Справка
Илишев Ильдус Губайдуллович - родился в г. Уфе. Окончил Московский государственный педагогический институт (факультет романо-германских языков), Институт по проблемам американской политической системы и права (США). В 1997-1999 годах находился на научной работе в Институте стратегических российских исследований (Институт Кеннана) (Вашингтон, США). Доктор политических наук.
В детстве все мы хотели стать космонавтами. Какова была Ваша мечта? Помогла ли она придти в науку?
Однажды я выступал в детском саду Академии наук. Было это еще в восьмидесятые годы. Когда спросил у детей, кем хотят стать, они дружно закричали: «Только не космонавтами!» И так смотрят с прищуром, дескать, получил?
Мой отец - доктор исторических наук, профессор, заведовал кафедрой в авиационном институте, и я с детства помню его, склоненную над письменным столом голову. И поскольку это повторялось каждый день, все мое детство, то это был фон, который изначально готовил меня к чему-то. Сознательно это, конечно, не воспринималось никак. Еще один фон - это книги, которые у нас были повсюду - на столах, на полу, везде. Помню, как отец купил новенькое пятидесятипятитомное собрание сочинений В.И Ленина, и я на себе перетаскал их в квартиру, так что чуть не вывихнул себе спину.
Главная профориентация все равно происходит в семье и только в семье. Сын профессора скорее всего станет научным работником, такова тенденция.
Сознательно же о науке я стал думать даже не после вуза, а я окончил МГПИ. Меня призвали в армию, и я пошел служить в стройбате. Была, конечно, возможность не ходить, но я решил, что так надо. Мне уже было 25 лет, и вот тогда у меня стал просыпаться интерес к науке. Вечерами я стал читать какие-то книги, созревал для научного состояния.
Ближе к тридцати я поступил в аспирантуру, пришел со своей темой, что вообще- то редкость. Сравнительный анализ тюркских и германских языков, если угодно.
Для каждого ученого кандидатская является неким рубежом, после которого либо открывается второе дыхание, либо происходит некое затухание интереса к работе. Что случилось с Вами?
Это время совпало с пробуждением национального самосознания народов СССР, маятник качнулся в другую сторону, и мы из унитарного государства устремились к почти полной свободе для национальных образований. И здесь очевидны стали языковые проблемы. Разгорелись споры вокруг языка, какой в республике должен быть государственным. Этот вопрос у нас решался в основном эмоционально.
И я тогда подумал - а ведь в мире же как-то решают эти вопросы, какой-то ведь опыт уже наработан. Так случилось, что три года я работал в администрации Президента РБ, в отделе национальной политики, и на практике ежедневно сталкивался с этим вопросом. Мы пытались предугадать, где могут возникать проблемы и соответственно пытались решать, их не доводя до конфликта. В целом это удалось. Помимо прочего, надо иметь здесь в виду, что у нас в обществе и в стране очень сильный генетический код на толерантность и взаимодействие.
Таким образом, я и решил заняться вопросами национальной политики. Понимая, что, сидя в Уфе, взглянуть на проблему шире мне не удастся, стал искать какие- то пути, чтобы поехать учится за границу. Писал гранты, и вот меня пригласили в институт по проблемам права в Чикаго, затем в Кенановский институт, а потом и в институт Мира.
Там я собирал материалы, которые затем публиковал здесь в Уфе, в нашей прессе. Очень рад, что часть этих материалов послужила при написании закона о языках народов РБ.
Что главное в языковой политике, можно ли здесь выделить какой-то стержень?
Да, можно. Это финансы. Любая политика зависит от денег. Если мы возьмем многонациональные США, там одни возможности. Возьмем Индию или Нигерию - там другие. Финансы диктуют разные подходы к проблеме. Вообще же есть какой то минимум, который гарантирует национальным меньшинствам доступ к СМИ, к образованию на родном языке. Так, например, у нас в республике 123 школы, в которых обучение ведется на татарском языке. К слову, в самом Татарстане, где официально проживает 20 тысяч башкир, а по некоторым сведениям, и больше, нет ни одной школы с обучением на башкирском языке.
Еще совсем недавно никто и нигде не говорил о том, что в Татарстане есть башкиры. Чем объясняется интерес к ним в наше время? Почему о них забывали раньше?
И в 21 году, и в 91 году речь шла о том, чтобы укрепить государственность, в одном случае создать башкирскую автономию, в другом - увеличить ее права. Я приведу любопытные цифры. Так, по переписи 1917 года башкир было 1 400 тысяч, а вот в 1917 году согласно переписи их стало уже 700 тысяч. Это результат голода, гражданской войны и еще некоторых причин. Дело в том, согласно переписи 1897 года в Мензелинском уезде, который теперь входит в состав Республики Татарстан, проживали 200 тысяч башкир, по переписи 1917 года - тоже 200 тысяч, а вот в 1926 году - уже ни одного. Куда они подевались? Этим вопросом тогда никто не задавался, потому что, повторюсь, шла борьба за республику, а не за народ.
О том, что не все так просто, говорит и такой факт - несколько лет назад мы ездили в Актанышский район Татарии, кстати говоря, это родина Шаймиева. Был праздник, звучал курай, и у многих пожилых людей на глазах были слезы. Они подходили к нам, говорили – мы же башкиры, мы об этом никогда не забывали.
Башкиры живут не только в Татарстане, но и в городах. Можно ли говорить о том, что сложилась башкирская городская культура?
Да, уже пора признать, что существуют городские башкиры как одна из составляющих башкирского народа. Вобще всякий народ состоит из каких- то субкультур. У нас, например, есть южные башкиры, которые близки к казахам, есть северные, которые ближе к татарам. Точно также есть городская субкультура. Ею надо заниматься, потому что городские башкиры могли бы внести свой вклад. Есть прямой резон использовать этот слой для нужд республики.
Не секрет, что городские башкиры в быту больше используют русский язык. Но отвращаться не стоит, возьмем, к примеру, евреев, из которых ничтожная часть говорит на своем родном языке. Оттого, что они говорят по руски или по английски, они не перестают быть евреями. Так же и нам надо признать, что
существуют и татароязычные и русскоязычные башкиры.
На слуху у каждого, кто слушает наше радио, смотрит телевизор, ходит в театр, что существуют как бы два вида башкирского языка - один мягкий, мелодичный, другой грубый, взрывной. Чем вы объясните преобладение последнего?
Видимо, это объясняется тем, что преобладают носители более гортанного диалекта. По идее необходимо, чтобы представители всех диалектов, всех говоров получили равное представительство как на радио, так и на телевидении. Насчет же театра, я думаю, это можно отнести насчет того, что сама природа этого вида искусства требует акцентации, утрирования.
Мне говорили, что башкирский язык Вы выучили уже в зрелом возрасте?
Да, мне было уже около тридцати. С одной стороны, мне стало обидно, что я, человек, который говорит по английски, французски, немецки, не знаю своего родного языка. А второе - это прагматичный подход, потому что я изучал сходство германских и тюркских языков. Здесь без знания языка было не обойтись.
На бытовом уровне, я, конечно, язык знал, а для того чтобы выучить его, стал ежедневно читать несколько статей в газете, выписывал незнакомые слова. Язык генетически сидит в голове, я же помню, как говорили мама и папа, так что выучил я его достаточно быстро.
Когда наш академик Нигматулин представлял меня в качестве директора института языка, истории и литературы, он сказал:
Вот молодой городской башкир, он говорит не только английском, французском, немецком языках, но еще знает башкирский язык и культуру.
Для меня это была, конечно, высокая похвала.
Насколько сегодня в нашем обществе высок статус ученого?
К ученым у нас относятся с пиететом, считается, что это если не небожитель, то где- то рядом.
В органах государственной власти к ученым могут не прислушиваться. У нас есть блестящие разработки, но они или пылятся многие годы, прежде чем идут в дело, или просто не востребованы. К примеру, наш этнолог Арутюнов в 1994 году предупреждал правитльство о том, что так решать проблему с Чечней означает получить головную боль на многие десятилетия. Но к нему не
прислушались. Тем не менее в обществе ученый- уважаемая фигура, считается, что это человек со своей правдой, что он интересен.