Года три подряд, когда было сложно пробиться на турбазу, ездили мы на дачу к бабушке. Никакого особенного удовольствия, окромя выполнения долга выгула ребенка летом на прыроде, я не имела, имела я массу геморроя, но дело не в том, а в том, что ездили мы туда с котом.
С Мерсом.
Машины тогда у меня не было, и кантовала я всю свою живность и рюкзаки через пол-области на двух автобусах и еще 2 км ножками. С чадом лет примерно 7+, ррюкзаком в 20 кг и кошачьей корзиной сверху.
Не знаю, как меня, но уже во второй приезд корзину эту ждали с нетерпением. Голос Мерс начинал подавать, как только в его увязанное сверху деревенским платком в цветочек помещение проникал вольный ветер с полей, и все окрестные кошки, оповещенные о прибытии столичного кавалера, немедленно начинали лупить своих деревенских Васек по усатым мордам и стайками сбегаться к нашему огороду.
Сам Мерс до огорода корзинное заключение терпел с трудом. Вольный ветер и сопутствующие запахи приводили его в неистовство, корзина на моем загривке (присобаченная сверху рюкзака, прошу заметить) начинала ходить ходуном, я стучала по ней кулаком и произносила выражения, которые ребенок потом с успехом употреблял среди друзей, поражая их своим словарным запасом.
Миновав ворота, я сбрасывала корзину на травку, Мерс выдирал платок с мясом и выскакивал наружу во всей своей взъерошенной красе.
И видел вокруг целый луг некошеной травы.
В городе травку ему приносили (если не забывали) жалкими пучочками, он выпрашивал ее лапами и мявом, и пожирал лучше, чем мяясо. Здесь же этой халявы были поля, поля и поля...
Мерс ЖРАЛ.
Корзина была забыта, дамы отодвинуты на потом, Мерс - пасся. Он выкашивал траву сплошной полосой, вертя мурлом, и чавкал со звуком хорошей газонокосилки. После выстрижения кв. полуметра он начинал выбирать травинки посвежее, потом - скусывал у них только макушки, и, наконец, взор его прояснялся, и, икая так, что его слегка приподнимало, он высоко задирал хвост и шествовал к дому.
На крыльце, наблюдая за ним с презрением на изящной мордочке и готовностью дать-по-морде, сидела мать его Катерина Пуховна. Мерс радостно мрякал, приветствуя первый нумер в своей ежегодной коллекции донжуана, на что она демонстративно выгибала спину и с наслаждением шипела "я-не-такая!", после чего вроде бы не спеша запрыгивала повыше и сидела там, надувшись и утробно урча.
Нельзя сказать, что Мерса это особенно огорчало. Потому что к вечеру ближе высокая трава в палисаднике, как и картофельная ботва в огороде, обильно прорастала кошачьими ушами, и Мерс пропадал. Дня на три. Его примерное местонахождение можно было определить по настырному мряканью и последующим сладострастным воплям где-то в малиновых зарослях... и среди картошки... и среди помидоров... и на грядке с огурцами... и где-то за баней... и на чердаке...
Дня через три желудочные голодные спазмы все-таки начинали превалировать над удовольствиями другой части тела, и Мерс вваливался в дом с явной готовностью сожрать холодильник неочищенным, и первые две-три минтаины он проглатывал, не жуя и не обращая внимания, разморожены они, или нет. Катерина Пуховна наблюдала за ним с печных высот, презрительно подвывая.
В это время поток необслуженных дам в огороде начинал уменьшаться, но само котонаселение оставалось прежним. Оскорбленные внезапным пренебрежением своих дам, через забор начинали просачиваться их отставленные мужья, громко вопия о справедливости и вызывая пришлого наглеца на бой. И наглец, наскоро утирая с мурла остатки сметаны, спешил удовлетворить их по полной программе.
Он удовлетворял их по всему огороду, все в той же малине, смородине и на чердаке. Урон, который нанесли кошачьи бои без правил огуречным грядкам и плантациям клубники, мог быть сравним только с ограниченным ядерным конфликтом. Однажды было замечено, как орущий котоклубок прокатился по кабачкам, землянике и клумбе и остановился только уронив на себя конструкцию подпорок фасоли, после чего его участники, наскоро прокричав все известные им оскорбления, сплелись в объятия снова и улетели-таки в овраг.
Но самое противное было то, что свои отношения вся эта милая компания не считала нужным выяснять днем. Днем весь участок был усеян сладко дрыхнущими на солнышке хвостатыми персонажами, которые ни на какие кис-кисы не велись, и даже не шевелили ушами. Дамы фривольно раскидывались среди грядок, их супруги, поджав лапки, бдительно наблюдали за ними с забора - и благостную тишину летнего полдня нарушали только шмели и отдаленное гудение каких-то агрегатов на ферме. Но вечером... и ночью...
И больше всего было мне непонятно - почему же, почему для своих ежедневных (вернее, еженощных) концертов вся эта компания выбрала именно поленницу, и именно под окнами?