Есть такие люди-невидимки, вокруг них все бурлит и клокочет, жизнь взрывается фонтанами брызг, а они просто делают тихо свою работу, а когда уходят, то вдруг оказывается, что весь мир крутился именно из-за них, именно они и есть та самая невидимая ось. Так вот, про Ассоль. Звали ее, конечно, не Ассоль, а Марией, а по-домашнему Мусей. Муся родилась в Санкт-Петербурге, когда ее родители и две старшие сестры приехали из Владикавказа. Произошло это приблизительно в 1903 году. Точной даты ее рождения никто не знает, потому что для всех она была просто Мусей, а другого знать и не надо было.
Но чуть-чуть о ее семье мы все-таки знаем. Прадедушка Муси, Иван Алонкин, был баснословно богат. Мало того, что он держал лавки в Спасской части Гостиного двора, так еще и имел с пяток доходных домов. Мужчиной он был видным, дружил с Достоевским, который квартировал у него в доме, и вообще вел жизнь чинную и размеренную. Дети его богатство хоть и не приумножили, но сохранили, внуки же начали потихоньку нищать. Одним из внуков истового старика Алонкина был Сергей Николаевич. Мы его знаем как одного из самых известных фотографов Владикавказа, но мало кто догадывается, что закончив свою фотографическую карьеру на Кавказе, он вернулся обратно в Петербург. Там он поселился в одной из квартир, оставшихся от деда, и стал спокойно жить. Вот там-то Муся и родилась. О детстве ее ничего неизвестно, а вот юность пришлась на революцию. Сестры к тому времени разъехались и попытались скрыть буржуазное происхождение, а 15-летняя Муся осталась с матерью. Помыкавшись, мать Муси, Екатерина Васильевна устроилась стенографисткой в издательство «Всемирная литература», а сама Муся стала секретарем Дома Искусств. Дом этот располагался в бывшем особняке Елисеевых и сохранял тогда еще всю хозяйскую обстановку. Посреди стен, забранных атласными обоями, «пневматических» кресел, античных скульптур бродили революционные писатели и поэты. Сбивались в группы, открывали студии, творили. Секретарем литературной секции Дома искусств и стала Муся Алонкина. Должность эта не была сопряжена ни с какими доходами и преимуществами, а только с трудами: два раза в неделю она доставала для студистов хлеб и распределяла его, писала все списки, вела все протоколы, составляла расписания занятий, приготовляла для занятий помещения, следила за посещаемостью, напоминала руководителям семинаров о необходимости являться, — словом, заменяла собой всю администрацию этого учебного заведения, не такого маленького. Было ей тогда аккурат 17 лет. Мимо нее ходили Зощенко и Иванов, Ходасевич и Познер (папа нынешнего телеведущего, тоже Владимир), Блок и Чуковский. И решительно все ее любили. Ну, разве можно не любить веселую, молодую, приветливую Мусю, которая взвалила на себя решительно все обязанности, которые могли только выдержать ее тоненькие плечи?
«Помню ее, тоненькую, смеющуюся, белокожую, чернобровую, с вздернутым носиком, с черными усиками над верхней губкой. Вся Студия была с ней на «ты», и очень многие были в нее влюблены, — одни сильнее, другие слабее. Добрая, привязчивая и удивительно работящая, она, казалось, создана была, чтобы все делать за других, всем позволяла, как говорится, ездить на себе верхом, и, по правде сказать, вся Студия ехала на ней», - писал о Мусе Николай Чуковский.
По поручению то Горького, то правления Дома искусств она оказывала помощь многим престарелым литераторам. Одним из ее подопечных был Анатолий Федорович Кони, для которого она доставала пайки, рукописи, калоши, помогала ему спуститься с лестницы и взойти на лестницу. Эти ее заботы о старцах Владимир Познер, бард и летописец литературной студии, воспел в таких словах:
А ты вся в хлопотах, всегда за делом,
И, если посмотреть со стороны,
Ты кажешься, о, Мусенька, Отделом
Охраны Памятников Старины.
Ни одно литературное мероприятие в Петрограде не обходилось без Муси. Все организационные заботы падали на ее плечи и это как-то как-то само собой разумелось, — без всякого указания она кротко, старательно и уж конечно совершенно бескорыстно принималась за работу.
Особенно много труда требовало печатание и расклеивание афиш. Надо было не только вести все переговоры с типографиями, в которых вечно не было ни бумаги, ни краски, но своими руками расклеивать афиши по всему городу, потому что в Петрограде времен гражданской войны не было организации, занимавшейся расклейкой афиш. Об этой ее деятельности тот же Познер писал так:
Неколебима Алонкина,
Студии ограда.
В конце семестра в Студии тишь,
Но она
В море Петрограда
Забрасывает сеть афиш.
Понятно, что в Мусю поочередно влюблялись все обитатели Дома Искусств, а Слонимский даже некоторое время считался ее женихом. К 1920 году пришел черед и Грина. Влюбился он страстно, безнадежно и ужасно ревновал.
Михаил Слонимский в своих воспоминаниях описал такой случай:
«Однажды в Доме Искусств (году в 20-м или 21-м) ко мне около 12-ти часов ночи пришел А. С. Грин. Сел на стул в углу и сказал:
— Разрешите здесь у вас заночевать.
— Конечно.
Грин отказался от кровати. Он был в шинели внакидку. Среди ночи я проснулся, чувствуя, что меня кто-то душит. Это был Грин. Я писал об этом случае в своих о нем воспоминаниях. Разжал пальцы и ушел он молча. Я ничего не понимал.
Утром прибежала Муся Алонкина.
— Миша, я вчера плохо поступила. Я должна тебе рассказать.
— Что такое?
Оказывается, вчера Грин явился к ней в половине 12-го ночи. Запер дверь на ключ, что ее до чрезвычайности испугало, встал на колени и предложил ей руку и сердце.
Муся, растерявшись, залепетала что-то невнятное, но отказала внятно и умоляюще.
Грин поднялся с колен и сказал:
— Вы любите другого.
Муся в страхе подтвердила:
— Да.
— Я знаю кого. Вы любите Слонимского.
— Да, — подтвердила Муся, мечтавшая только об одном — чтобы Грин открыл дверь. При всем уважении к нему она совсем не была уверена в своей безопасности.
Грин заявил:
— Я заставлю Слонимского жениться на вас.
И пошел ко мне. И собирался то ли задушить, то ли припугнуть меня. В его воображении сложилась целая история — злодей Слонимский соблазнил девушку и теперь отказывается жениться на ней. Он был романтически влюблен в Мусю».
Второй раз они выясняли отношения отношения в шашлычной. И, не выяснив их до конца, обнаружили, что денег у них больше нет. Тут Грина осенила идея: «Самый простой выход – это поехать и выиграть в лото». НЭП уже был в действии. На Невском, 72 работало электрическое лото. Грин и Слонимский отправились туда, не сомневаясь, что выиграют. Естественно, что они выиграли. Правда на другой день долго удивлялись тому сколько у них денег и припоминали откуда именно они взялись.
Биографы Грина считают, что первым прототипом Ассоль стала Муся, да и «Красные паруса» стали «Алыми парусами» тоже из-за нее. По всей видимости, фамилия «Алонкина» напомнила Грину об алом цвете.
От Грина Мусе остался сборник рассказов и два суровых письма:
"Милая Мария Сергеевна, я узнал, что Вы собирались уже явиться в свою резиденцию, но снова слегли. Это не дело. Лето стоит хорошее: в Спб. поют среди бульваров и садов такие редкие гости, как щеглы, соловьи, малиновки и скворцы. Один человек разделался с тяжелой болезнью так: выпив бутылку коньяка, искупался в ледяной воде; к утру вспотел и встал здоровым. Разумеется, такое средство убило бы Вас вернее пистолетного выстрела, но, все же, должны Вы знать, что болезнь требует сурового обращения. Прогоните ее. Вставайте. Будьте здоровы. Прыгайте и живите...
Желаю скоро поправиться.
А.С. Грин".
"Дорогая Мария Сергеевна!
Не очень охотно я оставляю Вам эту книжку, — только потому, что Вы хотели прочесть ее. Она достаточна груба, свирепа и грязна для того, чтобы мне хотелось дать ее Вашей душе.
Ваш А.Г."
Болезнь в письме Грина появилась не случайно. Ранней весной 1921 года Муся хлопотала об организации знаменитого вечера Блока в помещении Большого Драматического театра на Фонтанке. Расклеивая афиши, она промочила ноги и простудилась. Сначала воспаление легких, потом плеврит и, наконец, туберкулез позвоночника. Ее пытались лечить, отправляли на юг, но через 1,5 года она уже с трудом вставала.
Надежды на то, что появится Грей почти не было, время было голодное, свирепое. А Грей все-таки появился. Был он толи чешским коммунистом, толи латышским чекистом. История умалчивает. Он увез ее в Москву. Там она существовала в железном корсете почти не выходя из дому.
Николай Чуковский и Владимир Познер, приехавшие в съезд писателей в 1934 году разыскали Мусю в Москве:
« ..она лежала в постели, поблекшая, несчастная, тяжело больная. У нее много лет был туберкулез позвоночника. Она носила, не снимая, металлический корсет и почти уже не вставала с постели. Только улыбка у нее была прежняя — добрая и беспомощная. Обрадовалась она нам необычайно. Это было последнее мое с ней свидание».
Когда она умерла и где похоронена неизвестно. Осталась от нее лишь вот эта фотография: Муся на ней еще здорова и гуляет по морскому берегу. Но Грея на горизонте не видно.