Основано на рассказах очевидцев и участников.
Встречаются простонародные, грубые выражения.
Послушали рассказ бабы Маши про оккупантов, и языки развязываться стали. Вот один, мужичонка, подпитый, правда, высказался откровенно в адрес рассказчицы.
Мол, ты баб Маш, чисто со своей точки зрения рассказываешь, ну сама же говорила, что сначала в Исполкоме буфетчицей копейку заныкивала, потом даже при оккупантах продавщицей к частнику устроилась. Правильно, тебе только куш большой и нужен! Все жизнь пиво в ларьке не доливала, а туда же! И нечего нам про фашистов рассказывать, какие они злодеи, да как фашиствовали.
Все ведь знают, что дочка твоя в Германию уехала, жить, замуж за немца вышла. И обратно возвращаться не желает, ни в какую! И внуки у тебя в той же Германии. И сама ты туда ездишь каждый год! К фашистам значит? Так, что тоже, думай что рассказываешь, старая!
Что там, в оккупации с вами приключалось, не знаю, конечно, но ведь и у нас в тылу, здесь, почти в самой середке России-матушки, в Сибири, народу в войну ох как нелегко пришлось.
Да ладно если бы просто война-злодейка была причиной тягостей, так нет, и людишки добавляли! Вот ты про оккупанта, засранца рассказывала, а у нас и без оккупантов дерьма хватало.
Вот мне отец рассказывал, что он, когда совсем мальцом был, в 1942 году, в школу ходил. Там школа обычная такая была, советская, для начальных классов, хотя классы были разделены, на мужские и женские, на мальчиковые и девчачьи то есть. Хотя папаша рассказывал, что когда старшеклассниками стали их вообще, по разным школам определили, отдельные были школы, мужские и женские, но это в старших классах, а тогда в одной школе учились и девчонки и пацаны, но в разных классах.
Печки в классах, парты были – деревянные, у них еще один край нужно было откидывать, когда встаешь. Чернилами писали, ручками перьевыми, от этих ручек клякс было конечно... Ну, понятное дело, откуда хорошие чернила было брать. Война ведь. 1942 год.
Ну, так вот, а туалет в этой школе на улице был. Такой, с дыркой в полу, дощатый весь. Зимой замерзло в нем все дерьмо. Чистить то некому было, понятное дело, мужики на войне, даже самые завалящие, а бабы, оставшиеся не справлялись.
Вот детишки и стали на улицу бегать по нужде. Ну, противно же в таком туалете гадить. Пока зима была, еще ничего. Детишки свое дело сделают на школьном дворе, снежком присыпят и дальше пошли, учится. А как весна пришла, да как снег то растаял, так и вытаяло все то дерьмо, которое за зиму накопилось.
Конечно, некрасиво это было, и воняло еще. Ну, двор почистили, субботник там объявил директор школы. Его тогда на фронт не брали, потому, что он «по брони» был. Он потом, только в 1944 воевать пошел, говорят, писарем служил. Но тоже офицер. До Вены дошел, со штабом то. А потом столько трофеев привез, прямо как с базара. Там и граммофоны, и аккордеоны, и коврики какие то, на стенку. И вазы и посуда всякая. Вот оно как получилось, кому война –горе, а писарю один прибыток!
Ну, так вот, еще до фронта этот умник в школе той директорствовал, и стал бороться, за чистоту двора. Кого поймает из учеников, так уши ему надерет, поведение «неудовлетворительное» поставить, да еще родителей вызовет.
А родители, какие, одни матери ведь! Они для пацанов не авторитет! Девчонок потому, что не заставал директор, за «оправлением естественной надобности». Может те терпели, а может просто хитрее были мальчишек. Ну, это понятно, девчонки такой народ, особенно деликатные человечки! Они ведь даже и не пукают, вот, что удивительно!
Прямо война в этой школе началась. У пацанов уже особенно лихим поступком стало, насрать прямо в центре двора и сбежать от директора. Тот уж как орал, на «линейках» всяких. Отец рассказывал, что прямо белел весь от злости, директор то этот. Но ничего у него не получалось, Макаренко нашелся, тоже мне.
А как-то раз, надо же было такому случиться, поймал моего родителя со спущенным штанами в центре школьного двора, на свежей куче говна. Злой был, конечно, и довольный тоже, что поймал засранца. За шиворот папашу моего будущего, схватил, стал орать, что мол, тот сейчас говно есть будет, даже хотел носом ткнуть. Но отец не дался, тут еще учительницы набежали, отговорили.
Но этот фашист недоделанный заставил ребенка, какашки, руками собирать и в сортир относить, все говно, которое во дворе нашел! Потом домой отпустил, сказал, чтобы с родителями пришел.
Папаша то ревел, говорит, ну в дерьме ведь весь, пацаны дразнятся. Вот он в луже, какой то помылся и к матери. Та его опять за шиворот и к директору. Ругаться, мол, что за школа такая, весь ребенок, в какашках измазанный пришел, еще и рассказывает, что, чуть ли не есть, его заставляли, дрянь эту.
Но директор умный же был, сразу мать оборвал, мол, скажите спасибо, если так все закончиться. Могу ведь и по-другому дело повернуть! Вот у вас муж, на фронте, так ведь? Бьет фашистскую нечисть. А сынок его, Сталинскую советскую школу обсирает! Интересно, какие, такие у вас в семье разговоры бывают, что ребенок, чуть ли не террористический акт совершает, против Советского государственного учреждения ?! Может мне, как директору государственного учреждения и члену партии нужно сообщить куда надо? Так, что лучше забирайте гражданка своего охламона, да идите, воспитывайте!
Ну, бабка, умная женщина была, притихла, забрала засранца. Потому, что про своих родичей, раскулаченных вспомнила, и папаше моему рассказала, а он мне, соответственно.
Трудно жили в деревнях, но жили. А тут в тридцатых годах коллективизация. Что это такое, зачем? Ну, за всех не скажу, что они придумывали, но вот в одном случае уверен, что так и было.
Однажды решилась одна большая семья, сбежать от коллективизации, заранее приготовились, билеты купили. Ночью погрузили все, что могли на телеги, и на станцию. Там перегрузили пожитки в вагон-теплушку. И сами в вагон.
А лошади, запряженные в телеги, подойдя к дверям теплушки, смотрели на них, тянули носами их запах, пытались ткнуть мордами. Тошно было смотреть на животных, и самый старший, схватив кнут, ударил лошадей по мордам, негромко прикрикнув, чтобы не привлекать внимание : «..геть, видсиля»! А потом поезд тронулся. Родня видишь из - под Полтавы была, потому и говорили иногда, хотя и понятно, но по-русски, необычно.
Доехали до той Украины, да попали, из огня да в полымя. В тридцатые годы на Украине был голод. Мер народ страшно. На западе было получше, так что народ туда рвался от голода.
А на железной дороге, заслоны стояли, НКВДшные.
Снимали беглецов и все мало-мальски подходящие помещения ими набивали. А женщины снаружи ревели, а что им еще оставалось? Чем поможешь? Это власть. Что пожелает то и сделает. И сейчас судьба кормильца зависит от решения этой власти.
Но одна нашла способ и через небольшое отверстие в окне подвала, передала мужу сына-младенца.
А утром, когда пришли начальники, они, окинув суровым взором, задержанных нарушителей, вдруг увидели среди них мужика, с громко орущим, голодным младенцем на руках.
После короткого совещания было приказано, мужика, с мальцом, выгнать, на все четыре стороны. Еще с детьми связываться... Времени не было.
Так что с голодных краев вырвались чудом, и сюда вернулись, хоть и коллективизация, а люди с голодухи друг дружку не жрут.
Да и дома остались, так что крыша над головой есть.
Да вот только, то, что они от коллективизации пытались убежать, здешнее начальство хорошо запомнило, и отсидели двое родственников, по какой то статье.
Хотя не долго сидели, статья все же не политическая была, но понятие, что с властью шутить опасно, дала не только им.