Православие в сегодняшнем обществе состязается с большим количеством иных религиозных концепций. У православных может происходить разочарование и переоценка собственной религии. Многие решают, что это «не их» и обретают себе что-то более пригодное. Три «бывших» православных определили, чем плохо православие само по себя, в том числе и в случае если отвлечься от возможных злоупотреблений и искажений. Какие задачи могут встать пред человеком, решившим быть православным?
Что плохо в православии как религии?
Кассия Сенина (монахиня прихода ИПЦ св. кн. Елисаветы в Санкт-Петербурге, византолог, кандидат философских наук, гимнограф, автор, владелец блога. Стаж в православии: 7 лет в РПЦ МП, 19 лет в ИПЦ. Сегодня конструирует собственную религиозную реальность на базе разных источников и собственного опыта):
- Глупая (по сути) предрасположенность к традиции.
Непосредственно, то, что мы имеем, это не привязанность к традиции, а ее убийство. Реальная традиция — это когда люди отлично переваривают предшествующую, что-то получают, а что-то и откидывают равно как абсурдное сегодняшнему времени (пускай даже это проповедовали сколь угодно святые люди) и вырабатывают на основе нее то, что очевидно и подходит для их современников. Переваривают не как патрологи и историки веры, специалисты текстов и пр., а как практики. То есть человек воспринял традицию, практиковал ее и познал самостоятельно, что то, о чем в книгах пишут, так и есть — а после собственный опыт ретранслировал на нынешнем слоге так, чтобы он был ясен рядовым людям, а не только докторам философии. Ссылки на обычай важны, однако как некоторые иллюстрации опыта — а никак не опыт как иллюстрация книжной традиции.
А у нас впереди не опыт, а букинистическая пыль. Причем всегда делают вид, будто бы осознают эти книжки. Будто бы так легко и просто осознать апостола Павла, Иоанна Лествичника либо Григория Паламу, что они в виду имели. Это при том, что ни один человек в настоящее время не живет ни как Павел, ни как Палама — и не собирается даже. И более этого, и не знает как следует, как Павел жил и в какой культуре (это разве что библеисты расскажут, и то с большей частью воображения). Павел, к примеру, говорил, что женщине стричься — позор. Фундаменталисты вплоть до сих пор так и полагают, отдельные даже призывают в платках постоянно ходить. Но люди «умные» заявляют, что вроде нет, это дань времени, античность-средневековье, тогда дамы не стриглись, попросту так было принято. То же с ношением брюк: говорят, что сейчас брюки стали дамской одеждой, поэтому носить их допускается. То есть как разговор о брюках либо стрижках, так мы люди разумные и современные. А когда речь заходит о чем-то ином, то тут Павла или отцов не трожь, это богодухновенно. Если все богодухновенно, то тогда и стричься нельзя, а если не все, то почему все остальное нужно принимать как есть? Практически никакого ответа внятного на это — как можно отделить вечное от цивилизованно обусловленного — нет.
- Проповедь монашества как «христианский идеал».
Надо набраться смелости и сказать, что нет практически никакого христианского «идеала» равно как какой-то особенной формы жизни. Задача христианина — объединение с Всевышним, а вовсе не жизнь в постоянной мольбе, не жизнь без секса, не жизнь без общения, не жизнь без светских заинтересованностей, не жизнь в пустыне, вообще ничего из этого. Всегда это может быть полезно для приближения к Всевышнему — а может и не быть. Находится в зависимости от индивидуума. К Богу столько же дорог, сколько в обществе индивидуумов — поэтому и «идеалов христианской жизни» столько же. Личность прибывает к Богу, а ему начинают пудрить мозги, что вот эталон: ни тебе искусство кино, ни музеев, ни музыки, ни влюбленности, ни секса, ни еды, ни чтения романов, ни каких-то еще развлечений, а вот сиди лучше читай одно церковное, молись-постись, размышляй о Христе и жизни святых, а все остальное грех либо по крайней мере «отвлекает от Бога». Вообще-то человек непосредственно на практике обязан осознать, что собственно конкретно его, Васю или Машу (а не св. Феодора либо Максима) отрывает от Творца. Вот стал он возносить молитву, стараться какие-то заповеди исполнять и увидел, что ему, к примеру, просмотр телевизора в этом мешает — и стал его смотреть меньше, а после, может быть, и совершенно прекратил. То есть принцип должен быть: прежней радости не надо вкусившим райского вина. А никак не наоборот: ничего нельзя, от всего отрекись, и в этом случае вкусишь. На практике все это обращается очень плохо. И в Евангелии об этом сказано в притче о выметенной комнате и семи злейших демонах.
- Позиция к сексуальному проблеме.
Тут в православии по большому счету абсолютный провал. Как заходит разговор про секс, вылезает такое, что попросту уши вянут, а специалисты по психологии падают в обморок. В случае если Господь (а не дьявол) обеспечил человека рецепторами удовольствия и вообще сложноорганизованной нервной системой и мозгом, соответственно и любыми физиологическими и цивилизованно-эстетическими потребностями, тогда (по такой религии) выходит, что Он намеренно все это дал человеку только лишь затем, чтобы он испытывать мучения и обладал от чего отказаться для Господа (взамен этого, чтобы Его благодарить за все превосходное и вообще за существование в этом мире), а такая религия порождает, мягко говоря, немало вопросов.
- Вопрос о терминологии.
Христианство постоянно оперирует терминологией, которая, если начать анализировать, попросту непонятна. Что подобное сущность, ипостась, энергия, природа/естество? Отцы мыслили в концепции Аристотеля, у них вместо химических элементов были 4 стихии, а взамен объяснений работы сознания — воздействие бесов или ангелов. В наше время, в последствии формирования наук, антропологии, психологии и пр., оперировать всеми этими понятиями без перевода на современный язык и даже безразличных пояснений, описывая Христа или создание человека и его жизнь — это по большому счету ни о чем. Или вот, сколько всего заявляют о любви к Всевышнему — а что это, собственно, такое? Человек знает, как любить супругу или детей, приятелей или кошку. А как он обязан Бога любить? Вроде же не как жену либо кошку, наверное? А как? У Иоанна Лествичника есть инструкции: возлюбим Господа хотя бы так, как некоторые любят своих возлюбленных или убоимся Его хотя бы так, как опасаемся диких зверей, — так это, получается, эмоционально? Тем не менее в другом месте нам скажут, что чувства это земное и психическое, а любовь к Всевышнему это другое. Только что? Чем психическое отличается от внутреннего? Как их разграничить? Православные употребляют изобилие текстов как обозначающих нечто само собою разумеющееся и абсолютно всем понятное. Но на поверку ничего там не понятно.
- Не имеется практических руководств.
Суровые наставления идут в основном в русле: мы должны/надо делать/не делать того или сего. Данноевсе хорошо, но куда нужнее пояснения, как именно это осуществить. Недостаточно сказать: ты не должензавидовать либо выходить из себя, должен прощать и любить, — а как, если гнев так и взбирается из меня, а прощать никак не выходит? В основном формируется ощущение, что предлагается со всеми проблемамисправляться просто тупым подавлением собственных реакций, чувств и пр. В наилучшем случае — череззабивание их мольбой. Вот в результате и получается, что религия полна фрустрированных людей, невротиков и психованных, а преображенных что-то никак не видно. Так и не будет видно, если нет ученияо том, как можно преобразиться, а в случае если у основоположников даже что-то и говорится о этом, нам сейчас это осознать проблемно. Я бы предпочла всем этим разговорам о исихазме и обожении книжку с умными объяснениями, что по большому счету такое это обожение в реальности (а не в средневековыхтеориях) и как надо грамотно возносить молитву и что делать на практике, чтобы его достигнуть.
Аркадий Шуфрин (сотрудник библиотеки Принстонского Университета, M.A., St.Vladimir’s Orthodox Theological Seminary; Ph.D., Princeton Theological Seminary. Срок в православии: 13 лет в РПЦ МП, 6 лет в РПЦЗ, далее 7 лет в РПАЦ. С 2011 года не принадлежит ни к какой церковной организации; к религии относится одобрительно, считает ее важным этапом в создании человека):
- Достоверность как исключительность .
Православие предполагает необходимость исповедовать истинность определенных формул (и ошибочность иных), чтобы принадлежать единственно-истинной Церкви. Это принадлежит отнюдь не чисто к ИПЦ; претензия на исключительную достоверность организации (либо координационной структуры) эндемично православию как таковому (ИПХ попросту наиболее последовательно православны). У меня, в силу житейского опыта, уже не получается верить в эксклюзивное воплощение христианской Истины в каких-либо организациях.
- Догматические формулы живут отдельно от практики веры.
Православие первоначально сориентировалось через противопоставление себя ересям. Обусловливающим стало быть католицизм (и отрицание) тех либо иных формул. Со временем смысл формул сглаживается, но за них всё равно держатся; в силу чего исповедание становится декларативным. От православных не требуется ни понимание смысла этих формул, ни дополнение их в качестве мотиваторов к ежедневной аскетической практике.
- Догматические формулы устанавливают пределы подлинной любви.
По Максиму Исповеднику, истинная любовь может быть только у «учеников Христовых»:
Многие многое сказали о любви, а найдешь ее у одних учеников Христовых, если поищешь; ибо одни они имели истинную любовь учительницею любви, о которой сказано: аще имам пророчество, и вем тайны вся, и весь разум, любве же не имам: никая польза ми есть (1Кор. 13, 2. 3). Стяжавший убо любовь стяжал Самого Бога; ибо Бог есть любы (1 Ин, 4, 16).
Сотницы о любви 4,100
Из несовместимости с духовным учением возможности «анонимного христианства» (см. след. пункт) необходимо, что с точки зрения Церкви реальные «ученики Христовы» имеют все шансы быть только среди ее членов. Однако членами Церкви могут быть только те, кто исповедует достоверность определенных формул. Выходит, что только у тех, кто именно исповедует истинность определенных формул, может быть истинная любовь.
В опыте Максима (и его эры) возможно так оно и было, однако в моём опыте это не так; следовательно я никак не могу в это поверить — так ведь, как не могу поверить на слово в то, что вижу черное, когда вижу белое. Тем не менее, в приведённых словах Максима тайно выражена некоторая интуиция, которую я полностью разделяю, а собственно: реальные христиане — те, у кого «найдёшь любовь» (смысл последнего выражения можно и нужно конкретизировать, но в первом приближении оно не вызывает у меня вопросов).
- Невозможность невидимой Церкви и «анонимного христианства».
Восприятие Церкви как учреждения подразумевает, что Телу Христову могут являться сопричастны только участвующие в ее таинствах — за исключением страстотерпцев за религию, не имевших физиологически такой возможности, либо экстремальных подвижников, как Мария Египетская. У меня не выходит верить, что в нашу с тобой, пост-христианскую эру православие, понимаемое как «истинная любовь», возможно только среди таковых. Интуиция об истинной любви, выраженная выше, вместе с актуальным опытом, приводит меня к выводу о несовпадении границ Церкви как «организма» с границами каких-либо духовных организаций (о различии между организмом и организацией см. мою статью на Богослов.ру ). Для меня недопустимо, поэтому, исключение возможности того, что допускается назвать «анонимным христианством». Я верю, что человек имеет возможность быть причастен Богу и не будучи православным христианином, и в том числе и не будучи по большому счету христианином. Ср. «На краю света» Лескова
Историк, семитолог, магистр теологии (пожелал остаться неназванным. Стаж в православии: 20 лет в РПЦ МП. Сначала был православным фундаменталистом, далее стал православным либералом; относил себя к Сурожской епархии. В 2010 г. попробовал присоединиться к одной из протестантских общин Петербурга. Сегодня атеист):
Нетактично сформулирован вопрос. С православием как религией все «так», потому что это одна из исторических форм верования. Моё сегодняшнее неприятие православия, если речь идет о этом, отталкивается не из того, что с ним «как с религией что-то нет так», а наоборот – из того, что «в православии как религии все очень даже так», и следовательно мое отрицание представляется Личным случаем неприятия религии вообще. Иными словами, если говорится, что классическое монашеское«духовное руководство» старается травматически уничтожить индивидуальность человека, то ведь это означает как раз более абсолютное и последовательное выполнение именно религиозного идеала. Своеобразного, специализированного, но отнюдь не одному православию свойственного, хотя в нем и выраженного гораздо более последовательно, чем где бы то ни было.
Следовательно я и говорю, что критические замечания относится не к православию, а к религиозному мировоззрению как таковому. И к степени его аутентичного и полного воплощения в реальности.