Был январь 1942-ого. Нас с парнями первый раз на задание отправили: меня, Сашку да Лёню Коршунова. «Вот оно как бывает в жизни, - думал я. – Вчера ещё мальцом был, в школу бегал, Лёньку за врага считал, а сейчас и враги пострашнее будут, и школа уже другая – жизни».
Вышли мы на рассвете, с винтовками, гранатами и чётким приказом командира – не дать этим фрицам боеприпасы провезти, помереть, но не дать. Помню, пробираемся мы через лес к разъезду, тишина кругом, только и слышно, как снег под ногами хрустит. «Ты никак озяб весь, брат. Вон как дрожишь», - сказал мне Лёня. А я и впрямь дрожу, да только не от холода…
Шли мы долго, сначала через лес, потом по болотам, так и подобрались поближе к разъезду. Начинало смеркаться. «Темнеет, парни. Хорошо. Темнота в нашем деле главный помощник», - говорил Сашка. Сели передохнуть: кто сало достал, кто хлеб, кто оружие стал рассматривать. До появления вражеских эшелонов оставалось всего несколько часов, потому решили снова проговорить, кто и за что отвечает. «Место тут не шибко укреплённое, но действовать надо быстро. Заметят – несдобровать», - говорил Лёня. Он весь тогда духом воспрял, дело, говорит, геройское, коли не провалим, так и медали дадут. Смелый он, и раньше таким был, когда ещё в школе учились. А я не могу. Ноги трусятся и сердце в пятках.
- Ты, брат, боишься что ли? Как неживой сидишь, - смеялся Лёня. - Тоже мне, партизан! Вон я и боеприпасы подорву и, глядишь, орден потом возьму. А ты разве ж герой?
Я не отвечал. Обидно было, да только правду он говорил.
Ночь уже приближалась, и отсчёт шёл на минуты. Эшелонов всё не было.
- Слышьте, парни, странно это. Фрицы-то не дураки, а охраны нет. Станция в двух сотнях всего, - говорю я.
Но Лёня не слушал. Он всё о своём геройстве думал, ждал да ёрничал.
Не помню, сколько так сидели. Потом вдруг слышу - шаги. Может, свои? Страшно. Лёнька тоже сам не свой: в лице переменился, посинел весь. «Не наши это, парни. Тикать надо, да поживее!» - вскрикнул он тогда.
- Как, куда? У нас ведь задание, - отвечал я.
- У нас жизнь, Ваня! Мы на эшелоны шли, а тут вон оно как выходит.
Первый выстрел попал в Сашку. Метко целит, вражина! Выбора нет: за товарища и за Родину умру и врагов положу. Взял винтовку, патроны и давай бежать на них. Время ещё было. До последнего патрона отстреливался, правда, в темноте не видно было, куда попадал. Много их было или мало, но подмога не помешала бы. Оглянулся: Лёни и след простыл. Вот оно как бывает…
Не думал я тогда о геройстве и жизни своей, под пулями помереть не боялся, только хотелось мне отомстить за Сашку, за Родину, за своих. Вспомнил про гранату за поясом. Видать, не проигран бой ещё. Оторвал чеку – и давай бежать что есть мочи, пока не добрался до ложбинки, где и заночевал. Фрицы от гранаты полегли, а меня задело немного. Лежал я в ложбинке всю ночь, и такая боль сердце свербила, что хоть волком вой. Но боль эта не от раны была, а от Лёниных слов: «Тикать надо, да поживее!».
После той ночи много всяких заданий было, да только первый бой мне уроком на всю жизнь стал. Часто меня потом спрашивали: «Иван, что вы чувствовали, когда шли на них в одиночку? Было ли вам страшно?». На это у меня всегда один ответ: «Страх – это дело естественное, человеческое. От него бежать не надо. Он сам отступает перед долгом и любовью к Родине. Вот оно как бывает…».