Чемп-2 (Рассказ)

Читайте Часть 1 рассказа "Чемп" в нашем журнале.

Автор: Юрий Копылов

Отношения между Игорем и его непутёвой женщиной становились всё более натянутыми. Она всё чаще срывалась с тормозов и кричала тогда визг­ливым голосом что-нибудь обидное, а он помалкивал, видно, устав от всего этого, даже не пытаясь её утихомирить. А в один из коротких сумрачных дней лопнула, по-видимому, и последняя тонкая струна, на которой держа­лась их непрочная связь. В этот день Чемп не дождался ни своего непутёвого хозяина, ни его несчастной женщины. Он бродил, потерянный, по тёмной, заброшенной комнате, с нетопленной железной печкой, худой, с торчащими рёбрами – кожа да кости, с потуск­невшей свалявшейся шерстью, когда-то восхитительно шоколадного цвета, и скулил от холода, голода и тихой, глу­бокой тоски в ожидании своего смерт­ного часа.

Игорь вернулся только на третьи сутки. Он был одет в светлый овчин­ный полушубок, от него пахло снегом и бензином. Он шумно бросился к со­всем обессилевшей собаке, взял её на руки, прижал к себе и забормотал та­ким родным и взволнованным виноватым голосом:

– Чемп, маленький мой! Собачка моя! Прости меня, пожалуйста! Я тебя не бросил, я приехал за тобой. Понимаешь, какая история. Прямо исто­рия с географией. Меня взяли, наконец, на фронт. Честное слово! И оружие выдали чин по чину, и полушубок вот, и шапку. И паёк дали – всё как пола­гается. Я тут кое-что тебе привёз. На-ка, поешь, оголодал небось совсем.

Игорь суетливо и бестолково рылся в вещевом мешке, доставал из него хлеб, сало, тушенку, холодные печёные картофелины. Но Чемп не мог есть. Он не испытывал чувства голода и смотрел на еду в полной апатии. Он даже не обрадовался хозяину, хотя в глубине замутнённого сознания понимал, что это, по меньшей мере, неприлично для породистой собаки.

– Ты обиделся на меня, Чемп! – заискивающе восклицал Игорь.

Тогда Чемп из вежливости полизал сухим языком застывшее белое сало, заставил себя через силу проглотить два-три кусочка холодной тушенки и полакал воды из давно немытой миски.

Игорь отнёс собаку в машину, положил бережно на сидение. Потом то­ропливо вернулся в дом, хотел немного прибраться, но махнул рукой (ладно, после!), запер дверь в комнату. Вслед за этим замкнул входную дверь в квар­тиру на оба замка, подёргал её для верности за ручку, чтобы удостовериться, что она крепко закрыта. И побежал вниз по ступенькам, громыхая новыми, свободными на худых ногах, кирзовыми сапогами.

Чемп спал, свернувшись и прикрыв лапами нос. Игорь сел с другой стороны кабины рядом, захлопнул дверцу, завёл мотор, и они покатили куда-то из города, прочь от холодного, опустевшего дома, туда, где был «фронт», заменивший теперь слово «война».

На самом деле Игоря взяли не то чтобы уж прямо на передовую, но действительно близко к ней, в санитарную часть, которая двигалась со своим госпитальным скарбом вслед за наступавшими войсками. Игорю выдали под расписку новенький карабин, которым он очень гордился и поглаживал, словно мальчишка, и коробку с десятком патронов. Он приладил карабин по­зади себя на стенку кабины, так чтобы не загораживать заднее стекло, и время от времени откидывался головой назад, чтобы проверить затылком из-под шапки, на месте ли его боевое оружие.

Первое время Игорь возил раненых, но спустя месяц, то ли потому что ему не очень доверяли по причине его хлипкого здоровья, то ли почему-либо другому, его перевели в похоронную команду, и он стал возить убитых. Лёг­кий на сердце Игорь недолго сокрушался и вскоре привык к этой своей но­вой мрачной службе.

– Ничего, брат, – говорил он Чемпу. – Тоже ведь работа. Дело нужное. Надо же кому-то и трупы на фронте возить. А кому их возить? Тут вопроса нет: конечно, такому хиляку как я. Как говорится, без риска. Ясное дело, в бога и в душу мать! Прости меня, господи!

Убитых было много, и работы хватало. Вместе с пожилыми солдатами, приставленными к похоронному делу, Игорь грузил в машину замёрзшие трупы, раскачивая их за неподвижные руки-ноги, перед тем как бросить в ку­зов. На некоторых из трупов не было сапог, и тогда вместо них торчали по­синевшие сведённые ступни. Часто в заранее сложенном для погрузки шта­беле попадались не целые трупы, а только две трети или треть, а то и ото­рванные снарядом отдельные руки, ноги или головы. Когда трупы сваливали на дере­вянный пол кузова, раздавался стук, будто бросали дрова. И потом, когда Игорь вёл машину по ухабистой зимней дороге, то и дело объезжая во­ронки, зиявшие чёрной опалённой землёй, было слышно, как в кузове пере­катыва­ется от борта к борту, встряхивается, ухает и вздыхает этот ставший привыч­ным для военного времени страшный груз. Игорь свозил трупы к большим, выкопанным возле деревень ямам, которые назывались братскими могилами. Там их разгружали, и он возвращался за новой партией.

С харчами стало намного легче, не в пример Москве, поскольку Игоря зачислили на фронтовое довольствие. Сам Игорь и всегда-то ел мало, его ху­дому телу еды требовалось совсем немного, поэтому положенного пайка им вдвоём с Чемпом вполне хватало, если и не наедаться вдоволь, то и не испы­тывать, как прежде, постоянно сосущее чувство голода. Хуже обстояло дело с махоркой, которая стала заменять астматол, но Игорь, благодаря своему лёгкому, общительному и весёлому характеру, то у одного, то у другого стрельнёт на закрутку, не то найдёт в шинели убитого кисет.

– Мёртвым ведь табачок ни к чему, – оправдывался он не то перед Чем­пом, не то сам перед собой.

С того времени, когда Чемп один пролежал три дня в пустой квартире, уже не надеясь дождаться своих хозяев, он заметно ожил, откормился не­много, даже чуточку поправился и так же внимательно следил за событиями и картинами дня, разворачивающимися за лобовым стеклом, как и раньше, когда Игорь работал в госпитале. Никак не мог он только привыкнуть к тру­пам и всегда лаял на них с остервенением. Шерсть на спине его становилась дыбом, глаза наливались кровью, а задние лапы сами собой судорожно ко­пали и отбрасывали прочь комки слежавшегося снега.

Солдаты из похоронной команды, да и другие люди, которых всегда хватало в прифронтовой полосе, относились к Чемпу по-разному. Большин­ство приветливо, спрашивали, что за порода, как зовут. А иные с лютой зло­стью, понятной всем на войне:

– Самим жрать нечего, а он собаку возит, шкура!

Были у Игоря и неприятности по службе, особенно в первое время. Ему сказали, что собак иметь не положено. И всё, и точка! Что это ещё за новости за такие! Забыл, в какое время живём? Эдак ещё и кота заведёшь или вовсе канарейку да аквариум с рыбками. Но Игорь умудрялся каким-то чудом пря­тать Чемпа, старался, чтобы тот не попадался на глаза старшине, старому во­яке. Спать он пристраивал Чемпа где придётся: то в сенях избы, где сам но­чевал, то в землянке у дружков, то просто в кабине машины, укрыв его тело­грейкой. Постепенно к Чемпу привыкли, да и сам Игорь скоро сдружился со всеми, со старшиной тоже покорешился, был он жизнерадостен, общителен, дружелюбен, а что касается хмельного дела, то нельзя было сыскать лучшего собутыльника, чем он, по всей, считай, линии фронта, где солёная шутка це­нилась не меньше, чем махорка или глоток спирта. И Чемпа оставили при нём. Тем более что и некому и некогда было особенно-то обращать на собаку внимание, ибо Игорю отводилось своё, обособленное дело, и мало кто к этому делу касался. А исполнял он своё дело хорошо, возит себе мертвяков, даром хлеб не ест – и ладно. А если порой и заходил ещё разговор про со­баку, зачем и почему и по какому праву, то Игорь неизменно отвечал, что ко­белёк помогает ему не заснуть в пути за рулём и таким образом тоже несёт свою нужную службу.

И действительно Чемп часто караулил своего незадачливого хозяина. Ездить приходилось всё больше в сумерки, а то и вовсе ночью. От закрашен­ных в целях маскировочного затемнения фар, в которых позволялось остав­лять узкие полоски-щели, падал на дорогу слабый свет, чтобы можно было едва разглядеть, что там впереди. И когда попадались относительно ровные участки дороги, то от прямого движения и от тепла, нагнетаемого в кабину работающим мотором, водителя начинало клонить ко сну. Чемп сторожко следил за дорогой и поглядывал иногда на Игоря. И если он замечал, что глаза у того слипаются, а голова клонится к баранке, он трогал хозяина ла­пой, а если это не помогало, лаял.

Эту свою обязанность Чемп усвоил не сразу. Но после того как одна­жды Игорь заснул за рулём, и машина их съехала в кювет и едва не перевер­нулась, Чемп постоянно был начеку. У него появилось чувство ответственно­сти и нужности, и он гордился тем, что приносит пользу хозяину. Игорь тоже привык к этому надзору и даже порой не особенно себя контролировал, бу­дучи уверенным, что Чемп не подведёт. И Чемп никогда не поводил.

В один из похожих друг на друга коротких студёных дней Игорь по­лу­чил от командования срочное задание сгонять в Москву и привезти с базы медикаменты и перевязочный материал. Он не допытывался, почему именно ему выпало ехать в Москву. На то были, видно, свои важные и, не исклю­чено, тактиче­ские причины – начальству виднее.

И вообще на фронте не полагалось задавать лишних вопросов. Полага­лось отвечать: «Слушаюсь!», поворотиться на каблуках через левое плечо, благо сапоги казённые, и топать без промедления исполнять приказ. А тут ещё и просто, надо сказать, человеку повезло несказанно, одному из тыщи. Шутка ли: смотаться на денёк в Москву, поглядеть, как она там живёт, да и про мертвяков своих забыть на время. Какие тут могут быть вопросы, надо двигать поскорей, пока не передумали. Москва – это понимать надо. А может быть, и Шурень доведётся повидать. Или другую какую бабу встретить, ка­кую ни на есть, ту же рыжую бестию, она тоже сгодится.

Перед тем, как отправиться в дальний рейс, Игорь долго копался в мо­торе, лазил под машину, подстелив на снег видавшую виды телогрейку, под­тягивал гайки, менял смазку, грея картер паяльной лампой. Начисто выскоб­лил сапёрной лопаткой кузов, застелив его после чистым брезентом, раздо­был железную бочку и наполнил её бензином, чтоб хватило туда и обратно. Потом сбегал к старшине, выписал путевой лист и командировочное удосто­верение, шлёпнул где надо печати, получил на три дня вперёд сухой паёк (и всё рысью, рысью) и, забравшись в кабину, вытерев пот со лба, откашляв­шись, сказал, отдуваясь:

– Фу! Уморился на отделку. Ну, братец, смотри теперь в оба. Нам те­перь и карабин может пригодиться. Старшина сказал, хрен их знает, где немцы, от них любую пакость можно ждать.

Чемп не понимал, куда и зачем они едут, но, почувствовав волнение хозяина, сам испытывал и радость, и тревогу от неизвестности, которая ждала их впереди, и так разнервничался, что едва мог усидеть на месте, по­минутно вскакивая и повизгивая.

Машина завелась не сразу, словно что-то предчувствовала и не хотела ехать в опасный путь. Пришлось прибегать к заводной ручке, которую Игорь крутил с остервенением, сразу же выдохся и закашлялся. Наконец мотор сдался, поняв, что сопротивляться бесполезно, зачихал, зафыркал и зарабо­тал. Игорь снял полушубок, повесил его рядом с карабином, надел тело­грейку, снова залез в кабину, включил первую передачу, проговорив:

– Ну, благословясь! – И они поехали.

Они долго пробирались измордованными извилистыми просёлками, то и дело объезжая раскиданные войной препятствия: или сгоревшую до черна машину с выбитыми стёклами, или развороченное взрывом орудие, или про­сто воронку в опалённой земле от пытавшейся загрызть её бомбы. Посте­пенно Чемп успокоился, перестал повизгивать и переступать передними ла­пами и смотрел в лобовое стекло как всегда внимательно и настороженно. Игорь тоже пообмяк, расслабился и стал тихонько напевать и насвистывать песенку про войну и про солдат, которые отдают свои молодые жизни ради общей победы над врагом.

Когда они выбрались на шоссе, было уже далеко за полночь. Надо было торопиться, и Игорь прибавил газку, хотя уж совсем быстро ехать никак не стоило из-за плохой видимости. По сторонам дороги стоял чёрный лес с шапками снега на ветвях и еловых лапах. Верхушки деревьев, проплывая на­зад, едва виднелись на фоне ночного неба. Узкое шоссе было пустынным и тревожно молчаливым. В тусклом свете узких лучей фар метались мелкие, как пыль, снежинки. Изредка попадались тёмные деревни, казавшиеся вы­мершими: ни огонька, ни дымка.

– Чемп, а Чемп, – говорил негромко Игорь, – а что, если мы с тобой, братец, на немцев напоремся? Очень даже простое дело, я тебе точно говорю. Что тогда? Что будем делать?

Чемп, поскуливая, показывал, что внимательно слушает хозяина, но, конечно, не понимал, о чём тот говорит и кто такие эти немцы.

– Ничего, брат. У нас с тобой карабин – это раз. Пара лимонок здесь у меня в бардачке припасена на всякий случай – это два. У Витьки Маслова из обоза на котелок выменял. Хороший котелок был, с крышкой. Хрен с ним! Зато теперь мы вооружены до зубов. Да и мы с тобой ребята хоть куда. Нас голыми руками не возьмёшь. Вот и будем отбиваться до последней капли крови. А с другой стороны если взять, откуда здесь немцам быть? – Игорь зевнул. – Их отселя турнули. Здесь кругом наша территория, советская.

Мотор глухо и ровно работал, словно понял, что опасаться нечего, ка­бину полуторки монотонно покачивало в такт поступательному движению, иногда только сильно встряхивало на неровностях дороги.

– Как ты себе понимаешь, Чемп, где наша Шурка теперь болтается? Ушла, сука, и ничего не сказала. Ни слова, ни привета. Как будто мы с ней чужие и даже незнакомы. Все они бабы такие. Рыба ищет где глубже, а баба – у кого денег гуще. Вдруг приедем, а она дома лежит на диване, папироску курит. И печку затопила, и чайник поставила. Может, в ней совесть заныла. Я ей тогда в морду плюну, стерве. А после, может, и прощу. Война для бабы не подарок, это тоже ведь понимать надо.

При упоминании ненавистного имени Чемп заворчал, но уже почти беззлобно, а так, скорее, по привычке, ибо уже начал забывать женщину хо­зяина и прежнюю свою жизнь рядом с ней.

Они свернули на широкое и оживлённое шоссе. По мере приближения к Москве, сначала изредка, а потом всё чаще навстречу стали попадаться ко­лонны тяжело груженых машин, накрытых брезентом. Они медленно шли друг за другом на запад с притушенными фарами и везли, наверное, боепри­пасы, вооружение, продовольствие, обмундирование и другие, нужные для войны вещи, в которых постоянно нуждался фронт.

К утру почти прибыли в Москву. Несколько раз их останавливали у контрольно-пропускных пунктов и проверяли документы. Игорь опускал, вращая ручку, боковое стекло, отчего в кабину врывался морозный воздух, и протягивал проверяющему бумаги. Один солдат в полушубке и валенках, с висящим поперёк груди лоснящимся чёрным автоматом с круглой коробкой, на который он облокотил руки в рукавицах с двумя пальцами, спросил:

– Как кобеля-то звать? – изо рта у него вырвалось белое дыхание.

– А ты почём знаешь, что кобель? – спросил в ответ Игорь.

– Да так спросил. Кобель и кобель.

– А я думал, что ты секрет какой особый знаешь. Чемпион он у нас. Чемп сокращённо. Понятно?

– Ишь ты! Шустрый какой. Ну, валяй, топай. – Солдат вернул кое-как сложенные бумаги и отошёл от машины, хлопая себя по бокам рукавицами, надеясь, что так можно согреться.

Москва предстала их покрасневшим и часто моргающим от бессон­ницы глазам, словно в них попал сор, туманной, серой, промёрзшей, ощети­нившейся на въездах железными «ежами», сваренными из двутавра. В низ­ком мутном небе висели, будто плавали огромные надутые тупорылые ры­бины, – аэростаты воздуш­ного заграждения. Ближе к центру народу стало попадаться всё больше. Люди торопились по своим нужным делам, многие с хозяйственными сум­ками. Ходили троллейбусы, весело дзинькали трамваи и скрежетали по рель­сам на поворотах. Этот звук получался ещё противнее, чем тот, который ро­ждался, когда Игорь переключал скорость. Автомобили сигналили по лю­бому поводу, надо не надо, и от всего этого городской шум вокруг стоял, почти как в мирное время.

В квартире никого не было, на всём лежал толстый слой пыли, от кото­рой Чемп принялся тут же недовольно чихать. Комната оказалась выстужен­ная, неуютная, будто нежилая – даже человеческим жильём не пахло, а во­няло чёрт знает чем: плесенью какой-то и заброшенной конурой.

– Так! – вздохнул Игорь, оглядев комнату, словно ещё надеялся кого-то увидеть в ней. – Вопросы есть? Нет вопросов. Суду всё ясно и без вопросов. Без лишних слов. Эх, мать честная! Вот такие дела, Чемп.

Он присел на диван, покурил молча, прерывая молчание сиплым каш­лем, раздавил яростно окурок в пепельнице, не замечая, что обжигает себе пальцы, и ушёл, забыв даже предупредить об этом собаку. Когда Чемп понял, что остался один, он зашёлся возмущённым лаем, бросился к входной двери, стал толкать её лапами, но, убедившись, что она не поддаётся, поплёлся об­ратно в комнату, лёг бессильно на голый пол и решил, что его бросили, что вернулась его прежняя тоскливая жизнь, беспросветная, холодная и голод­ная. До самого вечера он так и не сомкнул глаз, не притронулся к пище, ко­торую ему оставил Игорь (видно, напоследок), и вздрагивал при малейшем шорохе в парадном, за дверью.

А когда уже совсем поздно вечером Игорь вернулся, радости Чемпа не было предела. Он извивался всем телом от влажного чёрного носа до кончика короткого хвоста, визжал от восторга и счастья, лизал холодные сапоги, руки хозяина, пытался допрыгнуть до его лица.

– Ну, будет, будет тебе, Чемп, – говорил Игорь, отстраняясь и загоражи­ваясь руками. – Неужели ты мог подумать, что я тебя брошу. Ну, что ты, глу­пышка! Мы с тобой навек связаны одной верёвочкой. До самого конца. Едем сейчас обратно. Всё получил, погрузил, да ещё и спирту раз­жился. Ребят угощу. Сейчас мы с тобой перекусим малость и в путь-дорогу. Нам бы, ко­нечно поспать немножко. Однако нам мешкать нельзя. Там нас ждут, не дож­дутся. Надо ехать.

И вот снова убаюкивающий перестук и урчание мотора, однообразное покачивание кабины, тусклый свет фар на дороге, в узких лучах которого мечется, точно пойманная, снежная крупа. Снова их останавливали подня­тым скрученным флажком, только теперь другие солдаты светили своими фонариками на протянутые Игорем документы, заглядывали для порядка в кузов полуторки, приставив к заднему борту складную железную стремянку. А потом нескончаемо длинная, на всю ночь, прямая, как столб, большей ча­стью пустынная, зимняя дорога.

– Нам бы с тобой только не закемарить, – сказал Игорь.

Вскоре они пристроились за колонной машин, ехавших в том же на­правлении, и двигались так вслед за красным, как глаз, огоньком последнего грузовика. Через час колонна свернула в сторону от шоссе, и они поехали со­всем одни среди ночи. На востоке небо начало светлеть, но видимость от этого нисколько не улучшилась. Чтобы прогнать одолевающий сон, Игорь непрестанно курил, надсадно кашляя. В кабине становилось дымно, и резало глаза. Тогда Игорь опускал боковое стекло, чтобы выпустить дым наружу и освежить лицо. Тотчас же врывался обжигающий студёный воздух. Он не­много прогонял сон, и тогда Игорь вновь поднимал стекло.

Чемп долго крепился, наблюдая за дорогой, потом глаза его стали зака­тываться, он всё чаще и чаще протяжно в голос зевал, слова хозяина доноси­лись до него глухо, будто из-за стенки. В конце концов, он не выдержал, улёгся поудобнее на продавленном сидении, чтобы пружины не давили в бок, свернулся калачиком, обнял передними лапами свой нос и мгновенно заснул. Игорь взглянул на него, улыбнулся и не стал будить. Но продолжал разгова­ривать, по привычке обращаясь к Чемпу:

– Понимаешь, дружок, возить мертвяков – дело, конечно, нужное, ни­кто не спорит. Без него на войне никак не обойтиться. Но за это медаль не дадут. Вот кончится война, наступит великий день победы, и спросят: а ты, Игорь Иванович Кузнецов, там был? Был, скажу. А в боях ты участвовал? Как фрицев бил? – расскажи, поделись с нами. А что я расскажу? Вот она за­пятая. Был, скажу, похоронных дел мастером… Мертвецов убитых возил, так что ли? Да, брат, нехорошо как-то получается. Быть – был, а бить – не бил. Вроде как мы с тобой по пол­цены. Все вернутся кто с орденом, кто с меда­лями, а мы с тобой даже ефрей­торской лычки одной на двоих не заработаем. Вот она, жизнь-то, как к нам поворачивается. Всё больше не то, чтоб передом или задом, а как бы боком.

Убаюканный собственными словами, Игорь начинал часто клевать но­сом, но каждый раз резко вскидывал отяжелевшую голову, зябко поводил на­лившимися усталостью плечами и снова смотрел, сжав зубы, на монотонную, исчезающую в близкой темноте дорогу слипающимися, почти невидящими глазами, воспалёнными резью. «Поворотов бы побольше, или хотя бы встречные шли», – подумал он про себя, и это были последние мысли его, пе­ред тем как он точно куда-то провалился.

Некоторое время они ещё ехали, покачиваясь как ни в чём не бывало. Игорь с закрытыми глазами крепко сжимал худыми узловатыми пальцами с грязью под ногтями отполированную баранку руля, и машина шла и шла, не сбавляя скорости, пока не ткнулась во что-то с разгону. Это что-то было и твёрдое и податливое одновременно.

Чемп вскочил, словно его окатили холодной водой. Шерсть на спине поднялась. Он зарычал, ещё не проснувшись окончательно, но почуяв опас­ность, бросился к окну. Неверный свет фар выхватил из тающей темноты се­рые спины в шинелях шарахающихся в стороны из-под колёс машины лю­дей. Раздался удар, ещё удар, крики, вопли. Игорь спросонья резко вдавил педаль тормоза до отказа, инерция бросила его вперёд, он чуть не вышиб го­ловой лобовое стекло. Но было уже поздно. Машина со всего хода, не заме­тив сигнальщика с флажком, врезалась в шагавшую вдоль шоссе, прижима­ясь ближе к обочине, колонну понурых солдат.

Кто-то яростно рванул на себя дверцу кабины, чьи-то остервенелые руки грубо схватили Игоря за поясной ремень и за ворот телогрейки, и его выволокли из машины с громкой матерной руганью, бросили на землю, ок­ружили толпой и стали озверело бить кто задубевшими сапогами, кто при­кладами по чём попало. Игорь инстинктивно пытался подняться, но его пи­нали и пинали ногами, топтали в диком исступлении слепой ярости и били, били без конца. У солдат скатывались из глаз по небритым щекам редкие бессильные слёзы. Раздавалось тяжкое дыхание озверелых людей и стоны покалеченных. Шапка слетела с головы Игоря и долго катилась, как колесо, вдоль шоссе, подгоняемая ветром.

Чемп выпрыгнул из кабины на дорогу и залился от ужаса истошным злобным лаем. Он вертелся юлой вокруг этих страшных сапог, обрушивших на хозяина град жестоких ударов, пытался ухватить из зубами, чтобы отта­щить от Игоря. Звенящий лай его сливался в одну протяжную отчаянную ноту. Он словно молил: «Что вы делаете, звери! Он не виноват. Это я вино­ват! Не трогайте его, это мой хозяин, он ни в чём не виноват!» Но никто его не слышал. А когда один из солдат с удивлением увидел рядом с собой бес­нующуюся собаку с необычайно длинными ушами, который болтались, как тряпки, он так поддал Чемпа сапогом, что пёс отлетел с визгом далеко в сто­рону и больно, неловко шлёпнулся на обледенелый асфальт.

– Ты что собаку бьёшь, паскуда, твою мать! – крикнул кто-то. – Она-то что тебе сделала?

И тут разом, как по команде, все остановились, озираясь ошарашено друг на друга, с трудом переводя трудное дыхание. Подоспел командир, со­всем ещё мальчишка, в портупее, с болтающейся на боку планшеткой и с ко­бурой на ремне. Он светил бледным фонариком, который теперь уже был не нужен, так как почти рассвело.

– Что? Кто? – коротко бросил он.

– Да вот, видать, парень заснул за рулём…

– И заснёшь…

Молодой командир не знал, что сказать, вдруг разъярился и заорал:

– Все под трибунал пойдёте! – Потом, видно, поняв, что угроза эта пус­тая, длинно и неумело выругался, чтобы облегчить себе сердце: – Эх! Твою в сердце и в душу и в бога мать! Только этого мне не хватало! – И тут же ре­шительно приказал: – Собрать документы для похоронки. Раненых – перевя­зать. Освободить машину для перевозки.

Чемп дрожал всем телом и облизывал пересохшие губы, тяжко и часто дыша от жуткого удара под дых. Он смотрел на Игоря и не узнавал его: вме­сто хо­зяина на шоссе валялся окровавленный мешок, похожий на человека, лежа­щего без шапки, в неестественной позе, с подвёрнутыми ногами и вывернутыми ру­ками.

Солдаты вышвырнули из кузова полуторки часть коробок с медикамен­тами и перевязочным материалом, часть из них вскрыли, чтобы достать бинты, пузырьки с йодом.

– Ну-ка, глянь, чего там ещё! – скомандовал командир.

– Вроде как одни лекарства…

– Взять с собой! Раненых – в лазарет. На этой машине. Водители есть? – громко крикнул он вдоль колонны.

Кто-то откликнулся спереди:

– Есть. Тракторист.

Солдаты распотрошили коробки, деловито распихали по вещмешкам, карманам бинты, вату, пузырьки, ещё какие-то склянки, пакеты и коробочки. В освободившийся кузов затащили троих, задавленных насмерть, туда же бросили обезображенный труп Игоря. Потом в кузов кого положили, кого посадили из раненных, сильно побитых и поломанных. Один со сломанной рукой с трудом забрался в кабину и занял место Чемпа. На посеревшем, осу­нувшемся лице его выступили капельки пота. Подошёл солдат, который умел править машиной, бывший тракторист. Он сел за руль, где ещё каких-нибудь полчаса назад сидел Игорь. Машина медленно развернулась и поехала в об­ратную сторону, как велел командир, до ближайшего населённого пункта и полевого госпиталя.

Чемп сначала бросился, прихрамывая, за машиной, но тотчас понял всю абсурдность своего порыва. Он остановился, постоял, глядя ей вслед, сел, поджав хвост, на мёрзлую землю, поднял к серому небу красивую морду с необычайно длинными вислыми ушами и завыл. Это был жуткий, протяж­ный, леденящий душу вой, от которого солдатам стало не по себе. Вся мно­говековая деятельность человека по выведению аристократической охот­ничьей породы, к которой принадлежал Чеми, пошла насмарку. Она была за­давлена поднявшейся из каких-то тёмных глубин его существа волной дикой звериной первобытной крови.

– Прибей её, чтоб зря не мучилась, – хмуро приказал командир солдату, который умел метко стрелять и слыл снайпером.

Солдат неохотно стянул с плеча винтовку, прицелился, уперев ложе в плечо, грохнул выстрел, далеко разнеся эхо. Чемпа подхватил вихрь, швыр­нул в сторону, вой оборвался.

– Эх, мать честная! Жалко и кобеля, – вздохнул кто-то.

– Разговорчики! – прикрикнул командир и побежал вперёд, придержи­вая рукой планшетку.

Солдаты привычно построились в колонну по четыре в ряд, раздалась спереди команда: «Шагом – марш!», и они понуро зашагали, загребая в лад сапогами, на запад, откуда уже был слышен отдалённый гул канонады.

Мелкая порывистая свистящая позёмка забелила следы крови на обле­денелом шоссе, намела на шапку Игоря и труп Чемпа снежную крупу. Со­всем рассвело. Но ушедших солдат уже не было видно.

А война была ещё вся впереди.

Нравится рассказ? Поблагодарите Юрия Копылова денежным переводом с пометкой "Для Юрия Копылова".