Так устроено время, что в какой-то его момент мы видим, понимаем – вот оно, начало чего-то нового, неизведанного, чего еще не было с нами. И в такой момент важно услышать голос человека мудрого, не раз переживавшего подобные моменты. Жизнь не нами началась, не нами кончится, вот почему так необходимо успокаивающее, предостерегающее от запальчивости в суждениях и действиях мнение человека, имя которому Мустай Карим.
- Мустафа Сафич, Вы человек общественный, всегда в гуще событий, среди людей. Это не мешает вашему творчеству?
- Я тридцать пять лет был депутатом РСФСР, другие должности были, и это, конечно, отнимало много времени. И я действительно не много написал. Но что меня не очень похвально успокаивает – другие писали меньше, даже количественно. Союзом не руководили, депутатами, делегатами, членами обкома не были, все 24 часа свободны, а все равно не больше меня писали. Ничего не делали.
Иногда мне говорят коллеги: «Сегодня сорок страниц написал». А я вот этим карандашом словно копаю колодец. Если человек призван к этому ремеслу, если он мастер, для него количество не имеет значения. Он делает то, что может, то, что должен.
У меня на даче плотник даже внутреннюю сторону досок рубанком обрабатывал. Я говорю: «Там же не видно». А он отвечает: «Не могу, мне стыдно перед моим ремеслом». Вот такой маленький житейский пример. Так же и писатель, наверное, чувствует, что ему стыдно не довести до конца свое дело.
Общественная жизнь давала мне возможность быть в курсе общественной жизни. Я не был сторонним человеком своему обществу, своему времени. Я был внутри времени, если так можно сказать. Все, что делалось, через меня проходило. Общественная работа помогла мне стать зрелым человеком. Гражданское мужество, гражданскую ответственность воспитывала эта работа.
Вот над стихами работать невозможно. Стихи - они или рождаются, или не рождаются. Говорят, кто-то работает над стихами весь день. Господи, я этой тайны не постиг, я не знаю! Нет здесь стандарта…
Как говорят турки, сумел ли я тебе объяснить, Айдар?
-Вы - почетный гражданин нашего города. Расскажите, пожалуйста, как это случилось.
-С этим вопросом надо обращаться в администрацию Уфы, в горсовет. Это не ко мне вопрос. Это они так решили (смеется).
А если серьезно, то я очень дорожу этим званием. Ведь как бывает - можно быть известным во всем мире, быть признанным и властями, и народом, и не иметь почета у себя в городе. Так что мне очень приятно, что я почетный гражданин Уфы.
- Многие читатели судят о вас по вашим произведениям…
- Я неловко себя чувствую, когда меня какими-то громкими именами величают – чуть ли не большой, чуть ли не великий писатель. Великих писателей я знаю – вот он, вот он… (показывает на книги Пушкина, Толстого). Вот это да. А сейчас ведь как пошло – статьи читаю – два дня поет и уже звезда эстрады. Или вот стукнет человеку 47 лет – уже юбилей великого писателя. И я немного запутался -отчего меня называют великим? Если я такой же великий, как он, зачем мне быть великим? Пять статей прочитал, про пятерых писателей. Все они великие. Зачем тогда мне великим быть? Буду просто писателем.
Так что в таких оценках надо быть осторожным. Меня-то не собьют, я уже с этого возраста ушел и вообще не такой натуры человек. А ведь люди могут поверить.
Вот так общество вводится в заблуждение, читательский вкус теряется. Я очень дорожу тем, что наша литература, наша поэзия достигла хорошего уровня. И хочу, чтобы она сохранила свой уровень.
Когда мы писали в молодости, каждый по-своему плохо писал. А сейчас какой-то уровень есть, но я не знаю, чем один писатель отличается от другого.
Меня спрашивали как-то – какой был почерк у твоего отца? Отличная борозда, прекрасный покос - вот его почерк, ответил я. Он не умел писать, а человеку, который спрашивал, и в голову не приходило, чтобы мой отец или моя мать не умели писать.
- С чего у вас началось ощущение художественного слова?
- Вкус к слову приходит потом. Вкус приходит с ответственностью. Когда понимаешь, что ты ответственен перед читателями. Это не такое простое слово «ответственность»… Старшая Мать говорила: «Мустафа у нас непривередлив. Он любит все вкусное». Вот так я непривередлив -все прекрасное, все красивое воспринимаю. А вкус – это и есть восприятие.
Читая стихи Тукая, я понимал, что это стихотворение. Вот как, оказывается, можно говорить, с рифмами. Когда взрослый стал, когда начал читать по-русски, конечно, нашел своего поэта. Мой поэт - Пушкин. Таким он остался для меня навсегда.
- Ощущаете ли вы притяжение родной земли?
Это да, да. Есть два чувства у человека, два чувства – чувство нации, народа и чувство земли. У некоторых только бывает или одно, или другое. А мне присущи оба эти чувства. Я связан со своим народом – это я не ради красного словца говорю. А с землей – тем более.
А знаешь, немного похвастаюсь. Как-то мы выехали в поле, с одними знакомыми. С нами их дочка была, ученица седьмого класса, смешная такая девчонка. Она сказала, что в Риме есть папа Римский, а у нас есть папа Мустай Каримский.
- А могли бы вы уехать в Америку? Есть же у нас поэты, которые живут там…
- Пускай живут. Дело в том, что даже в Москву я не хотел переезжать. Где-то лет двадцать назад, даже больше – тридцать, организовали Союз писателей РСФСР, и меня пригласили работать в Москву, одним из секретарей. Сказали - квартиру дадим.
Тогда был ЦК, партийная дисциплина, но я сказал секретарю ЦК, Поспелов была его фамилия, Николай Васильевич, если не ошибаюсь: «Я должен каждый день видеть небо Башкирии. Если вы перевезете в Москву небо моего Башкортостана, я перееду».
Он посмеялся, наверное, понимал что-то. И больше не трогали меня.
- Чтобы вы хотели сказать людям, которые будут жить через сто лет?
То, что я хотел сказать – это могут донести только мои книги. Если хоть одна строчка через сто лет дойдет, кому-то будет интересно… А если книг читать не будут, то мои сегодняшние тирады, мои обращения – они не дойдут.
Не скажу, что я в жизни ничего не делал. Кое-что сделал. Я считаюсь человеком добрым. Действительно, не злой. Не способствует ли это восприятию моих вещей больше, чем они стоят? Я размышлял на эту тему. Если писатель вздорный человек, и отношение к нему какое-то предвзятое, его произведения читаешь с другой точки зрения. А вот ко мне у всех хорошее отношение. Оно могло дезориентировать читателя по отношению к моим вещам.
Конечно, если жизнь имеет начало, наверное, и конец будет. Наша земля перетерпела и обледенения, и потопы, это было самоутверждение земли, испытание ее на крепость. Мне кажется, что и через сто лет люди также будут встречать солнце, будут любить, будут дети рождаться. Если всего этого не будет – зачем тогда жизнь на земле?
В конце прошлого тысячелетия в Европе была апатия, уныние. Думали - конец света, скоро все кончится. Но настало новое тысячелетие, и … жизнь пошла своим чередом.
Вот так. Что, кончились вопросы? Вот и кончен сабантуй.
Беседовал Айдар Хусаинов