Виталий Даренский
III
Обзор всего романа может быть лишь предметом целой книги. Но для
нашей цели важно в одной «точке» выделит в нем то, что делает его ценным
и важным для нашего времени. И это не только нравственный пример наших
героических предков. Это еще и технология отделения в народе «стали» от
«шлака» – если воспользоваться удачной символикой, вложенной В.
Поповым в само название его яркого, но ныне забытого романа «Сталь и
шлак».
Одной из таких сюжетных точек является первое общение партийца
Ивана Проценко с людьми в оккупации, которое в первой редакции
находится в главе 33-й, а во второй – в главе 37-й. Вот фрагмент разговора с
«дедом»:
«Иван Федорович так и вцепился в деда, желая знать, как
обыкновенный селянский дед расценивает создавшееся положение. Дед этот
был тот тертый, бывалый дед, который когда-то вез Кошевого и его родню, у
которого прохожие немецкие интенданты все-таки отобрали его буланого
конька, из-за чего он и вернулся на село к родне. Дед сразу понял, что он
имеет дело не с простым человеком, начал петлять.
– Ось, бачишь, як воно дило... Три с лишним тыждня шло ихнее
войско. Велика сила пройшла! Красные теперь не вернуться, ни... Та що
балакать, як вже бои идут за Волгою, пид Куйбышевом, Москва окружена,
Ленинград взят! Гитлер казав, що Москву визьме измором.
– Так я и поверю, что ты уверовал в эти враки! – с чертовской искрой в
глазах сказал Иван Федорович. – Вот что, друг запечный, мы с тобой вроде
одного роста, дай мени якую-небудь одежу-обужу, а я тебе оставлю свою.
– Вон оно как, гляди-ка! – по-русски сказал дед, все сразу сообразив. –
Одежку я тебе мигом принесу».
Как видим, «дед» умеет выживать, и не подставлять себя глупо под
возможную провокацию, которая может закончиться арестом и смертью. Это
первая «технология», без которой невозможно обойтись в условиях явной
или скрытой оккупации Родины. Характерно – и это исторический факт – что
украинский
язык
используется
для
маскировки
как
язык
коллаборационистов. (В период гитлеровской оккупации все СМИ – газеты и
радио – на Донбассе были на украинском, а в канцеляриях и в гестапо сидели
бандеровцы). А переход на русский – язык единой великой Родины – сам по
себе является выражением максимального доверия и взаимопомощи.
А вот разговор, который можно без всяких изменений из периода
гитлеровской оккупации перенести в современную Украину и сразу же
обнаружить, что он и сейчас полностью соответствует действительности –
той новой оккупации Западом, который вновь превратил Украину в свою
жалкую колонию, а ее население в «негров» – самую дешевую рабсилу:
«Иван Федорович все-таки не выдержал и высказал свои соображения:
– Мы на селе у себя вот как думаем: ему у нас на Украине
промышленность развивать нет никакого расчета, промышленность у него
вся в Германии, а от нас ему нужен хлеб и уголь. Украина ему вроде как
колония, а мы ему – негры... – Ивану Федоровичу показалось, что
«нелюдим» смотрит на него с удивлением, он усмехнулся и сказал: – В том,
что наши мужики так рассуждают, ничего удивительного нет, народ сильно
вырос.
– Так-то оно так... – сказал «нелюдим», нисколько не удивившись на
рассуждения Ивана Федоровича. – Ну, хорошо – колония. Выходит, они
хозяйство на селе двинули вперед, что ли?
Иван Федорович тихо засмеялся:
– Озимые сеем по пропашным да по стерне озимого и ярового, а землю
обрабатываем тяпками. Сам понимаешь, сколько насеем!
– То-то и оно! – сказал «нелюдим», не удивившись и этому. – Не
умеют они хозяйничать. Привыкли сорвать с чужих, как жулики, с того и
живут, и думают с такой, прости господи, культурой покорить весь свет –
глупые звери, – беззлобно сказал он».
А вот и главная «технология» победы над этими «глупыми зверями» –
оккупантами, пришедшими с Запада – технология, верная для всех времен, и
для того, и для нынешнего, и для будущего:
«Это надо народу объяснить... У наших врагов есть слабое место,
такое, как ни у кого: они тупые, все делают по указке, по расписанию, живут
и действуют среди народа нашего в полной темноте, ничего не понимают...
Вот что надо использовать! – сказал он, остановившись против Любки, и
снова зашагал из угла в угол. – Это все, все надо объяснить народу, чтобы он
не боялся их и научился их обманывать. Народ надо организовать, – он сам
даст из себя силы: повсюду создавать небольшие подпольные группы,
которые могли бы действовать в шахтах, в селах. Люди должны не в лес
прятаться, мы, черт побери, живем в Донбассе! Надо идти на шахты, на села,
даже в немецкие учреждения – на биржу, в управу, в дирекционы, сельские
комендатуры, в полицию, даже в гестапо. Разложить все и вся диверсией,
саботажем, беспощадным террором изнутри!.. Маленькие группки из
местных жителей – рабочих, селян, молодежи, человек по пять, но повсюду,
во всех порах... Неправда! Заляскает у нас ворог зубами от страха! – сказал
он с таким мстительным чувством, что оно передалось и Любке, и ей стало
трудно дышать».
Итак, когда оккупанта невозможно победить в прямом столкновении,
нужно разложить его систему оккупации изнутри, при этом тайно организуя
своих людей в свою систему. Однако ключевой момент при этом – ни в коем
случае нельзя проявлять самонадеянность, но нужно в максимальной степени
опираться на опыт предшественников и старших поколений. Вот об этом:
«– Нам нужны совет и помощь, – сказала она.
– Кому вам?
– Молодой гвардии... У нас командиром Иван Туркенич, он лейтенант
Красной Армии, попал в окружение из-за ранения. Комиссар – Олег
Кошевой, из учеников школы имени Горького. Сейчас нас человек тридцать,
принявших клятву на верность. Организованы по пятеркам, как раз как вы
говорили – Олег так предложил...
– Наверно, так ему старшие товарищи посоветовали, – сказал сразу
все понявший Иван Федорович, – но все равно, молодец ваш Олег!..
Иван Федорович с необычайным оживлением присел к столу, посадил
Любку против себя и попросил, чтобы она назвала всех членов штаба и
охарактеризовала каждого из них. Когда Любка дошла до Стаховича, Иван
Федорович опустил уголки бровей…»
А вот этом фрагменте показана «технология» отбора людей:
«– Ребята его давно знают как комсомольца, он парень с фанаберией, а
на такое не пойдет. У него семья очень хорошая, отец старый шахтер, братья-
коммунисты в армии... Нет, не может того быть.
Необыкновенная чистота ее мышления поразила Ивана Федоровича.
– Умнесенька дивчина! – сказал он с непонятной ей грустью в глазах.
– Было время когда-то, и мы так думали. Да, видишь ли, дело какое, – сказал
он ей так просто, как можно было бы сказать ребенку, – на свете еще немало
людей растленных, для коих идея, как одежка, на время, а то и маска, –
фашисты воспитывают таких людей миллионами по всему свету, – а есть
люди просто слабые, коих можно сломать...
– Нет, не может быть, – сказала Любка, имея в виду Стаховича.
– Дай Бог! А если струсил, может струсить и еще раз.
– Я скажу Олегу, – коротко сказала Любка.
– Ты все поняла, что я говорил?
Любка кивнула головой.
– Вот так и действуйте... Ты здесь, в городе, связана с тем человеком,
что привел тебя? Его и держись!
– Спасибо, – сказала Любка, глядя на него повеселевшими глазами.
Они оба встали.
– Передай наш боевой большевистский привет товарищам
молодогвардейцам. – Он своими небольшими, точными в движениях руками
осторожно взял ее за голову и поцеловал в один глаз и в другой и слегка
оттолкнул от себя.
– Иди, – сказал он».
В этих действиях старшего наставника столь явно выступают
глубинные символы и смыслы русской традиции, что последняя сцена
вполне могла бы быть перенесена в любое историческое время, вызывая
ассоциации вплоть до благословения св. Сергием Радонежским св. князя
Димитрия Донского на Куликовскую битву. Это символ единства русской
истории как таковой.
Не менее важен и все тот же «технологический» аспект этого диалога.
Старший наставник показывает принцип отбора «стали» среди людей (и
оказывается правым в своих подозрениях относительно Стаховича). Принцип
говорит, что нет никаких заранее данных условий, и человек должен сам
проявить себя, а если он один раз струсил, то может струсить и снова. Но
этот же принцип допускает и доверие – человек может измениться и
преодолеть свою слабость. Но Стахович, как и его прообраз Стахив,
действительно, оказался из «растленных, для коих идея, как одежка, на
время, а то и маска». Наставник угадал. Вот так русские часто
расплачиваются за свое доверие.
IV
Эпическая, романтическая и лирическая сила сюжета романа
становится особенно явной и пронзительно действующей на читателя именно
благодаря своему трагическому концу – гибели героев. И это глубоко
закономерно. Как писал А.Т. Твардовский, «духовная сила народа способна
поэтически сказаться не только и, может быть, даже не столько в песне
торжества и победы, но и в песне горя и скорбного гнева, в котором –
бессмертие и непобедимость народа» (Твардовский А.Т. Аркадий Кулешов //
Твардовский А.Т. Собр. соч. в 5-то томах. Т.5. М.: Худ. лит., 1971 С. 30).
Во всех человеческих культурах Война является одним из символов
«инициации», то есть символического прохождения через смерть, испытания
смертью, после которого человек приобретает особый опыт, позволяющий
смотреть на жизнь и оценивать ее как бы со стороны, «с точки зрения
вечности». Погибшие на войне – те, для кого смерть стала не символической,
а реальной, после инициации воспринимаются как бессмертные – то есть
утвердившие свое бытие в вечности и покинувшие этот мир. В лирической
поэзии появился и особый прием самоотождествления автора с погибшим,
высказывание от его имени. В русской поэзии о Великой войне самым ярким
примером этого является знаменитое «Я убит подо Ржевом…» Твардовского.
Проходя через смерть в страшной Войне, аморфные ранее народ, не
единый по своим качествам и убеждениям, осуществляет вхождение в
сакральную общность людей Родины. (Отказавшиеся войти в эту общность
становятся Предателями в сакральном смысле этого слова, делающим
невозможным никакое прощение и забвение в принципе – таковы, например,
гитлеровские пособники всех мастей и народностей, из которых ныне
пытаются делать «героев»). Сакральная общность людей Родины создается
общей бедой и горем, а формируется на века – общей Победой.
Известный российский историк академик Н. А. Нарочницкая писала:
«Без осознания смысла Великой русской Победы – этого важнейшего
события нашей многострадальной истории в XX веке невозможно понять
суть мировых процессов и судьбу послевоенного СССР. Ибо Великую
Отечественную Войну СССР выиграл в своей ипостаси Великой России...
Став Отечественной, война востребовала национальное чувство русского
народа и его духовную солидарность, разрушенные классовым
интернационализмом,
очистила
от
скверны
братоубийственной
гражданской войны и воссоединила в душах людей, а, значит, потенциально,
и в государственном будущем разорванную, казалось, навеки, нить русской и
советской истории» [Нарочницкая Н.А. За что и с кем мы воевали. – М.:
Минувшее, 2005 С. 32].
Важнейший смысл войны, который делает ее духовным испытанием
народа и который, несмотря на огромные жертвы и бесчисленные трагедии,
делает народ сильнее, чем он был ранее, состоит именно в нравственном,
духовном подвиге народа. Война дает тот опыт Родины, который созидает
народ как единое целое, и ту священную память о героях и жертвах, которая
делает и все последующие поколения готовыми к подвигам и жертвам.
В этом смысле война выявляет не только зло, накопившееся в мирной
жизни, но и самый глубокий внутренний закон самой жизни. Суть этого
закона состоит в том, что жизнь человека, народа и вообще любой общности
людей (например, семьи) продолжается до тех пор, пока ради этой жизни
люди способны на добровольный подвиг и жертву; а если такая способность
иссякает, и каждый начинает думать только лишь о своем эгоистическом
интересе, то жизнь деградирует и прерывается. И в войне, и в мирной жизни
побеждает тот, у кого способность к подвигу и жертве оказывается большей.
Поэтому очень точно написал Р. Сенчин: «Был бы я государственным
мужем, я бы приложил усилия, чтобы эта книга попала в школьные и
вузовские библиотеки… вдалбливать «Молодую гвардию» в учеников и
студентов нельзя, а подталкивать их – именно их, подростков и молодежь, – к
прочтению этих произведений необходимо. Пусть даже их нет теперь в
школьной программе. Книги Фадеева и его биография – отличный разговор
не только о литературе, но и вообще о жизни: о личном и общественном, о
призвании и долге. Без знакомства с Фадеевым лет в пятнадцать-двадцать
человек становится несколько ущербным. В этом я убеждался не раз».
Любовь Шевцова говорит, уже обреченная на смерть: «А что! Нашего
народа не сломит никто! Да разве есть другой такой народ на свете? У кого
душа такая хорошая? Кто столько вынести может?» (глава 60). И роман
«Молодая гвардия» будут читать все новые поколения России, пока в их
душе и сознании будет на основании собственного опыта рождаться эта же
вечная догадка и радость, ради которой стоит жить: «Нашего народа не
сломит никто! Да разве есть другой такой народ на свете? У кого душа такая
хорошая?».
Конец