Желание заранее простроить свою жизнь было при мне всегда. Когда мне было пять или около того, я твердо решила, что рожать, как моя мама, в 24 года – чересчур поздно и совершенно неприемлемо. Годам к двенадцати обязательная программа моего существования пополнилась пунктом «съехать от родителей в 18». Сейчас мне двадцать, а я еще не сделала ни того, ни другого.
Больше того: в 18 лет ровно мой внутренний счетчик жизни остановился. Все, что происходит сейчас, не будучи выполнением данных себе обещаний, – пусто и несущественно, и поэтому ответ на вопрос о возрасте всегда застигает меня врасплох. Казалось бы, встань и иди – и вопрос о том, сколько мне лет по-настоящему, отпадет, и жизнь перестанет двоиться.
Ан нет – не идется. Выбор, который я делаю день за днем, постепенно сводя бесконечность к точке, зависит не только от данных себе обещаний, но и от того, насколько мой путевой вектор – проекция судеб моих родителей. Каждый из них шел – сначала один, потом вместе с супругом, потом – ведя меня за руку, – и все эти дороги остались во мне точками негласных обязательств. Моей матери снятся сны о том, как она учит детей в классах, хотя уже двадцать лет она помогает людям пополнить их чемоданы и полки недостающими предметами гардероба. Мой отец – инвалид. Не из того ли во мне прорастает стремление учить и ощущение себя грузом на шее своих родителей?
Полностью продлить и завершить, конечно, не выходит: я не стала ни пианисткой, ни космонавтом, кем не стали и родители; ни художником, ни химиком, кем не стали и бабушки. Но пройти вместо них по их пути до конца – часть того долга, с которым я родилась, если и вообще это не было замыслом меня как человека. А что, если так – и куда деть тогда все мои обещания себе самой, и где моя собственная, не простроенная заранее жизнь?
Для того, чтобы идти дальше, необходимо решить, что из этого настоящее и насколько зависит оно от прошлого. Глядя на своих ровесников, не знающих, что делать с внезапно подвернувшимся под ноги высшим образованием, – думаю, что не одной мне необходимо ответить на эти вопросы.
Строго говоря, я вижу две дороги: принять все, что в меня вложили, – вольно или невольно, воспитывая осознанно и параллельно погружая меня в свой образ жизни, – и пойти по проторенному пути дальше, надеясь его завершить; или набраться смелости и свернуть на свою собственную, пока только вероятную дорогу – прокладывая ее, насколько хватит сил.
Но забивать сваи в основание будущих дорог вроде не женское дело. Значит ли это, что выбора-то у меня и нет, все вышесказанное – девичьи ложные мечты о свободной жизни, а жизнь – просто-напросто непристроенная, пока в жены не взяли? А там уже, куда муж поведет – по дороге родителей ли, по своей ли, – кротко следуй, не перечь. Все внутри меня против этого протестует: и опыт бабушки – жизнь без мужчины, сын для себя; и матери, чьими силами кормится вся наша семья; и собственный – все самой, потому что пока допросишься – поседеешь. Но ребенка от себя самой не родишь; а на что мне тогда эта дорога собственная, если не будет наследника?
Не знаю, встречу ли мужа в нехоженых чащах; а вот на дороге проторенной, человеческой, женской – вполне вероятно. Стало быть – и пойду по ней, пока не найду того, кому по силам дорогу протаптывать – новую, общую, осмысленную: нужную не для того, чтобы вырваться из-под родительской опеки и зажить «по-настоящему», а чтобы проложить пути между разными трактами. А может, и город свой отстроим – это уж как пойдем.
Полина Куренкова