Основано на рассказах очевидцев и участников.
Встречаются нецензурные выражения.
Смерть Сталина. Мороз был страшный.
Удивительно терпеливый тогда был народ, хотя и существовало какое то чувство протеста, скрытое, при чем тщательно скрытое, но которое все же иногда прорывалось.
Вот воспоминания о смерти И.В. Сталина , 5 марта 1953 года, «…объявили, по радио, умер, Вождь Народов, Иосиф Виссарионович Сталин, на площади это было, народа много, бабы завыли, заревели в голос, мужики тоже тайком слезы утирали, а я не плакал, голову опустил только, и шапку снял, но так ни слезинки и не проронил.
А о чем было слезу пускать?
Не жили мы хорошо, при нем, никогда. Сам то не помню, конечно, но в 1938 дядька, Федор Иванович сгинул. Его тогда НКВД забрало, потом, после смерти Сталина, в 1958 году, Военный трибунал реабилитировал его, основание: Дело прекращено за отсутствием состава преступления.
Но тогда, в 1938, никто разбираться не стал, быстро решили вопрос: Арестован дядька был 1938.02.26. Осужден-1938.03.11, тройкой при УНКВД по АК. Обвинялся по статье 58-2, 7, 8, 10, 11, Расстрелян 1938.03.27 . Вооруженное восстание, ч.6-шпионаж, ч-9, разрушение или повреждение с контрреволюционной целью, взрывом, поджогом или другими способами железнодорожных или иных путей и средств сообщения, средств народной связи, водопровода, общественных складов и иных сооружений или государственного и общественного имущества, ч.11-всякого рода организационная деятельность, направленная к подготовке или совершению предусмотренных в настоящей главе преступлений, а равно участие в организации образованной для подготовки или совершения одного из преступлений, когда узнал, какой боевой был дядька, даже зауважал. Но потом рассказали, уже, когда на могилку сходили, помянуть, опять же после реабилитации это было, раньше то шепотом рассказывали, что на Севере, не то в Воркуте, не то в Норлге, на Каларгоне, известняк киркой долбит, не то в Магадане срок отбывает, на Колыме золотишко моет, без права переписки. А после реабилитации, справку выдали, где похоронен, вместе с другими расстрелянными контрреволюционерами, тоже реабилитированными.
Не возили их никуда, недалеко от райцентра расстреляли, Славгород, райцентр - называется, даже лагеря не всем полагалась….
Да, а с контрреволюционной деятельностью там как получилось. Оказывается тогда в клуб, в селе Романовка, бюсты вождей привезли, тяжелые. Вот дядька, вместе с другими их разгружал и в Клубе расставлял, а когда закончили, с устатку, хлопнул Ленина по лысой башке, да еще и сказал, громко, дескать, как же вы меня за&бали! Юморной был мужик… А юморить тогда было нельзя, совсем. Нашелся, кто то, сообщил «куда надо», приехали, забрали всю бригаду. Тогда так было, быстро все…
А отец, когда с войны пришел, я помню, весной дело было, мать на работу ушла, а мне дала задание, котел почистить, после каши.
Вот я сижу, чищу этот котел, а там каша, иногда к стенкам приставшая, такая вкусная было, ну и ел это, конечно, тут слышу мужик, какой то спрашивает, а что, мол, ты делаешь, хлопчик? А я ему деловито так, дескать, шкурки ем…. А это батя был… подхватил меня на руки, обнял, зацеловал всего, тут другие братья прибежали, трое нас было, и сестренка еще.
Потом мать прибежала. Соседи. Отметили возвращение. Отец потом все лето гулял, на работу не устраивался, да еще всему удивлялся, помню, как он однажды у матери, спрашивает, Мария (это мать мою, Марией звали), так вот, Мария, а я вчера в березовую рощу забрел, что около озера, и удивился, там, кто то березы сильно попортил. Отпиленные они, на уровне человеческого роста, в смысле, вершинки спилены, кто такое мог сделать?
А мать ему отвечает, не ругайся, Вася, это я, зимой сорок второго, вершинки отпилила. Дров не было…, вот и пришлось. А почему на уровне человеческого роста? Так дело то зимой было, зима была снежная, вот пилила березки эти, там, куда рука доставала.
Почему не помогали? Помогали, соседки, вместе с ними и пилили…
Так что вполне понятно, трепетное отношение к еде, которое в тогда, уже ставшей, Советской, Армии присутствовало. Хотя армейские пайки были щедрые, но все равно навсегда голодная память осталась. Иногда, даже неудобно становилось.
Как то к нам в часть, мы тогда в Германии служили, под Дрезденом, немецких солдат привезли, которые в ГДРовской армии служили.
Как положено, согласно правил гостеприимства за столы вместе сели, кушать стали, макароны по-флотски, еще, что то там было. Так я до сих пор помню, как немцы удивлялись, что мы макароны с хлебом ели. Ведь, как они считали, макароны, сами по себе хлеб, потому что из муки сделаны. Вот ведь как получалось, одногодки вроде бы, одно военное время застали, одно то одно, а все же разное оно было.
Поэтому и не плакал я тогда, на площади, вместе со всеми, когда Сталина хоронили. А потом шапку одел и из толпы ушел. Мороз был страшный.
50-е годы.
Два пацана из жуткого колхоза попали в город, куда то ехали на паровозе. Первая поездка. Пацаны одеты в широкие штаны, кепки. На улице лето. Пацаны слышали про мороженое. Ну что есть такой продукт, вообще, существует в природе, но конечно в деревне его никто никогда не пробовал, и даже не видел. А на вокзале тележка стоит, на ней написано: «мороженое». Хочется пацанам попробовать. Они копейки посчитали. Хватает копеек! Купили парочку. Развернули и, предвкушая невероятное удовольствие, укусили. А мороженое то холодное, пацаны это знали, но реально не предполагали, что оно такое… Один жевал, а другой, размахнувшись, швырнул надкушенное мороженое на перрон, со словами: «Тьфу, говно!». Второй-ты чего?
-Первый- «говно, холодное!»,
-Второй- «ну мне бы отдал, чего бросать то, это же деньги».
Сталинский набор на железную дорогу.
В колхозах при Сталине не давали паспортов. Чтобы колхозники не бежали с земли. Трудно там было, тяжко. Послевоенное время. А без паспортов никуда колхозников не принимали, кроме железной дороги. Там для тяжелой работы всегда мужики были нужны. И побежали мужики из деревень, на железную дорогу, за деньгами и паспортами. За свободой, одним словом.
Но был еще один орган, который это дело должен был контролировать. Это «Сельсовет», председатель, ну и еще там, некоторые уполномоченные лица, имелись. Их, конечно, не хвалили за бегство рабочей силы. Так что они это дело контролировать пытались, как могли. По дворам ходили, у мужиков настроение старались выяснить, с бабами разговаривали, на предмет, нет ли каких подозрений? Вот странные люди, есть ли подозрения, нет ли, да кто скажет то? Вот в семьях оговаривали все, и мужики по ночам убегали, на станции.
А жены.. у них был свой способ избежать общения с властями.
Следующее утро, оглашалось громким женским плачем, в разных местах деревни: «Бросил, убежал, спасайте люди добрые»!