Мне 253 года, и ты смотришь на меня, потомок, думая, что все тебе известно. Думаешь, я изумрудный и давно?
Ничего ты не знаешь, потомок. Ты смотришь, но не видишь.
Помню, то были пышные 70-е годы XVIII столетия, мы были очень дружны с одним небезызвестным итальянцем -архитектором Франческо Бартоломео Растрелли. Я был слишком молод, чтобы затевать со мной серьезные разговоры и тем более серьезную покраску, посему решено было, что легкой голове требуется что-то сдержанное и аристократичное. Фасады мои окрасили теплою «песчаною краскою с тонкой прожелтью», а каменные резные орнаменты выделели белой известью. Женщинам нравилось. Особенно императрицам.
Затем после знакомства с загадочной и порой непредсказуемой личностью императора Павла I, так заботливо державшего город в военных руковицах, определенности в моей юношеской душе стало чуточку больше (милитаристская дисциплина решает), а желтый цвет фасада куда интенсивнее. В таком расположении духа я пребывал с 1790-х по 1830-е года.
Однако, в 1837 году меня ожидало небольшое потрясение. 29 декабря, не дождавшись Нового Года и новых надежд, душа моя воспламенилась, а вместе с нею второй и третий этажи (полностью). Причины тому были весьма серьезные! Зрели во мне негодования еще с 1833 года. Негоже было императору Николаю I одобрять инженерные реконструкции моей душевной организации под руководством зодчего Огюста Монферрана, не посоветовавшись с другими людьми, в строительстве сведующих: ошибок самодержец не заметил, а признать не захотел. После эмоционального потрясения, с присущим любому русскому офицеру чувству ответственности, Николай I вынужден был организовать еще одну мою реконструкцию под руководством архитектора В.П. Стасова (дабы все по-славянски было). Тот предложил нам примириться, а в качестве компромисса выбрать нейтральный и достойный оттенок фасадов: слоновую кость!
Затем мы пытались найти общие колористические интересы с
императором Александром II, однако, весьма неуверенно. Император решил не обременять себя проблемой выбора цвета фасадов, поэтому просто ткнул на самый распространенный цвет того времени - охру, и закрасил ею всё и поплотнее. Да-да, всё, включая орнаменты, ордеры и прочие недостойные Его Императорского внимания выступы.
Иначе дело обстояло в 1880-е годы, когда при императоре Александре III, дворец (меня) стали красить в желто-оранжевый цвет (нет, это не охра). И, к счастью моему, каменные узоры и колонны опять начали выделять! Совершенно иначе, непривычно: не белой, а коричневатой, терракотовой краской.
Эта терракотово-кирпичная чертовка так приглянулась следующему моему жильцу - Николаю II, что он приказал окрасить ею фасады всего нашего братства: и Главного Штаба, и меня.
Революционная вечеринка продолжалась до 1920-х, пока вдруг не начались тотальные эксперименты по расколеровке. Колоръ был нестабильным, как и ситуация в стране, что неплохо сказывалось на моем кризисе среднего возраста, поэтому настроения мои менялись резко от серого, коричнево-серого к оранжевому. Последний цвет решили зафиксировать масляной краской, однако она депрессивно действовала на камень, штукатурку и лепной декор и в 1940 году была удалена (нежно). Как и надежды на веселую расцветку.
Все изменилось в послевоенные годы. Вопрос о моем душевном состоянии вынесли на комиссию архитекторов, художников, реставраторов в 1945-1947 годах. Много уважения, много внимания, а значит, много колора. Если быть точным: три. Стены - изумрудные, колонны - белые, капители - охристо-желтые. Знакомая картина?
Кстати, тогда краски были натуральные известковые. Здоровый образ жизни, все дела. Чего не скажешь о загульных 1970-х с синтетическими красителями (и прочими веществами), но я и так уже поведал достаточно...
Будь wide open, потомок
Смотри в оба