Александр Красовицкий, лидер группы «Animal ДжаZ», о тотальном внутреннем одиночестве, о таланте хайпить, вере и дуэте с Oxxxymiron.
Вы родились в Магнитогорске, выросли в Магаданской области, о музыке особо не думали, приехали поступать в Петербург, окончили здесь ВУЗ, совершенно не связанный с творчеством. Как Вы в итоге оказались музыкантом?
У меня голос был всегда, насколько я могу понять сейчас — незаурядный. У меня был не детский вокал, а скорее женский: мне было 7 лет, а пел я как молодая женщина. Учитывая, что я жил в провинции, там я котировался, был «звездой». Но меня это никогда не интересовало, я, честно говоря, вообще не знаю, почему я пел. Единственное, что меня заставили сделать родители — это поступить в музыкальную школу. Они меня прямо заставили — я не хотел. И мне поставили в школе такое условие: «Ты можешь сольфеджио не учить, но тогда пой в хоре солистом». И только поэтому я, собственно, и пел до 15 лет. Потом начался пубертатный период, я переехал в Питер и как-то все сошло на «нет».
Почему именно Петербург?
Случайный выбор. Моя старшая сестра училась уже здесь 6 лет и я просто пошел по ее стопам. Поскольку я тогда был маменькиным сынком, я решил поехать туда, где будет менее страшно, где можно будет прикрыться за юбкой. (Смеется). Я тогда всего боялся, больше общался с книжками, чем с людьми. Дело было не в большом городе, а в общении с незнакомцами. Так что это тоже был выбор не мной сделан. А вот когда музыка пришла, тогда мне было 27 лет, это было скорее результатом того, что я закончил с предыдущей своей деятельностью: с социологией завязал, — понял, что это не мое. И это было решение разрушительное, а созидательного решения, чем заняться, я на тот момент принять не мог, я просто не понимал, чем именно. В общаге я пел с девчонками под гитару, и, кстати, научился на ней играть только для того, чтоб на вечеринках петь. И меня услышал пацан один, который песни писал, и предложил мне сотрудничать. С одной стороны, это была случайность, а с другой стороны, я оглядываюсь сейчас на все эти дикие цепи случайностей и понимаю, что это не случайности, а надзор за мной свыше. Бывает людям помогают. Нам всем помогают, просто не все это замечают и еще меньшее количество людей это ценит. Все думают, что это их заслуга. В моем случае я могу точно сказать, что начало музыкальной карьеры — это исключительно не моя заслуга, а заслуга ангела-хранителя.
НАМ ВСЕМ ПОМОГАЮТ, ПРОСТО НЕ ВСЕ ЭТО ЗАМЕЧАЮТ
Вы верите в судьбу, предначертанные события?
Я верю в небезразличность существ, которые наверху, условно говоря. Я абсолютно уверен, что там к нам нет никакого безразличия, что там на нас не пофиг. И, собственно, только там на нас и не пофиг, потому что нам на себя самих так порой бывает наплевать, что просто жесть. Вот в это я верю. Если это называть «судьбой», тогда, наверное, отчасти это и есть судьба.
Я задам вопрос, Вы можете на него не отвечать, потому что он очень личный, но все же: в 33 года Вы приняли православие, что Вас сподвигло? Выходит, что родители, как это обычно бывает, не стали Вас крестить при рождении?
Отец у меня был коммунистом, убежденным атеистом, а маме было в общем-то безразлично. Сейчас она немного православная, меньше меня даже, хотя я тоже не воцерковленный — не соблюдаю всех этих формальностей. Родители всегда меня поддерживали во всех решениях. Кроме музыкалки, они никогда мной не рулили вообще. Все остальное я всегда выбирал в жизни сам или не выбирал. Когда я, например, ушел из социологии, они, конечно, офигели абсолютно. Хотя тогда не только они — все офигели, потому что я тогда был очень перспективный молодой ученый. У меня идеальные в этом смысле родители, для творческого человека.
А православие пришло потихоньку. Во-первых, на основе того, что я еще будучи социологом, изучал религию с теоретической точки зрения: ее место в обществе, психологическое влияние на людей и влияние в социуме. Я изучил с теоретической точки зрения все мировые религии, очень был умный мальчик тогда. (Улыбается.) Лекции читал. И по сути православие мне ближе всего, не потому что я в России живу, а потому что в православии есть такое четкое ощущение стыда за совершенные вещи. Оно даже превалирует, скажем, над многими другими психологическими моментами. Мы все грешим, короче говоря, но если, скажем, в протестантизме просто работай и и тебе воздастся, то в православии работой ни фига свои грехи не замолишь — только бесконечной искренней любовью. Это эфемерное понятие, которое не измерить: любовью к Господу, — и то, все равно ты будешь виноват. Мне это близко. Я так себя ощущаю по жизни. С другой стороны, к 33 годам я еще осознал, что очень одинок. В глобальном смысле, внутренне.