуалом. Очень открытым человеком. Прекрасным семьянином. И очень любил детей. Его идеи, в отличие от ленинских и сталинских, живы в наше время!» – убеждал меня один австрийский историк, посвятивший свою научную карьеру изучению наследия Льва Давыдовича. Правда, как оказалось, исследователь не знал, в каких выражениях Ильич поносил своего соратника-соперника. Вряд ли стоило рассказывать моему собеседнику о том, как чадолюбивый Лев Давыдович приказывал казнить, словно древнеримский полководец, каждого десятого красноармейца, замешкавшегося в наступлении. Или распространяться в венском кафе в XXI веке о планах журналиста Бронштейна столетней давности относительно столь ненавистного ему русского крестьянства. Сумей Троцкий на практике осуществить свои теории, сталинская коллективизация показалась бы нам «бархатными реформами».
Устроиться в Вене Троцкому помогли австрийские единомышленники – социалисты. По мнению Льва Давыдовича, австрийцы произносили правильные марксистские слова, но оставались для него чужаками. Он встречался со сливками австрийского предвоенного социализма: членами парламента, писателями и журналистами.
Гонорары за статьи в немецкой и австрийской социалистической прессе также помогали семейному бюджету. В 1912 году Троцкий был военным корреспондентом «Киевской мысли» на Балканах. Интересно, что Троцкий в местной печати выступал не только как политический журналист, но и как литературно-художественный критик, не пропускавший ни одного нового спектакля или выставки.
С лидером австрийских социалистов Виктором Адлером Бронштейн был знаком еще с 1902 года. Рассказывают, что их никто не знакомил: Лев Давыдович справился об адресе и просто пришел к Адлеру. Долго колотил в дверь, до тех пор пока на пороге респектабельной квартиры не вырос гигант (а рабочий вожак был весьма внушительных размеров) и не заорал на незваного гостя: «Что вам угодно?»
Беглого журналиста из России охотно принимали в доме Каутского (того самого «ренегата», неоднократно упомянутого в программных статьях Ульянова). В доме «ренегата» Бронштейн свел знакомство с Хильфердингом, который, в свою очередь, ввел Льва Давыдовича в круг австрийских социалистов. Именно он познакомил Бронштейна с Отто Бауэром, Максом Адлером и Карлом Реннером. По отзыву Троцкого, все они были людьми образованными, знавшими по некоторым вопросам гораздо больше, чем сам Троцкий. Он слушал их «с уважительным интересом» за чашкой кофе в кафе «Централь». Но вскоре понял, что австрийцы – не революционеры. Обо всем они судили через себя, свои ощущения, и главным было чувство собственного удовлетворения. Все это в какой-то момент Троцкому показалось «фетишизмом». Образованные марксисты совершенно не могли использовать марксистские методы на практике, особенно когда дело касалось больших политических проблем или революционных перемен с сопутствующим кровопролитием.
Тем не менее Троцкий вступает в Австрийскую социал-демократическую партию: так было проще получить материальную помощь, а идейные разногласия стоило приберечь для мемуаров. Льва Давыдовича больше всего удивляла сословная иерархия в партии. Вожди обращались друг к другу «герр доктор», а не «товарищ», а рабочие к вождям и вовсе – «геноссе герр доктор». Дистанция, которая была между рабочими и теоретиками-вождями, тогда его поражала. Спасался он чтением переписки Маркса и Энгельса. Впрочем, когда Лев Давыдович дорвался до власти у себя на родине, демократизма у него поубавилось.
Бронштейн честно участвовал в партийной работе, писал статьи, ходил на митинги и демонстрации. Выступал с короткими речами перед рабочими на родном им немецком языке. И все же за все годы пребывания там ему так и не удалось поговорить «по душам». Троцкий чувствовал себя чужим рядом с этими вполне довольными собой «оппозиционерами». Австрийские социалисты произносили пламенные речи о войне с империализмом и революции на митингах, но никогда не воспринимали их как реальную возможность. «Внешняя политика не существует для Австро-Венгрии. Она не интересует наших рабочих», – утверждали австрийцы. Когда грянула война, они стали произносить шовинистические речи – точь-в-точь как это делали правительственные пропагандисты. «Я слушал их с широко открытыми глазами. Казалось, эти люди никогда не верили ни в войну, ни в революцию».
В вынужденных соратниках была еще одна вещь, которая, должно быть, бесила Льва Давыдовича. С учетом многонационального состава империи австрийские социалисты разделились по национальному признаку: австрийцы – к австрийцам, чехи – к чехам, венгры – к венграм, а евреи – к евреям. А вот Бронштейн евреем себя никогда не считал. Похоже, для него мир делился на «своих» и «врагов», без национальных особенностей.
В Вене Лев Давыдович пришел к выводу: «Психологический тип марксиста может выработаться только в момент социальных потрясений, революционного разрыва с традициями и привычками». И проверил свою мысль на практике.
Русским марксистам ждать оставалось совсем не долго: к этому времени один серб уже заколол напильником красавицу-императрицу Сиси на берегу Женевского озера, а другой пытался строить свою жизнь «по Рахметову», но пошел дальше литературного героя. Если Рахметов пытался спать на гвоздях, то Гаврило Принцип – в обнимку с «адской машинкой».
Однажды социалисты засиделись допоздна (по нашим меркам, в Вене это «допоздна» наступает очень быстро). Трамвай уже не ходил, а добираться на квартиру в Хюттельдорф было как-то не с руки. Лев Давыдович отправился ночевать к Реннеру – будущему первому канцлеру Австрийской Республики. По дороге они, естественно, говорили о дальнейшем развитии России – о чем же еще может говорить любой нормальный революционер за границей? Троцкого обижало то, что его австрийский коллега рассуждал как совершенно незаинтересованный иностранец. Реннера гораздо больше волновали мелкие вопросы текущей австрийской политики, чем будущее России. До конца жизни Троцкий так и не понял европейцев с их «бытовым» социализмом. К тому же Реннер придерживался той точки зрения, что союз помещиков и буржуазии после госпереворота 3 июля 1907 года и принятия Столыпинской конституции «полностью соответствует задачам дальнейшего развития страны». В тусклом свете уличного фонаря Лев Давыдович бурно протестовал и говорил, что это союз закладывает базу для следующей революции, когда вся власть перейдет к пролетариату. Со стороны все это, должно быть, походило на пьяный спор двух уже немолодых мужчин. Кто бы мог подумать, что именно так – под венским фонарем, после рюмки обстлера и партии в шахматы – решается судьба двух еще не родившихся государств? Впрочем, по прошествии многих лет Троцкий, уже в Мексике, не удержался и поставил точку в той дискуссии: «Реннер был так же далек от марксистской диалектики, как какой-нибудь египетский фараон».
СВОЯ ГАЗЕТА
В 1908 году Троцкий начал издавать в Вене русскоязычную газету «Правда», которая широко распространялась в России, в первую очередь в Санкт-Петербурге, рабочими-добровольцами. Позднее это название позаимствует у коллеги Ленин. В Россию «Правда» Троцкого тайными путями проникала через Галицию или с юга, со стороны Черного моря. Моряки-черноморцы доставляли «Правду». Своя газета съедала все время и деньги – Лев Давыдович уже не мог остановиться, он словно почуял приближение перемен в России.
Домик в Хюттельдорфе давно стал для Бронштейнов непозволительной роскошью. Теперь они жили в четырнадцатом районе в дешевых квартирках, хотя фасады венских доходных домов, занятых рабочими, выглядели более чем респектабельно – с многочисленными украшениями, мозаиками или скульптурами в стиле модерн. Квартира – две комнаты и кухня.
Несмотря на стесненность в средствах, Троцкий едва ли не ежедневно заглядывал в любимое кафе. Все знали – Льва Давыдовича всегда можно найти либо в редакции, либо в кафе «Централь». В те годы вся политическая и художественная жизнь города проходила в нескольких больших венских кафе на Ринге. Сегодня большие кафе на Ринге сохранили свой ностальгический облик, имперский интерьер… но утратили содержание тех бурлящих предвоенных лет. Теперь в них завсегдатаи – туристы, а не венские интеллектуалы. Да и нынешние посетители говорят все больше о тихих радостях развитого капитализма, чем о переустройстве общества.
Я тоже из любопытства заглянул в «Централь». Интерьер кафе не изменился с начала века, но уже ничего не напоминает о прошлом, когда здесь был неформальный клуб социалистов. Вышколенные официанты в смокингах, небольшой оркестрик, наигрывающий популярные мелодии классического венского репертуара. Немногочисленные посетители – туристы, цены соответствуют месту. Вряд ли Лев Давыдович с его эмигрантским доходом теперь позволил бы себе даже чашечку кофе, традиционно подаваемую в Вене со стаканом холодной воды, в этом насквозь буржуазном и респектабельном заведении. Но имя Троцкого не забыто в кафе «Централь» – теперь оно работает на имидж. К сожалению, никто не знает, где был любимый столик революционера, где он играл в шахматы на деньги и читал газеты «на палке». И что заказывал из еды… Известно лишь, что Троцкий часто говорил о грядущей революции в России – с теми, кто еще мог его слушать. Говорят, с годами таких становилось все меньше. Когда весть о революции в России докатилась до Вены, один известный венский социал-демократ расхохотался и съязвил: «Ну да, конечно. А возглавит эту революцию тот самый господин, что ежедневно играл у нас в «Централе» в шахматы».
Действительно, горе тем, кто не чувствует ветра перемен.
ЧАЕПИТИЕ С УБИЙЦЕЙ
Пребывание Александра Первого и Троцкого в Вене никак не отмечено. Мемориальной доски удостоился лишь тот, кто познакомился в Вене со Львом Давыдовичем, – малоизвестный грузин, примкнувший к ленинской фракции Российской социал-демократической партии, некто Сосо Джугашвили. Тот самый Сталин!
Сталин прибыл в Вену по поручению Ленина для изучения национального вопроса. На дешевом пансиончике Шёнбрунн (Шёнбруннер Шлобстрабе, 30/7), который только и мог себе позволить тогда Иосиф Виссарионович, в годы советской оккупации была установлена бронзовая доска. Это, кажется, единственная оставшаяся в мире мемориальная доска Сталину. По странному совпадению пансион находится неподалеку от дворца Шёнбрунн – того самого, где проводил время на балах русский царь.
На Шёнбруннер Шлобстрабе под номером 30 до сих пор располагается пансион. Из недорогих. Я без труда нашел этот дом. Если бы не мемориальная доска, он ничем не отличался бы от других – таких доходных домов эпохи модерн в Вене десятки, если не сотни. Комнаты перестроены на современный лад, а вот в иерархии венских ценностей он занимает то же место, что и в начале века. Я не удержался, толкнул тяжелую дубовую дверь пансиона Шёнбрунн, преодолев несколько скрипучих ступенек, оказался в скромном холле, где и прихватил с конторки ценник – на память.
Из пансиона на трамвае, но чаще пешком, из экономии, Сосо ежедневно отправлялся в библиотеку Социалистической партии. Сохранилась и библиотека, где Джугашвили трудился над своей первой серьезной статьей – ее будут изучать поколения советских людей, и именно на ее тезисах десятилетиями строилась вся национальная политика СССР.
Теперь читальный зал Народного дома занимает Ассоциация истории рабочего движения. Туда же направляюсь и я «сталинским путем». Библиотека социалистов расположилась на первом этаже. Длинные столы, дубовые панели на стенах и резные книжные шкафы. «Ничего не изменилось с тех пор, как здесь работал Сталин, – рассказывает историк рабочего движения из ассоциации доктор Вольфганг Мадертханер. – Когда сюда ворвались нацисты, они только выбросили книги». – «И что, даже стекла шкафов не побили?» – «Нет». Не верю. Пристально рассматриваю стекла. Действительно, тех времен. С каким-то внутренним синим отливом, который утратило современное стекло.
Первая встреча Троцкого со Сталиным произошла именно в этом городе. И вызвала лишь взаимную неприязнь. Лев Давыдович в своих воспоминаниях описывает ее так: «В 1913 году в Вене, старой габсбургской столице, я сидел в квартире Скобелева за самоваром. Сын богатого бакинского мельника Скобелев был в то время студентом и моим политическим учеником; через несколько лет он стал моим противником и министром Временного правительства. Мы пили душистый русский чай и рассуждали, конечно, о низвержении царизма. Дверь внезапно раскрылась без предупредительного стука, и на пороге появилась незнакомая мне фигура, невысокого роста, худая, со смугло-серым отливом лица, на котором ясно видны были выбоины оспы. Пришедший держал в руке пустой стакан. Он не ожидал, очевидно, встретить меня, и во взгляде его не было ничего похожего на дружелюбие. Незнакомец издал гортанный звук, который можно было при желании принять за приветствие, подошел к самовару, молча налил себе стакан чаю и молча вышел. Я вопросительно взглянул на Скобелева.
– Это кавказец Джугашвили, земляк; он сейчас вошел в ЦК большевиков и начинает у них, видимо, играть роль».
Свои мемуары Троцкий писал спустя много лет после этой случайной встречи. Возможно, он никогда и не вспомнил об этом человеке: мало ли тогда, как и сейчас, болталось по Европе подданных русского царя? Но почему-то именно этот грузин ему все-таки запомнился. Может, своими дурными манерами? Мог ли Троцкий предположить, что встречается с человеком, много лет спустя отдавшим приказ о его ликвидации? Нет, конечно… и все же именно этот «прохожий» человек ему почему-то врезался в память.
Январь 1913 года Сталин провел в Вене, где написал работу «Марксизм и национальный вопрос». В отличие от Троцкого иностранными языками Сталин не владел. С немецкого в Вене ему переводили соратники. Молодой исследователь активно использовал австрийских социалистов по национальному вопросу и, конечно же, спорил с Бауэром и Шпрингером: «Россия и Австрия стоят перед различными очередными задачами… парламентаризмом объясняется хронический политический кризис, которым Австрия давно болеет. Не то в России. В России, «слава богу, нет парламента», и перед Россией стоит вопрос не национальный, а аграрный».
Написана она доходчивым языком, в резкой манере противопоставлены два мировоззрения в национальном вопросе. Особенно досталось Еврейскому союзу – Бунду. Сталин писал ее с уверенностью, что больше знает об этой проблеме, чем Ленин, или Троцкий, или Бухарин, с которым он тоже встречался в Вене. Ленин высоко оценил эту работу, после которой в партийных кругах Сталина стали считать одним из теоретиков марксизма. Ильич в восторге писал Горькому: «У нас один чудесный грузин засел и пишет для «Просвещения» большую статью, собрав все австрийские и пр. материалы».
Статья печаталась с марта по май 1913 года в журнале «Просвещение». Ленинский «протеже» легко приобрел репутацию «знатока национальных проблем». Во многом благодаря именно этой публикации Сталин вошел в первое советское правительство в качестве наркома по делам национальностей.
Лев Давыдович был более сдержан: «Через несколько месяцев я прочел в большевистском журнале статью о национальном вопросе за незнакомой мне подписью: И. Сталин. Статья останавливала на себе внимание главным образом тем, что на сером, в общем, фоне текста неожиданно вспыхивали оригинальные мысли и яркие формулы. Значительно позже я узнал, что статья была внушена Лениным и что по ученической рукописи прошлась рука мастера. Я не связывал автора статьи с тем загадочным грузином, который так неучтиво наливал себе в Вене стакан чаю и которому предстояло через четыре года возглавить комиссариат национальной политики в первом советском правительстве».
Заграница Сталина не прельстила: ему мешало незнание языков и отсутствие средств. В середине февраля 1913 года он вернулся в Петербург. Австрийские соратники вздохнули с облегчением – уж больно их замучил переводами с немецкого любознательный грузин…
СВОЙ ГЛАЗОК-СМОТРОК
Интересно, что за деятельностью русских социалистов в Вене наблюдала не только австрийская полиция, но и русская. За Троцким приглядывали двое полицейских – Чермак и Сметана. Все их донесения странным образом исчезли из архивов после войны.
Что же касается русской полиции, то, по признанию самого Троцкого, Департамент полиции имел видных и опытных провокаторов в каждой группе РСДРП. В ленинском Центральном комитете его представлял Портной (член Государственной думы Малиновский). «Департамент полиции трудился со вкусом и с любовью. Начальники охранных отделений (особенно столичных) были большие знатоки дела и проявляли живейший интерес ко всем идеологическим течениям подпольных партий. Они входили, так сказать, во вкус революции, перенимали язык, термины, манеру мысли партийных людей, сочувственно изучали индивидуальность отдельных революционеров. Стиль циркуляров Департамента полиции и донесений его агентов – неподражаем. Так, об одном из течений РСДРП департамент неодобрительно замечает: «склонно к оппортунизму». В характеристике Луначарского имеются умилительные слова: «обладает симпатичной внешностью». Нравился Департаменту полиции лицом и Ленин: он «наружностью производит впечатление приятное». Зато менее приятен характер большевистского папы: «Ленина словом не прошибешь». Люди, призванные охранять устои, настолько сжились со своими подопечными, что в одном из донесений начальнику московского Охранного отделения с возмущением сообщалось: «члены Большевистского Центра – Богданов, Марат и Никитич (Красин) – перешли к критике Большевистского Центра, склонились к отзовизму и ультиматизму и, захватив крупную часть похищенных в Тифлисе денег, начали заниматься тайной агитацией против Большевистского Центра вообще и отдельных его членов в частности. Так, они открыли школу на острове Капри, у Горького». В своем ответе начальник московского Охранного отделения чуть ли не заступается за «своих»: «Никакой агитации против Большевистского Центра указанные лица не ведут; школа открывается не на похищенные в Тифлисе деньги, а на деньги, пожертвованные Горьким и другими лицами...» Похоже, заниматься похищенными деньгами никому из «спецслужбистов» в голову даже не приходило…
Департамент полиции упорно стремился помешать объединению разных фракций Российской социал-демократической рабочей партии. Об этом был даже издан особый циркуляр, требовавший от всех секретных сотрудников, «чтобы они, участвуя в разного рода партийных совещаниях, неуклонно проводили и убедительно отстаивали идею полной невозможности какого бы то ни было организационного слияния этих течений и в особенности объединения большевиков с меньшевиками». Прямо по-ленински: «Прежде чем объединятся, надо полностью и окончательно размежеваться!»
Когда началась война, в отличие от русских социалистов, требовавших превратить войну империалистическую в гражданскую, австрийские коллеги проявили полную лояльность к власти. Возможно, австрийские власти предложили бы Бронштейну, как впоследствии Ульянову, сотрудничество. Русские социалисты с их темпераментом и ненавистью к царизму стоили роты пехоты. Недаром же «оппортунист» Виктор Адлер засвидетельствовал в Генштабе австрийской армии, что «Ульянов мог оказать большие услуги при настоящих условиях», и послал телеграмму в правительство, ручаясь за Ульянова: «Ленин решительный противник царизма, он посвятил свою жизнь борьбе против России». Так что Лев Давыдович мог стать другом Австрии в ее борьбе против России…
В годы советской оккупации Австрии все полицейские донесения, касавшиеся пребывания Ленина, Сталина, Троцкого и других русских марксистов, были вывезены в СССР. Дальнейшая судьба этого «компромата» неизвестна.
ТУСОВКА
Большинство из нас, изучавших курс истории партии, знали о Троцком лишь то, что он, по ленинскому определению, Иудушка и что сорвал гениальный ленинский план Брестского мира. Про то, что создал Красную армию, не говорили – это было лишним, с точки зрения отечественных «марксологов».
Иудушкой Троцкий стал из-за Ленина, и стал, кстати, в Вене. В 1912 году Лев Давыдович попытался создать «августовский блок» социалдемократов. К этому периоду относились его наиболее острые столкновения с Лениным. Тогда-то Ильич и обозвал своего конкурента.
Как в те времена спецслужбы разваливали левое движение? Примерно так.
…Ленин проводит партийную конференцию в Праге. Создается большевистский ЦК. В августе 1912 года в Вене была созвана конференция членов РСДРП. В ней принимают участие все те, кто не согласен с большевиками: Мартов, Абрамович, Троцкий, Либер, Медем. Эти имена да и сама конференция впоследствии будут вымараны из официального курса истории КПСС: ведь цель этого собрания заключалась в том, чтобы объединить все организации РСДРП, кроме чистых ленинцев, и самого Ленина объявить узурпатором. В Вену смогли приехать не все да и не те. Двое прибывших, Петр и Лапка, прибыли с одной целью – сорвать конференцию и помешать объединению и таким образом сохранить ленинский Центральный комитет. Делегат Лапка (Григорий Алексеевич Алексинский) просто выполнял наказ ленинского ЦК. Делегат Петр (Андрей Александрович Поляков, он же Александр, он же Кацап) преследовал те же цели, что и Петр, но по заданию охранки (Сидор – такую кличку своему агенту присвоило Охранное отделение).
Сразу же возник вопрос о наименовании конференции. При содействии Алексинского Петру удалось сразу провалить мысль о том, чтобы Венская конференция была признана общепартийной. Настроение конференции понижалось. В этот момент Лапка подал заявление об уходе с конференции и покинул зал заседания. За ним в полном восторге последовал Петр – агент Департамента полиции. Ленинский наказ был выполнен: попытка объединения была окончательно провалена. Охранка тоже осталась довольна. Делегатам не оставалось ничего другого, как в полном составе выпить пива и разъехаться по Европе.
Позже Троцкий так напишет об этой конференции в мемуарах: «Часть вождей, кроме того, в Россию ехать не желала, предпочитая редактировать партийные газеты за границей. Но вместо себя эти вожди выдвигали кандидатуры своих людей. В комитет попали малоизвестные и приемлемые для каждого «работники» – в их числе ни разу не выступавший Урицкий. Он был избран как представитель «группы Троцкого». В эту группу входило во всей вселенной человек пять или шесть. Так вышел в большие социал-демократические люди будущий глава Чрезвычайной комиссии», – это писал Лев Давыдович, ждавший в Вене новую русскую революцию, в которую, кроме него, похоже, мало кто верил. Но дождался Троцкий лишь Первой мировой войны.
ОТЪЕЗД
В Вене мальчишки–разносчики газет выкрикивали заголовки свежих газет: Alle Serben miissen sterben. Маленький Сережа, следуя своей привычке возражать всему, закричал в ответ: Hoch Serbien! Домой он пришел с подбитым глазом и «опытом международной политики», как отметил его отец.
Народы Австро-Венгрии сплотились в едином патриотическом порыве вокруг императора Франца-Иосифа. Толпы простого народа заполнили Ринг. Носильщики, прачки, сапожники, ремесленники и молодежь горели энтузиазмом сражаться до победного конца. Родственная ссора европейских монархов превратилась в трагедию оболваненных пропагандой наций, которым вскоре пришлось умирать в окопах, а венценосцам – потерять свои империи.
В эти дни патриотического угара городской бедноте показалось, что фешенебельный Ринг принадлежит им. В эти часы они выступают на равных с правящей элитой. А элите, как всегда, нужно было лишь пушечное мясо. Восторженные толпы венцев чем-то напомнили Льву Давыдовичу соотечественников в Санкт-Петербурге в октябре 1905-го. «Несомненно, в истории война – это всегда мать революции», – записал он.
Большинство австрийских социалистов приветствовали эту войну и поносили сербов и русских, не проводя грани между правительствами и народами. Фридрих Адлер сказал тогда: «Война распахивает двери всем инстинктам, всем формам сумасшествия». Психиатр Адлер знал что говорил – современники не раз слышали его ироничные замечания по поводу политической жизни империи «с точки зрения психопатологии». Слабонервные русские стали покидать Вену. Лев Давыдович держался так, будто ничего не происходит, и продолжал играть в шахматы в кафе «Централь».
Лишь после того, как Германия объявила войну России, утром 13 августа Лев Давыдович отправился в Вензеле – посоветоваться с товарищами по партии, как быть дальше. Товарищи были уверены только в одном: всех сербов и русских скоро пересажают. «Советуете уехать?» – спросил Троцкий. «Да. И чем скорее, тем лучше». – «Хорошо. Я уеду с семьей. Завтра. В Швейцарию». – «Гм. Лучше бы, конечно, сегодня…»
Отъезд Льва Давыдовича из Вены больше походил на бегство: его разговор с соратниками состоялся в три, а в шесть часов десять минут поезд уже уносил семью Бронштейн в сторону швейцарской границы. В квартире бросили книги, незаконченные статьи, в том числе полемику с профессором Масариком, первым президентом свободной Чехии, по поводу будущности русской культуры…
С тех пор Лев Давыдович никогда не был в Вене. Однажды во время Гражданской войны к военному комиссару бросился какой-то пленный австриец и закричал: «Господин Бронштейн! Вы меня не узнаете? Я ваш сосед в Вене! Вы забыли оплатить счет в нашем магазине перед своим отъездом!» Это очень по-венски. Грозный комиссар сразу признал в обтрепанном солдатике хозяина лавки, где покупал когда-то продукты. Полез в карман за долгом. «Нет, нет! – возопил военнопленный. – Деньги мне не нужны! Я домой хочу». И всемогущий Лев Давыдович сделал так, что его бывший сосед вскоре оказался в Вене.
ПУТЕВОДИТЕЛЬ ПО ВЕНЕ СОЦИАЛИСТОВ
Квартиры Льва Троцкого
Хюттельбергштрабе, 55 (Huttelbergstrabe, 55)
Сиверингштрабе, 19 (Sieverinerstrabe, 19)
Веинберггассе, 43 (Weinberggasse, 43)
Фридлгассе, 40( Friedlgasse, 40)
Родлергассе, 25 (Rodlergasse, 25)
Любимое кафе Троцкого
Кафе «Централь» (Cafe Central) – Arkadendorf im Palais Ferstel.
1010 Wien, Ecke Herrengasse/Strachgasse.
Открыто с 8.00 до 22.00.
«Сталинский» пансион
Пансион Шёнбрунн (Pension Schonbrunn) A-1120 Wien, Schonbrunner Schlobstrabe, 30;
тел.: (+43) 1815 50 27. Поклонникам Сталина ночевка в «его» гостинице в одноместном номере обойдется в 47 евро.
«Сталинский» трамвай
Венский музей трамваев Wiener Strassenbahnmuseum (Erdbergstabe, 109. A-1030 Wien). Тел.: (+43 1) 790943700. Станция метро (U-bah) Schlachthausgasse. Самая большая коллекция действующих трамваев в мире.
Прогулка на историческом трамвае 1929 года: суббота – с 11.30 до 13.30. Воскресенье и праздничные дни – 9.30, 11.30 и 13.30. Стоимость экскурсии: взрослые – 15 евро, дети – 5 евро. Посадка в вагоны около Павильона Отто Вагнера (Otto Wagner Pavilion) на Карлплац (Karlplatz).