Когда учился в классе седьмом, в нашу ограду переселился Лариосик, года на два младше меня, худой, невзрачный заморыш с синими губами. Будто кормили его в детстве плохо, вот и не вырос, зачах. При переселении в ограду нового начинается определение его по силе. Лариосика, прозвали его так по фамилии Лариосов, многие были сильнее. Но он имел какие-то связи с ребятами не из нашего двора. Ими и защищался, грозил. Все равно его обижали. Это делал и Васька Солин, грубый, патлатый и лохматый мальчуган, росший без матери под присмотром родной тетки и старших братьев. Один раз после просмотра кино в местном Доме культуры Лариосик действительно натравил на Ваську своих знакомых, Солина немного побили. Был у Лариосика старший брат, он сидел в тюрьме вроде за изнасилование родной сестры. Был и младший, хорошенький светловолосый мальчишка Женька. Сестра Лариосика, крупная небольшого роста девка, я к ней с любопытством присматривался – как это быть и жить с таким клеймом-пятном на душе, ничем особенным в поведении себя не выдавала. Позже она вышла замуж и уехала. Однажды Лариосик на моих глазах чуть не утонул. Купались на отстойнике, неглубоком озерце с мутной водой, метров двадцать пять в ширину и сто в длину. В отстойнике водились караси и палки, банки, склянки, разные железяки, того и гляди порежешься. Причем, хламу было больше чем рыбы, часто распарывали пятки. И все равно купались, река большая и чистые озера далеко. Лариосик прыгал на большой покрышке баллона, затонувшей под водой метрах в двух от берега. И так распрыгался, разыгрался, плавать он не умел, что стало его сносить с баллона, где ему было по грудь, а за баллоном с крышкой. Он еще на носочках доставал конца покрышки, выпрыгивая, однако им же поднятая волна и наклон тела спиной в глубину, делали свое дело. Лариосик испуганно и ошарашено глядел на нас, как выброшенная на берег рыба, хватая голубыми губами воздух, вода уже подступала к ним. И не мог от страха даже крикнуть. Хорошо Сашка Лыжин, умевший здорово плавать, кинулся к нему от костра, где мы стояли и грелись, и вытолкнул сначала на баллон, а потом вывел на берег… -У,- замахнулся, бахвалясь спасением, Сашка на синегубого, тщедушного, в жалких, обвисших от воды трусах, - Лариосина… Спасенный сжался, ожидая щелчка или удара. Но Сашка не стукнул, бросив: -Не умеешь плавать, иди домой и в следующий раз не лезь на глубину! Виноватый скорее собрал и натянул на себя нехитрую одежонку – штаны, рубашку, обутки, подался восвояси… Лариосик не прижился в нашей ограде, а все где-то пропадал, водился с темными личностями из чужих дворов. Его вроде уже и не били. Хоть и не любили. Было в нем что-то склизкое. Пошел он за старшим братом, попал в тюрьму, кажется, за воровство. А там таких, не сильных собственною силой, прикрывающихся чужой, унижают, ставят в шестерки: злому миру не нужна слабость ни физическая, ни моральная. Говорят, Лариосик в тюрьме повесился. Может, случилось и что-то другое. Факт - оттуда живым он не вышел. А мне теперь его жалко. Все-таки был человек, хоть и понакручено в характере всякое, и пакости явил. Человек не виновен, если в нем нет физической силы. Хотелось бы видеть нравственный стержень, но его не оказалось. Однако никто никогда никому не давал права глумиться над слабым, даже если он сам себя так ставит... По этому поводу вспомнился мне один курсант из армии - Вахтин. С высшим образованием, его призвали после института. То ли ему в части отбили почки, то ли призвали уже с больными или по дороге застудил. Кажется, все вместе. Он мочился ночью на постель. В армии клеенки не предусмотрены. Так вот, поутру в батальоне над ним издевались старослужащие, особенно извращался сержант его взвода еврей Кантор, с черными усиками и женским телом, обтянутым в ушитое, словно лягушачья кожа, пэша. -У-у, моча!- замахивался он поутру на худого Вахтина, заправлявшего кровать.- Ну-ка схватил матрас и в сушилку бегом. Бегом, я сказал,- рычал Кантор, поддевая кулаком. Худой Вахтин хватал постель и мчался в сушилку по широкому проходу, где попадавшиеся навстречу «котлы» и «деды» брезгливо морщили носы, а кто и поддавал пинком. Скоро Вахтина комиссовали. Но ведь никто из роты-толпы за эти месяц-два службы за него не вступился. Я сам был на птичьих правах, как Вахтин, курсант-зеленка, и получал тычки по полной программе… Хорошие «деды» не обижали, но и они молчали. Правда, Кантора, выслуживающегося, тоже не любили: посчастливилось мне увидеть его однажды с синим фингалом под глазом… Брат Женька рос не в Лариосика, крепким, высоким, сильным парнем. Я провожал его в армию. А потом в «Комсомолке» напечатали статью «0 : 3 в пользу смерти». Женька за кого-то там вступился в армии на первом году. Потом бежал с автоматом, застрелил, когда ловили, двух милиционеров. Скорей всего в психозе, неожиданно для себя самого, сорвавшейся нервной очередью. И, написав записку: « Простите, я этого не хотел…», застрелился. Мать Лариосика, худая невзрачная женщина, жила с мужиком, тоже отсидевшим в тюрьме. Трезвый он был нормальный, пьяный дурел и дрался. Часто сидели они на лавочке у своего дома. Муж худой, костлявый, с усами, в темных очках. Встречаясь, заговаривал с ними. Освободившийся старший сын Лариосихи не давал им житья – пил, бил, не работал. -Я его убью,- срывался со психу муж Лариосихи. Советовал тогда ей молиться за них. - Они ни в Бога, ни в черта не верят,- махала она рукой. И однажды муж действительно зарубил неродного сына. Когда это мне рассказала Лариосиха, вырвалось вздохом: -Да-а, хорошо вы здесь живете... Мужа посадили. Ненадолго. Выпустили доживать из-за туберкулеза на волю. Не так давно он скончался. Лариосиха отказалась его хоронить: - Не на че. Единственный цветок, не подпавший под зловоние греха и державу смерти, дочка Лариосихи живет с детьми на юге. К ней и уехала мать.