И опять я еду в маршрутке-газельке на работу. Стоймя, ессно. Водитель - крупный молчаливый, очень вежливый кавказец, чем-то похожий на Шрека - возит народ по этому маршруту уже больше 2 лет, многие его знают и здороваются. На одной из остановок очищается посадочное место и тут же народ справа-слева раздвигается, как рожь под напором комбайна. В салон вдвигается мать и ее чадо.
Не, неправильно. Вдвигается ОНАЖЕМАТЬ, и этим все сказано. С тем же общим выражением неколебимой мощи матерая самка африканской гориллы вдвигается в стаю мартышек. Щекастого детеныша своего она удерживает подмышкой наперевес столь небрежно, сколь я - свою сумочку. По возрасту чадо совсем сопля, но весу – на глаз – не меньше сорокета.
Впрочем – ему есть в кого: я не физиолог, но мне хорошо знакома эта порода «несгибаемых русских кариатид». Кроме того, что их проще перепрыгнуть, чем обойти (а лучше вообще не рисковать со стыковкой), они отличаются удивительной крепостью как характера, так и тела.
В маневрах эти барышни обладают проходимостью БМПхи, а в стационарном положении – мощью бетонной опоры ж/д моста. Пытаться подвинуть, или не приведи боже, толкнуть их можно с тем же успехом. Боевое сало – это не мягкий жирок безобидных толстушек: закаленное годами безнаказанного хамства, оно приобретает прочность композитной брони.
Меж тем Онажемать мрачно обводит салон пылающим прищуром, даже не утруждаясь сориентировать чадо в вертикальное положение: оно продолжает свисать из-под складок богатырской руки и что-то меланхолично жует. На лбу мамаши видна крупная испарина, тарелкоподобное лицо раскраснелось, как после бани, и распространяется от нее тяжелый звериный дух, какой бывает рядом со входом в цирковые вольеры. Возраст ее определить весьма сложно, но кажется мне, что вряд ли она разменяла третий десяток: тех, кто младше меня, я почему-то угадываю безошибочно.
В это время на освобожденное место пытается сесть (вернее, уже почти садится) бабуся – божий одуванчик: опрятненькая, ухоженная, с древней сумочкой-ридикюлем. На весь салон несется высокий сиплый вопль Онажематери: «Куууудабля?». Свободной рукой она хватает старушку за шиворот, и отпихивает в проход. На сидение, как мешок отрубей, с каким-то противоестественным бульканьем сваливается чадо, а мадам, необъятной своей кормой вдвигается перед ним, предоставляя сидящим напротив уникальную возможность уткнуться в ее монументальную задницу.
Бабуське тут-же уступает место какой-то паренек, две дамы бальзаковского возраста, оказавшиеся невольными зрителями этой задницы (во всех смыслах) прямо в партере, начинают роптать громче прочих, прочие же (увы, включая меня) тихо охреневают с увиденного. Онажемать стоит непреклонно и не удостаивая оппонентов хотя бы взгляда, шлет их нах без купюр. И так постепенно распаляется.
По ее рассуждениям выходит, что все мы сволочи недобитые, своих детей можем, как угодно воспитывать, а в ее педагогические воззрения лезть не должны, и если ребенок устал, она нас всех тут своими руками передушит, и из наших трупов сделает ему мягкое и удобное сидение. Рассуждения переходят в монолог, ибо пассажиры какой-то шестой чуйкой угадывают, что от слов к делу переход тут вполне реален.
Мне дико обидно за бабуську в частности и за весь этот бардак в целом, но связываться не то чтобы неохота, но очевидно бессмысленно. Не та у меня весовая категория, да и как уже говорено выше, я знакома с этой породой. Нужно как минимум два напарника, или хотя бы вразумляющий аргумент. Аргумент в сумочке есть, хороший, тяжелый, но вводить его в действие в таких обстоятельствах совершенно неправомерно. Поэтому я молча стою злюсь, призывая на голову Онажематери соответствующие небесные кары.
И небо меня слышит. На очередном матерном излиянии наших грустных перспектив маршрутка неожиданно съезжает на обочину сразу после остановки и останавливается. Водила, наш невозмутимый Шрек, спокойно обходит газельку спереди, и с извинениями (прастытэ, пажалэста – двум повисшим на ступеньках) заходит в салон.
- жЭнщэна, очэн Вас прошу, выйдытэ отсуда
- Чооооо, бля?
- я прошу вас выйты отсуда…
и, с неожиданной ловкостью он поднимает одной рукой чадо, другой как-то мягко и уверенно обхватывает мадам поперек (кариатида орет столь ужасно, будто ее режут, чадо молчит и продолжает жевать), и в течение пары секунд аккуратно извлекает их на улицу. Захлопывает дверь в салон, и неспеша, даже не реагируя на наскоки Онажематери, возвращается на место. Пассажиры молчат офигевше. Он оборачивается, и так же спокойно говорит:
- пастанавлэные правытелства сто-двэнадцад. Запрэшшена пэрэвозка зловонных прэдмэтов.
После чего маршрутка трогается. Пассажиры начинают одобрительно кудахтать. Мужик с галерки громко говорит басом: «Уважаю. Я б не стал связываться…». Водила на это отвечает, не оборачиваясь: Пуст жалуэтса. Йэслы надо – йа отвэчу. Я тихо ликую, и мне жутко хочется сделать этому дядьке какой-нибудь комплимент.
Перед тем, как выйти, сказала ему не обычное «спасибо», а голосом принцессы Фионы: "Благодарю Вас, благородный рыцарь!". По моему, ему понравилось.