Акростих
Грусть
уйдет.
Лишь лепет – тихо-тихо.
Ярлыки сдираются до старости.
Грусть
убила
землю,
ели,
липы.
"Мягкий знак" – отнюдь не признак слабости.
Разбегись
и
шаром
ароматным
торопись
орбитою
высокой
навсегда уйти от одиночества.
Арфы вслед все перебором – славно!
Самый первый –
альфа и омега.
Йод не вылечит – а жаль! – сердечной раны.
Горизонты разбегаются кругами:
ипподром, лишь место состязаний.
Ностальгия – это по отечеству,
а по юности – обычная тоска.
Вдохновение
Еще не зажигались фонари.
В сгущающихся сумерках без меры,
слетаются к кому-то комары –
вокруг меня роятся рифмы и размеры.
Ломаю ветви неотложных дел,
отмахиваюсь ими как попало,
но вдруг прорвутся с рифмою размер –
бросаю все и в ночь сажусь устало.
Витает в кухне сигаретный дым.
Гул холодильника и крепкий запах чая.
Истерзанный сидением ночным,
косыми строчками я белый лист мараю.
Ах, мнятся лавры! И покоя нет:
не написал ни одного сонета,
а без сонетов – вовсе не поэт –
безвестность зарифмованных приветов.
Сырой туман разгонит вредный рой,
и утро проберется сквозь одежды,
и, утомленный, я вернусь домой,
вогнав в бумагу все свои надежды.
Весна. Бессонница
Бессонница. Я гляну за окно:
ни фонаря, и не видать ни зги.
Напротив в доме спят, и в нем темно:
от ежедневной бытовой лузги
пока свободен. Ветер во дворе
шумнет и снова спрячется в кусты.
А моему окну во тьме гореть,
и лампе до рассвета не остыть.
Пришел апрель. Опять кругом вода:
с крыш капает, по улицам журчит.
Под солнцем снега грязная руда
перетопилась в чистые ручьи.
Еще неделя – вскроется река,
и с треском льда исчезнет власть зимы,
и ветром теплым майская рука
дотянется до нашей кутерьмы,
потреплет по седеющим вихрам,
потянет за собою в летний зной,
чтоб городской извечный "тарарам"
заглох, оставшись где-то за спиной.
И чувства, что пока еще немы,
проснутся, как весенние ручьи:
ведь женщины, очнувшись от зимы,
уже весенние, еще ничьи.
Воробей
Скок да скок, да скок-поскок –
по холсту души моей
прыгает на спичках ног
белобрысый воробей.
И, впиваясь коготками
в ткань узорную души,
клюва точными клевками
нити тонкие крушит.
За любовь высокой платой
принужден я отдавать:
вся душа в таких заплатах,
что узор не разобрать.
Воробей белоголовый!
(Кто любил, меня поймет)
Лоскуток души узорный
ты оставь мне на развод!
И не рви ты во спасенье
ткани тоненькую нить:
даже через отлученье
мне тебя не разлюбить.
Воспитание чувств
Вышиваем цветы – вышиваются чудные звери,
вышиваем зверей – разлетаются райские птицы.
А давай собирать по крупице песок у реки.
Обучаю летать forte, piano в четыре руки.
Мы займемся с тобой рисованием, лепкой и пением:
запасись послушаньем, прилежаньем, а больше – терпением.
Дирижирует ветер, репетируют сосны поклоны –
дуновению каждому послушны упрямые кроны.
Я тебя научу разбегаться по влажной траве
и взлетать, на земле покидая, что должно остаться.
Можно в небо ворваться, у солнца Икаром сгореть,
можно плавно парить и в воздушных потоках купаться.
Я тебя научу, как из глины, лепить эту жизнь:
и деревья, и травы, и даже бегучие реки,
чтоб они, оживая, вступали дыханьем своим
в грандиозный хорал – в нем пока места нет человеку.
Я тебя научу. Ты доверься шершавой руке.
Этот маленький мир! – он огромен и малопонятен.
Мы построим свой дом на прибрежном неверном песке
и, пока он стоит, продолжимте наши занятья.
Давнее расставание с надеждами
спасибо, дожил:
стихосложение вгоняет в сон,
жена три года не в ладу с моей зарплатой,
а будет тридцать – буду обречен
смириться с ролью временной заплаты
на теле жизни.
А дожди шумят
и вытанцовывают на сыром асфальте,
и рукоплещут стоя тополя,
и гром гремит, и скучные дома,
отмалчиваясь, мокнут под грозою.
Я вновь бреду известною стезею
по полю белому тетрадного листа.
Жизнь мстит за полу-слово, полу-шаг
и оборачивается полу-судьбою,
и посмеется над тобой любой дурак,
а умный покачает головою
и промолчит...
Жизнь отомстит, и будет кровной месть,
и неприкаянно пройдут свой путь потомки
за то, что не сумел себя обресть,
изламываясь в каждой новой ломке, –
жизнь отомстит.
А за окном в ночи
свой пух разбрасывают тополя дождю под ноги,
и ветер в их ветвях, как кот, урчит,
и дождь уходит по сырой дороге.
Укладывая строчки в ширь листа
у подоконника на кухне,
печально думать: истина проста –
и твой очаг когда-нибудь... погаснет!
Звон
Подражание Александру Суханову
Динь-дон-дон –
звон-н-н...
Из-за ветра,
из-за снега
к нам пробился он.
Где-то, где-то под метелью
звон звенит, звенит капелью,
будто солнце, будто полдень, будто не зима.
Колокол молчать не волен –
пляшет под крутой дугою:
там, исхлестана пургою, мчится жизнь сама.
Динь-дон-дон –
звон-н-н...
Из-за ветра,
из-за снега
к нам пробился он.
Ночью темной, ночью вьюжной,
милые мои, не нужно
под пуховые перины крыться до утра,
потому что под метелью
звон звенит, звенит капелью,
и блуждает где-то рядом лучшая пора!
Динь-дон-дон –
звон-н-н...
Из-за ветра,
из-за снега
к нам пробился он.
Мифологемы
Рождается звезда,
и с ней родится мир
загадочный, неведомый, далекий.
И скачет над ручьем
по берегу сатир –
он что-то напевает, козлорогий.
А сквозь прищур ветвей
на этот бег глядят
с усмешкой кареглазые дриады,
и листья на ветвях
всполошенно шумят
и падают, срываясь, листопадом.
Наяды по ручью
стекают под водой,
переплетаясь светлыми телами,
и ловят теплый луч,
подаренный звездой,
и ловят листья быстрыми руками.
Но в белых облаках
уже летит Зефир –
он возвещает перемену веку.
Горит себе звезда –
рожденный ею мир
исчезнет с сотвореньем человека.
Несколько строк о преходящем
Все увядает – даже розы,
цветы поэтов и влюбленных,
и те неслышно увядают.
У тленья незавидный цвет.
Как сравнивать любовь с цветами,
что сорваны уже рукою:
мертвы, и лепестки их тают.
Кладбище – вянущий букет.
Но не смешно ль: цветы в горшочках
дарить любимым под часами,
ходить с горшочками в концерты,
в кино, на танцы, просто так.
Давайте будем наслаждаться
ночных садов благоуханьем:
цветы в садах почти бессмертны,
хоть смерть естественна в садах.
Полет на гребне волны
Мне четырнадцать лет. Я взлетаю на гребне волны,
и бросает меня на голыш каменистого пляжа.
Я не ведаю боли.
Море штормит.
И усмешка отца – мне, по-детски отважному.
Море в берег швыряет горстями волну за волной,
море дышит с запалом, отхаркивая белой пеной, –
я ныряю на вдохе, и ветер свистит надо мной,
но волна, задираясь, выносит из водного плена
и кидает на пляж, и, играючи, тянется вновь –
я бегу квадролапо от мощной нептуновой длани.
А отец не мешает и тем проявляет любовь.
Я же снова ныряю в подмышку Нептуну упрямо...
Я забуду полет бесшабашный на гребне волны.
Я уверую в смерть – неминуема личная плаха.
Поминая ушедших друзей и усопших родных,
буду жить-проживать, регулярно немея от страха.
Разве только во сне... Снова тучи цепляют волну
и срывают с волны ее белые пенные шапки.
И неважно, что жизнь безразменно стоит на кону –
я взмываю на гребне,
лечу,
прямо – берег,
там – папа,
как в четырнадцать лет...
Подготовил Алексей Кривошеев