Снегопад не унимался. Порывистый ветер больно сек лицо острыми ледяными снежинками. Холод проникал под тонкую демисезонную куртку. От него, от этого всепроникающего холода казалось, стыло не только тело, а застывала душа. Он уже не бежал и даже не шел. Едва передвигая ноги, он брел по длинной, наполненной желтым светом фонарей и беснующимся снегом, пустынной городской улице. Замершие кисти рук он держал под мышками – так было теплее. Ног же, обутых в легкие летние кроссовки, он уже не чувствовал. Замерзший, плохо воспринимающий окружающее, он был бы сейчас рад встрече с любым человеком. Но далеко за полночь, в зимнюю непогоду, улица была пуста. Не было даже патрульных машин милиции, которых еще несколько часов назад они старательно избегали.
«Может быть», - думал он: - «нужно было бы пойти вместе Витькой и Сережкой с тем тощим, худосочным мужиком?» Но уж больно не понравился ему бегающий взгляд незнакомца, его тонкие влажные, почти мокрые губы, которые он постоянно облизывал языком. Не понравилось и то, как настойчиво смотрел он на них. И как настырно приглашал к себе. Витек с Серегой согласились, а он, сославшись на то, что спешит к бабушке, убежал прочь.
«Бабушка!», - он глубоко вздохнул. «Бабушка… Она где-то рядом, в этом огромном холодном городе. Ее только нужно найти. Она в больнице. Только он – Костя, не знает где и в какой именно».
Их привезли одновременно из небольшого поселка, что лежал в пятидесяти с лишнем километрах от города. Его поместили в интернат, а бабушку в больницу. Она долго не соглашалась, не хотела уезжать из дома, но участковая врачиха уговорила ее, убедив бабушку в том, что это не надолго, всего на месяц. С тех пор прошло три, три долгих месяца и он - Костя до сих пор не знал, где ее искать.
Он еще осенью, дважды уходил из интерната на поиски больницы, но его оба раза ловили и возвращали в ту комнату с зарешеченными окнами, что называлась «воспитательной» Там, в этой комнате, ничего не было кроме; железной кровати с панцирной сеткой, стола и табуретки. Дверь в комнату закрывали на висячий замок снаружи и открывали всего три раза в день. Утром, когда его выводили в туалет, в обед и вечером. Первый раз в этой комнате ему было страшно. Маленькая тусклая лампочка под самым потолком отбрасывала причудливые искривленные тени на серые, выкрашенные масляной краской стены. Тени расплывались, и казалось, что они, раскачиваясь, протягивают к нему свои страшные руки. Косте было страшно. Ему хотелось кричать и стучать в запертую дверь. И он кричал и стучал. Стучал, сбивая в кровь свои ладони, об эту тяжелую ненавистную дверь. Стучал так же часто и громко, как стучало в груди его маленькое детское сердце. Но никто, никто не приходил! Никто не открыл двери! Обессиленный он упал на пол. Он до сих пор помнит, как кружилась в стремительном, страшном вращении комната. Как потом он вместе с нею начал проваливался, куда то вниз. Затем падение и кружение прекратилось. Он словно начал подниматься вверх по большой крутой лестнице. Подниматься было легко и приятно. Он чувствовал, что там – наверху его ждет что-то ласковое и доброе. И он не ошибся. Там на самом верху он увидел маму и папу. Нет не таких, каких он видел на фотокарточках в комнате бабушки, а совсем других, совсем не похожих на тех фотографических. Эти - в светлых одеждах стояли, обнявшись, и улыбались ему. И по их добрым и сердечным улыбкам он понял, что это были они – его мама и папа. Те самые мама и папа, которых он совсем не помнит.
Потом он еще два раза побывал в той «воспитательной» комнате. Но того былого страха, как в первый раз, уже не было. Он привык. Ему даже хотелось быть в этой комнате. Быть там, с надеждой снова увидеть тех своих родителей в светлых одеяниях. Но больше он их не видел.
Сил двигаться больше не было. Костя прислонился к фонарному столбу. Ветер, вырывавшийся из переулка, забивал колючим снегом глаза, сбивал с ног. Тогда он, прикрыв ладонями лицо, присел на землю. Как-то незаметно, само по себе, ему стало теплее, и он стал засыпать. И вот.… Вот он снова стремительно бежит вверх по этой длинной лестнице. Сердце так стучит, так рвется из груди.… Уже видны наверху белые одежды….
Но кто-то грубо трясет его за плечо. Он хочет туда, туда наверх! Но этот грубый не пускает, этот грубый берет его на руки и уносит, уносит куда то прочь от этой желанной, заветной лестницы.
Костя приходит в себя в кабине большой машины. В машине темно и тепло, нет даже жарко. Тихо работает мотор на холостых оборотах. Пахнет сигаретным дымом. Повернувшись на запах дыма, он замечает мужика в свитере, сидящего за баранкой и внимательно глядящего на него.
- Ну, слава тебе Господи! Очнулся. – говорит тот низким прокуренным голосом.
- Ты, что ж браток среди ночи на улице в метель делаешь? Бездомный что ль?
Костя не знает что ответить. Потом нехотя говорит: - С интерната я.
- Сбежал?
- Да, нет. Заблудился. – пытается словчить он.
- Бабушку ищу по больницам. – уже более доверяясь этому немолодому водителю, правдиво говорит он.
- Ну, конечно. Конечно. – как бы соглашаясь с ним, говорит незнакомец. И улыбаясь, в свои прокуренные усы, добавляет: - В три то часа ночи.
Костя, чувствуя, что ему не верят, начинает сбивчиво рассказывать свою непростую историю.
Он говорит и говорит; про бабушку, про больницу, про интернат, про «воспитательную» комнату. Еще он говорит о папе с мамой, которых он не помнит. Не помнит потому, что когда они погибли, ему было только два года. А про тех, которых он почти увидел сегодня, он ничего не говорит.
Потом, выговорившись, он замолкает и смотрит на водителя. Тот сидит, отвернувшись к боковому стеклу. Плечи его, отчего то вздрагивают. Не оборачиваясь к нему, он сдавленным голосом говорит: - Да, браток! Потрепала тебя судьбинушка! Ох, как потрепала!
После чего они молчат. Молчит водитель, молчит Костя. Так проходит минута, две, три, а может быть больше.
- Звать то тебя пацан как? – все так же, не глядя на Костю, спрашивает водитель.
- Константин, - по взрослому отвечает он, и несколько подумав, продолжает: - Можно просто Костя.
- А меня Николай Иванович. Можно просто – Иваныч.
- Так вот послушай Константин. Сейчас мы будем с тобой работать. До самого утра, до восьми часов. А в восемь у меня пересменка. Вот тогда то заедем ко мне домой, перекусим и поедем искать твою бабушку. И мы ее найдем, непременно найдем.
- Иваныч! А не обманешь? В интернат обратно не завезешь? – заглядывая в глаза водителю, спрашивает того Костя.
- Нет. – твердо ответил тот, и добавил: - Про интернат забудь. Навсегда забудь!
Взревел мотор снегоуборочной машины, закрутились, захватывая собранный с асфальта снег, ее металлические руки, и машина медленно поплыла в снежной пелене ночи. Костя еще некоторое время смотрит на это снежное марево, а потом незаметно для себя засыпает, закутанный в меховой полушубок Иваныча.
Проснулся он от мягкого прикосновения большой руки Николая Ивановича к его голове. В кабине было светло и тихо.
- Вставай милок, приехали.
Костя сладко потянулся. Пожалуй, за все эти три месяца он никогда так спокойно и беззаботно не спал.
- Вставай Константин, вставай. Пойдем домой. Перекусим на скорую руку и начнем поиски.
Костя вскочил и уселся на сиденье, недоуменно поглядывая на свои ноги. Кроссовок не было, а на ногах были одеты большие, мужского размера, шерстяные носки.
- А-а. – догадался Иваныч. Наклонившись куда то под приборную доску, достал из-под нее чуть влажные, но теплые Костины кроссовки. Затем оттуда же вытащил совершенно сухие носки.
- Обувайся. – приказал он и, посмотрев на часы, добавил: - Время не ждет. Сейчас наш рабочий автобус уходит.
Косте не нужно было повторять дважды. В считанные секунды он обулся и выскочил из машины.
Автобус долго еще колесил по улицам огромного города, развозя с ночной смены рабочих. Наконец на одной из остановок Николай Иванович сказал: - Вставай Константин, приехали. Они вышли из автобуса и тот, попыхивая сизым дымком, укатил прочь.
- Ну, вот он наш дом. – сказал Иванович, указывая рукой на стоящий перед ними длинный панельный десятиэтажный дом. Они вошли в подъезд, поднялись на лифте на восьмой этаж. Своими ключами Николай Иванович открыл дверь квартиры.
- Заходи, - предложил он Косте, и добавил: - раздевайся.
Костя несмело шагнул в глубину длинного просторного коридора. В дальнем его конце открылась дверь и из нее в трусиках и майке вышел взлохмаченный мальчишка, лет десяти – одиннадцати.
- Он еще спит! Вы только поглядите на него! – громко, без укора сказал Николай Иванович и, обратившись к Косте, сказал: - Знакомься. Это мой сын Толик.
Толик первый подошел к Косте и, протянув ему правую руку, спросил: - Ты кто?
Костя не знает, что ответить. Он держит в своей ладони ладонь Толика и молчит. За него ответил Николай Иванович: - Он наш гость и возможно, какое то время поживет у нас, пока не найдется его бабушка.
- А-а, протянул Толик, и еще раз поглядев на Костю, добавил: - пойдем ко мне в комнату у меня классная игра есть на компьютере.
- Нет, друзья. Нет! Сейчас же умываться и завтракать. Потом ты – Толик за уроки и в школу, а мы с Костей займемся поисками его бабушки.
- И я папка с вами.
- Толик, я все сказал.
Тепло и уютно было на кухне у Николая Ивановича, совсем как дома у бабушки. Мягкий зимний свет идущий от большого окна заливал всю кухню. Из старенького «ВЭФа», стоящего на подоконнике, красивый женский голос пел любимую бабушкину песню. А аромат жареного с яичницей сала, сводил спазмами Костин желудок. Потом, уже насытившись, Костя уселся в комнате, рядом с Иванычем. Тот, положив перед собой тетрадку с ручкой, раскрыл большой телефонный справочник.
- Давай Константин рассказывай, где вы жили и как зовут твою бабушку.
Костя обстоятельно рассказал все что знал, не забыв даже день и год рождения бабушки.
- Можешь посмотреть телевизор, пока я буду звонить по больницам.
- Нет Иваныч, я с вами буду.
- Ну, что ж, сиди. Так то оно вернее будет.
Николай Иванович искал номер в справочнике, делал запись в тетрадке, потом звонил, спрашивал и снова и снова смотрел в справочник. И только через час или полтора, наконец, сказал: - Есть Костя, есть. Нашли!
- Поехали Иваныч, миленький, поехали! – вскричал, вскакивая со стула, Костя.
- Поедем, непременно поедем, - поглядывая на часы, сказал Иванович.
- Только не сейчас, а после пяти часов. Сейчас в больнице тихий час и нас с тобой никто не пустит. Так, что нужно ждать Костя. Нужно ждать. В жизни часто приходится ждать.
Как же невыносимо долго движутся стрелки на больших часах в зале. «А может быть они остановились?» Он осторожно, чтобы не разбудить Николая Ивановича, прилегшего на диван в зале, выскальзывает за дверь. «В комнате у Толика тоже есть часы, надо проверить».
- Не бегай Костик, не бегай. Через тридцать минут поедем. – слышит он вслед голос Иваныча и возвращается в комнату.
- Потом они с пересадками едут автобусом по этому большому, нескончаемому городу. В руках у Иваныча пакет с фруктами. Потерявший всякое терпение Костя постоянно теребит того за рукав. Пытаясь заглянуть ему в глаза, он спрашивает: - Ивыныч? Скоро, а?
- Скоро Костенька, скоро.
- Пансионат «Лесная поляна», конечная. – Объявляет водитель, и они выходят из опустевшего автобуса.
Ноги сами несут Костю к низкому одноэтажному строению. В великоватых ботинках Толика, он, сбиваясь с узкой протоптанной в снегу тропинки, уже почти бежит. За ним, едва поспевая, спешит Иваныч. В небольшом холле у стойки с надписью «Справочная» Николай Иванович, о чем-то долго разговаривает с медсестрой в несвежем белом халате, затем, взяв Костю за руку, говорит: - Пошли.
Они идут по длинному коридору. Находят нужную им палату. Костя толкает дверь и входит первым. Свет еще не включили, и от того полутьма в палате не дает разглядеть лиц. Четыре кровати с лежащими на них больными, четыре тумбочки, стол на железных ножках, нет даже стульев. Костя
растерянно озирается. Он уже готов заплакать, оттого, что здесь нет бабушки, как вдруг тихий голос, почти шепот, зовет его: - Костенька!
Он бросается на этот тихий голос, задевая стоящий на его пути стол.
- Бабушка! – пронзительно кричит он, завидев протянутые к нему руки. И почти упав на кровать, исступленно целует ее, гладит ее седую, коротко стриженую голову. Он плачет нисколько, не стесняясь своих слез, и плачет у порога отвернувшийся к стене Иваныч.
- Бабуля, а где же твои косы? – тихо спрашивает он.
- Срезали внучек, срезали. Мешают они в больнице. Ну, да и Бог с ними. Снявши голову, по волосам не плачут.
Та самая медсестра, с которой недавно разговаривал Николай Иванович, включив свет, вошла в палату. Не глядя на больных и посетителей, она молча обошла палату, разложив по тумбочкам таблетки и капсулки с лекарствами. Только теперь при свете разглядел Костя, насколько изменилась бабушка. Похудели ее некогда полные руки, заострилось и осунулось лицо. Пожелтевшая кожа на теле свисала складками. Лихорадочным блеском блестели выцветшие глаза.
- Бабушка, ты не умрешь? – шепотом спросил он.
- Умру. – просто и обыденно ответила она.
- Ты уже большой Костя, ты должен знать, что люди не живут вечно. Всегда приходит время умирать. Вот и мой черед пришел.
Она перевела дыхание и, поглаживая внука по голове, продолжила: - Ты не должен этого бояться. Страшно за тебя мне. Как ты сможешь прожить один? Каким ты вырастешь? Я просила, молила Бога, чтобы дал мне дожить, пока ты вырастешь. Но он, видать, не услышал.
В палате наступило молчание, прерываемое редкими всхлипами Кости.
- А, как ты внучек меня нашел? Я то уж не чаяла тебя увидеть. В интернате сказали?
- Да нет бабушка. Иваныч помог.
- Да кто ж такой Иваныч?
- Не знаю. На снегоуборочной машине он работает. Он меня этой ночью на улице нашел. Да вот же он у дверей стоит.
- Подойди ближе мил человек. Присядь вот тут с краю на койку. Не бойся я не заразная.
Николай Иванович тихо прошел к кровати. Положил на тумбочку пакет с фруктами, и аккуратно отвернув уголок матроса, присел на койку.
- Дай ко я тебя поближе разгляжу. Глаза у тебя хорошие. Знать человек ты добрый. Расскажи, расскажи, как это ты внука моего нашел?
Николай Иванович тихо, опуская подробности, рассказал о том, как познакомился с Костей, как разыскали ее в этом пансионате. Больная смотрит на него не отрываясь, по ее впавшим щекам бегут слезы. Неожиданно она берет его руку и целует.
- Спасибо тебе добрый ты человек. Спасибо за то, что Костеньку моего от смерти спас. А еще попрошу тебя, потому как более некого. Я, как помру, так ты его не забывай. Хоть изредка навещай его в том интернате.
- Да, что ты, что ты мать.
- А я за тебя на том свете буду молиться. Да и он как вырастет, тебе благодарен будет. Он у меня хороший, добрый. А плечо мальчишке сам знаешь, как мужское надо.
- Да, что вы! Успокойтесь! Не брошу я Костю, слово вам даю. И с интерната этого заберу его. Вместе жить будем.
Больная, не выпуская его рук, с надеждой смотрит в глаза Николая Ивановича.
- Спасибо тебе. – говорит она и совсем тихо добавляет: - С надеждой умирать легче.