Мать присела передохнуть за кухонный стол. «Надо же, – вспомнила с улыбкой, – как точно говаривала покойная бабушка когда-то: «Так за день нахлопочешься, что месту рада!» Тогда я ее не понимала»...
За окном в этот вечерний час была непроглядная тьма. Посмотрела на зимнее небо, по привычке отыскивая на нем заветную звезду. Нет, не видать! Свинцовые тучи заслонили от мира небо, не то что звездочки – солнца не увидишь. Мать перевела взгляд на фотографию под стеклом, стоявшую на подоконнике: вот же она, моя дорогая звездочка, Катенька! Смотрит на нее с фотографии, глаза радостные, губы чуть-чуть в улыбке, будто сейчас заговорит. И привычная горечь было подступила к горлу... Да полно. Катя ли это? Почудилось уставшей матери, что это не Катенька, давняя ее боль и любовь, а живая и здоровая дочка Настя, что спокойно спит теперь с другими сестричками в соседней комнате...
...И точно вся жизнь пролетела перед ее глазами в эти мгновения.
Молодость их с мужем, радостная, озаряемая добрым светом – двумя детками, «золотыми детьми» – Андреем и Катей, красивыми и умненькими. Они с мужем были сельскими интеллигентами. Оба с высшим образованием, оба работали в местном колхозе, он – главным бухгалтером, она – экономистом. Руководство обоих ценило. Вскоре дали им трехкомнатную квартиру в новом типовом доме. Да что руководство, односельчане любили их и уважали, другим в пример ставили. В семье лад и согласие царили, ни пьянок, ни скандалов у них не было – в селе все на глазах, ничего не спрячешь.
Младшенькая, Катенька, особенно мать с отцом радовала. Девочки, они всегда поласковей и поуступчивей мальчишек. А Катя и вовсе как солнышко. Умницей росла, училась на отлично и рисовать очень любила.
Болезнь свалилась на них как гром среди ясного неба (Катя и гриппом-то до восьми лет не болела, на редкость крепким ребенком была!). И тут сразу такой страшный диагноз – лейкемия. Откуда болезнь подкралась? Кто в этом виноват? Вот уже шестнадцать лет с тех пор прошло, а не находят ответа отец с матерью...
И начались их хождения по мукам. Где только ни побывали они тогда, объехали пол-Союза, даже в Москве лечились, да все без толку. Услышали, что на Украину английские онкологи приехали, которые просто чудеса делают, и кинулись к ним. Их ответ лишил мать последней надежды: «Увы, вы обратились слишком поздно. Мы можем обещать вам только то, что ваша девочка не будет испытывать страдания». И действительно, страданий Катя не испытывала. И за одно это мать была благодарна врачам. Но страдания физические – это одно, а страдания душевные – совсем другое.
Успела на своем коротком веку Катенька повидать и смерть, и муки смерти. Когда лежала в онкологии, в соседней палате умирал мальчик. Умирал мучительно. А врачи обезболивающие на выходные дни оставляли в ограниченных количествах. У бедняги от боли глазные сосуды лопались, и он плакал буквально кровавыми слезами! Его мать в ногах у медсестры валялась, просила сделать что-нибудь, чтобы ему было не так больно, помочь ребенку... Катя все это видела. И понимала, конечно, что подобная участь может ожидать и ее.
– Мама, – спрашивала она, горюя о бедном мальчике, – а что с ним будет... потом?
Слово «смерть» Катенька не произносила, но мать ее вопрос поняла. И объяснила, насколько сама знала, что после смерти душа человека продолжает жить. Рассказала, что чистый и невинный ребенок становится ангелом и идет в рай, к Богу. Она очень внимательно слушала.
А в сентябре, за два месяца до смерти, лысенькая после химиотерапии Катюша сидела у окна и печально смотрела на нарядных девчонок и мальчишек, шагающих с букетами цветов в школу.
– Какие они счастливые! – вырвалось у девочки. – И какие они еще... маленькие.
Себя она ощущала гораздо старше, взрослее сверстников.
В то время она постоянно сидела у окна. Рисовала, ждала с работы мать. В сумерках отыскивала на небе свою любимую звезду, показывала ее матери.
– Мама, знаешь, – как-то сказала она, видимо, предчувствуя неизбежное, – если вдруг со мной что-то случится, ты обязательно возьми себе девочку из детдома. Как же ты будешь жить без дочки? Ты не сможешь. А им там еще хуже, чем мне.
Мать только заплакала тогда и прижала головку дочери к груди:
– Ну что ты, что ты... Мы с тобой выкарабкаемся. Только бы до весны дожить, а там мы обязательно что-нибудь придумаем. Вылечим тебя, доченька!
Это были не просто слова ради утешения! Мать и вправду вопреки всему верила, что любимая доченька выживет, болезнь удастся вылечить. Ведь и медицина на месте не стоит, да и Катенька ее, хоть и немного ослабла, а держится. Рисует по-прежнему, даже играет изредка.
...Катя свою смерть предугадала накануне. Мама как раз на работу собиралась. Дочка, чувствовавшая себя вроде бы неплохо, вдруг попросила:
– Мама, не ходи сегодня на работу. И папа пусть не ходит.
– Почему, доченька? Тебе нехорошо?
А она:
– Не уходите, скоро узнаете.
И спустя некоторое время стала она слабеть, метаться. Словно что-то сказать пыталась, да не могла. Отец на руках ее держал, успокаивал, а мать за водой побежала.
– Не надо воды! Она умерла, – только и произнес он и потерял сознание.
А мать сначала никак понять не могла, это как же – «умерла»? Не умерла, а будто спит. А потом разговаривать с доченькой начала, успокаивать ее («она же у меня такая трусишка!»):
– Миленькая, ты не бойся, ты ведь рядом, я знаю. Душа твоя рядышком, здесь. Побудешь с нами, а потом пойдешь к Богу...
и когда в гроб ее клали, все удивлялись, какие у нее ручки мягкие, как у живой. А мать потихоньку ей в гробик куклешку любимую сунула и, вспомнив последнее первое сентября, листок кленовый положила...
Как будто и всего горя не чувствовала, пока Катенька была еще с ней. А вот когда с кладбища в пустой дом вернулась, а ее нигде нет, даже мертвой, тут-то тоска их с мужем и взяла!
И если бы только отец с матерью горевали. Удивил их немало кот Бельчик. Его когда-то Катенька спасла. Ехала она с родными по степи на мотоцикле, и вдруг, проезжая мимо какой-то лужи, за грохотом мотора расслышала слабый писк. «Остановите, остановите!» – закричала она взрослым. Те сначала и слушать не хотели, но потом остановились, недовольно ворча. Девочка выскочила из люльки, кинулась назад, к луже и... притащила грязного, мокрого котенка! Он, конечно, погиб бы, если б не его спасительница. Со временем котенок превратился в хорошенького беленького котика, который не отставал от Кати ни на шаг. Ох, и затосковал он, когда его хозяйки не стало! Пока гробик в доме стоял, все старался на него залезть, его сгоняли, он, горестно мяукая, устраивался рядышком. Потом перестал есть и ненамного пережил свою хозяйку. Вот и утверждай после этого, что кошки верностью людям не отличаются!
А куда было деться бедной матери, не находившей себе места?
– У вас же еще сын есть. Вот вам и утешение, – успокаивали их родные и близкие.
Всё так, но тяжесть из сердца не уходила. И тут вспомнили мать с отцом Катенькины слова: «Обязательно возьмите себе девочку из детдома». И, несмотря на свежесть раны, решили удочерить девочку. В память о дорогой Катеньке. «Только где же ее искать?» – раздумывала мать. И приснилась ей во сне покойная ее дочка. Как живая, подошла к матери, радуется, смеется. И сказала она ей во сне:
– Ты найдешь меня в третьем детдоме.
И супруги поехали в город, в детский дом №3. Девочек там было много, а матери хотелось найти непременно похожую на ее Катю. Чтобы была она кудрявая и черноглазая. Как вдруг бросилась к ней сама девчушка лет шести, обхватила колени:
– Вы – мои мама и папа!
Муж решил было: ее и возьмем. А у матери кошки на сердце заскребли. Разглядела девочку: ну совсем на ее Катю не похожа – курносенькая, светловолосая и голубоглазая.
Отказалась брать девочку. А ночью приснилась ей Катенька и говорит так с укоризной:
– Ну и что же, мама, что глазки не черные, а голубые? Они такими и должны быть. Как небушко. Небо ведь тоже голубое
!Тут уж мать колебаться перестала! И неловко самой даже стало: что же это я? Приехала за дочкой Ниной, а та вдруг за ручку маленького мальчика выводит:
– Я не одна, я с братиком!
Вот так в семье вместо одной дочки появились сразу двое: дочка и сынок – Нина и Сережа. Сколько хлопот прибавилось! Новой радости и новых огорчений, особенно когда выяснилось, что Сережа неизлечимо болен, и на всю жизнь в своем развитии он останется как десятилетний ребенок. Зато какой замечательный это ребенок – послушный, отзывчивый, добрый и наивный!
И горе от утраты становилось уже не таким невыносимым, и печаль – светлой...
А время между тем шло. Вырос и уехал в город родной сын, подросли и Нина с Сережей. И взяли супруги в семью еще двух девочек, родных сестер, оставленных матерью, – трехлетнюю Лену и двухлетнюю Настю. Между прочим, Настенька, подрастая, все больше и больше стала напоминать матери ее Катю. И лицом, и повадками... Вот так и сбылась ее давняя мечта «взять девочку, похожую на Катеньку»! Только это не было уже главным. Материнское сердце ее становилось все больше и больше, вбирая в себя искалеченные судьбы брошенных детей. И так память об одной маленькой девочке породила жалость ко многим детям, лишенным самого главного на свете – материнской любви
Потом семья увеличилась еще на двух деток, да так неожиданно! Дело в том, что женщины в селе, глядя на них, тоже стали детдомовских детей в свои семьи брать. И дело-то доброе, милосердное, да и государство приемным родителям зарплату воспитателя приплачивало. А в деревне, где все хозяйства в округе развалились и работу не найдешь, это тоже существенно. Так вот, собралось несколько женщин в город, в Дом ребенка ехать, и мать покойной Катеньки с собой позвали, как знающего человека, помочь им все оформить. Приходят в Дом ребенка, и предлагают им деток. Смотрят женщины, выбирают, а среди малышей девчушка одна лет трех выделяется жуткой худобой. Воспитатели просят: «Возьмите, очень хорошая девочка! И что ей, бедной, пережить пришлось! Ей домашний уют и любовь сейчас ох как нужны...»
Рассказали потихоньку ее историю. Год назад она сюда попала. Соседка по этажу позвонила в «скорую»: мол, в соседней квартире ребенок очень кричал два дня подряд, а сейчас замолчал. На звонки в дверь никто не отвечает. Женщина там пьющая живет. Может, бросила ребенка одного и ушла.
Так оно и было. Приехали «скорая» и милиция, взломали дверь, а там – девочка маленькая, страшно истощенная, уже без сознания лежит. Спасали ее прямо в «скорой», на пути в больницу. Целый год выхаживали. Но с болезнями хроническими, видно, так и придется ей по жизни идти.
– И ведь не только у нас такие мамаши бывают, – шепнула одна санитарка. – Не слыхали, как в Германии вполне благополучная и нормальная женщина двоих деток так же уморила? Оставила трехлетнего и двухлетнего одних в квартире, ушла на неделю из дома и – забыла о них! Когда ее судили, говорила, что у нее депрессия была... Что же на земле творится? Совсем люди человеческий образ потеряли.
А женщины слушают, охают-ахают, поддакивают, а от девочки отворачиваются: к чему нам больной ребенок, с ним хлопот-то не оберешься. Глядит мать: всех детей разобрали, а бедная девочка стоит сиротливо, никому не нужная. И это ее прямо по сердцу резануло. Не собиралась, а тут решилась: «Я ее беру!» Привезла дочку Валюшу домой, а дома рады новой сестренке, и муж не упрекнул, понял все.
А когда стала Валюшу в бане купать, и наплакалась же! Девочка была как в документальных фильмах про Освенцим и Бухенвальд. Длинненькая, высоконькая, а весила всего двенадцать килограммов. Ничего! Откормили-отогрели Валюшу. Повеселела девочка, в садик ходит, скоро в школу пойдет.
Через год в семье братец Дениска появился. Вот как. Подумали отец с матерью: Валюша-то у них самая маленькая, старшие и средние дети вместе, а у нее в семье ровесников нету. Надо бы еще дочку взять. Сказано – сделано.
А в детском доме им вместо девочки мальчика вынесли. Горько-горько плачущего после сна.
– Что вы все дочку и дочку! А сыночка не хотите?
Взглянула мать в заплаканные глаза мальчика и поняла:
– Хочу, конечно, хочу!
Да как же можно было отказаться от такого чудесного мальчугана! Вихрастого, синеглазого, зареванного... Даже стихотворение у нее родилось вдруг, такое теплое и трогательное:
Дрожат слезинки на ресницах, Глаза – как две весенних лужи... Да как же так могло случиться, Что стал ты никому не нужен?
А ты мне ручки протянул
И так доверчиво прильнул,
С надеждой заглянув в глаза. Как будто «мама» мне сказал.
И слезки лились по щекам...
Да разве я тебя отдам?
Не плачь, сынок, не плачь, хороший, Я – мама. Я тебя не брошу!1
А родная Денискина мама тоже «забыла» о своем сыне. Положила его лечиться в больницу и не забрала. Малыш первое время так боялся, что и новая его мамочка куда-нибудь денется, пропадет, что буквально не отпускал ее от себя ни на шаг. Да и все они, дети, испытавшие предательство, этого боятся. Всех их приходится лечить любовью, долго и терпеливо.
...Наконец поднялась мать со стула, поцеловала Катенькину фотографию и поставила на подоконник.
- Чего же это я сижу? Ночь на дворе, а сколько дел еще!
И пошла доглаживать белье, подготавливать детские вещи к школе и садику, доваривать суп и делать десятки других дел одновременно, бесшумно двигаясь между кухней и спальней.
Отец спал. На столике в изголовье кровати горел ночник. Она с привычной нежностью и заботой глянула на него, выключила ночник и опустилась на колени, обращаясь к невидимому в темноте иконостасу, как вдруг в уснувшем доме раздалось отчаянное:
– Мама! Мама! Мама!
Кинулась в коридор – точно, это Дениска. Стоит возле детской, как маленькое белое привидение в своей длинной ночной рубашке, и, расставив руки в стороны, не замолкая вопит: «Мама, мама!»
– Ну что ты, тише, тише, малыш! – обняла его мать, успокаивая. – Ты ребяток перебудишь...
И верно, вот выглянула из своей комнатки Нина, предлагая:
- Мам, давай я его к себе возьму, а ты поспи...
Но Дениска лишь крепче прижался к матери:
- Нет, я к маме хочу!
- Иди ложись, – махнула она рукой дочери. – Ничего, я с ним посплю, мне с ним крепче спится.
И понесла малыша в спальню, тихонько пристроила на кровати возле стеночки. Где уж тут как положено молиться, помолилась лежа. И запела чуть слышно «Богородице Дево, радуйся!», положив руку мальчику на лоб...
Все в доме стихло, и даже котенок уснул, свернувшись в одной из детских кроваток. Только свет ночной звезды, прорезавший наконец небосвод, освещал портрет маленькой девочки с ясными глазами, стоявший на подоконнике.
1 Стихотворение Л. Красновой.