Высота 1000 метров. Инструктор открывает дверь. Встаю и иду к ней. Руки ищут, за что бы схватиться. Ан-2 словно застыл на месте. Земля сверху похожа на разноцветное лоскутное одеяло. Она далеко внизу, и мне не страшно. Прыгаю.
Текст: Марина Круглякова, фото автора
Поток воздуха швыряет меня, словно щепку, к борту, и, скользнув по нему, валюсь в пустоту. Ужас накатывает и сковывает льдом. Времени больше нет, секунды превратились в вечность. Резкий толчок. Тишина. Яркий, цветной купол над головой. Вцепляюсь в стропы, и бесконечное счастье захлестывает меня... Снова иду в самолет. Хоть бы пошел дождь, начался ураган, землетрясение, цунами, что угодно, лишь бы отменили прыжки. Небо безнадежно голубое, и, чуть не плача от неотвратимости судьбы, поднимаюсь на борт. Открывается дверь. Ноги ватные и подгибаются. Желание одно – опуститься на коленки и уползти вглубь самолета. Дикий, животный страх подкатывает к горлу и не дает дышать. В отчаянии валюсь за борт и... просыпаюсь.
Светает. Сквозь серую ночную мглу проступает голубое небо. Я в Абхазии, где недалеко от Сухуми, около села Бабушара, проходит XIX чемпионат ветеранов-парашютистов СССР. Его организатор Анатолий Сырчин – летчик первого класса, полковник в отставке, трехкратный чемпион СССР, обладатель двух мировых рекордов и бывший тренер сборных команд ВС и ВВС СССР по парашютному спорту. За штурвалом провел более 5 тысяч часов, совершил около 8 тысяч прыжков с парашютом. Сейчас Анатолию Константиновичу 76 лет, а он организует показательные выступления и Кубки СНГ по парашютному спорту, да еще основал в России новый вид спорта – пара-ски, парашютно-горнолыжное двоеборье. На очередном чемпионате ветеранов-парашютистов в Абхазии вместе с коллегами установил групповой мировой рекорд и рекорд Книги рекордов Гиннесса. Двадцать ветеранов-парашютистов прыгнули с высоты 3600 метров. Суммарный возраст всех участников составил 1246 лет. Общее количество прыжков – более 150 тысяч.
На чемпионате среди ветеранов разыгрывается Суперкубок Skydefender-2017, то есть «Небесный защитник». Это – позывной сына Анатолия Сырчина, Алексея, летчика, парашютиста, разбившегося несколько лет назад. В память о нем и учреждена эта награда.
Соревнования начнутся в семь утра. На аэродроме, где они проводятся, сейчас базируются ВВС Абхазии. Рейсовые самолеты сюда давно не летают. Отремонтированное здание старого аэровокзала белеет среди унылых строений поселка. Руины терминалов напоминают о прошедшей войне. Напротив них, рядом с взлетной полосой, и разбивают «старт» парашютисты. Раскладывают на асфальте большое полотнище из плотной ткани. На нем укладывают парашюты и сюда же ставят уже уложенные для прыжка.
МЫ ОДНОЙ КРОВИ
В Абхазию приехали ветераны-парашютисты из России, Казахстана, Белоруссии и с Украины. Они разделились на несколько команд-взлетов. В первом прыгают те, кого помимо страсти к парашютному спорту объединяет... Афганистан.
Самый старший среди них Евгений Пермяков – ему 67 лет. У него более 2,5 тысячи прыжков с парашютом. Евгений – военный в отставке. Сейчас живет в Моздоке и работает инструктором в аэроклубе. Увлекается разведением пчел и охотой. Мечтает прыгнуть с парашютом на Северный полюс. Впервые «столкнулся» с парашютом в Афганистане. Ночью их посадили в самолет. Во время полета дали команду: «Надеть парашюты». Инструктаж был короткий: «Если самолет собьют, выпрыгните, там и разберетесь, как его открывать». Но тогда все обошлось. А ведь прыгать с парашютом Евгений мечтал с детства. В 43 года подвернулся случай: помог местному аэроклубу, а те в благодарность подарили ему прыжок.
– Надели на меня парашют, сказали, что откроется сам, и отправили в самолет, – вспоминает Евгений. – Сижу и думаю: вдруг там что-то не так? Выпускающий открыл дверь и махнул мне рукой – подходи. Ну я и сиганул. Лечу, а ничего же не открывается! Обманули! Потом кто-то меня за шиворот дернул, смотрю, а надо мной купол, как зонтик. И вижу, внизу жена с дочками бегут ко мне, фотографируют. Потом записался в аэроклуб, занимался в группе с 14-летними мальчишками и в мае сделал уже законный свой первый прыжок.
Стоящему рядом с Евгением Самсону Осипову 60 лет. Его вместе с другими солдатами-срочниками отправили в Афганистан в 1979 году. Самсон живет во Владикавказе, более тридцати лет отработал в аэроклубе. Сейчас в Ставропольском крае опыляет химикатами поля.
– Некоторые из моих учеников уже прыгают лучше, чем я. Я этим горжусь. Мой сын пошел по моим стопам и, думаю, скоро тоже превзойдет меня, – говорит Самсон. И с грустью добавляет: – Сейчас я мало прыгаю – нет времени.
Андрей Полянцев – из Нижневартовска, работает в Управлении гражданской обороны по чрезвычайным ситуациям. Считает лукавством, когда говорят, что не страшно прыгать. Страх есть всегда, просто он разный. Афганистан в судьбе Андрея стал не только воспоминанием.
– Я наступил на мину при прочесывании кишлака, – рассказывает он. – В тот момент почувствовал, что жизнь кончилась. Сознание не потерял, глаза были забиты грязью и песком, но сразу понял, что ноги у меня нет. Когда вернулся в Союз, появилось чувство злости на армию, на военных, на мирную жизнь, на барыг, что спрашивали чеки из «Березки».
Андрей окончил институт. В то время даже мысли не допускалось, что люди с ограниченными возможностями могут заниматься парашютным спортом. Но начальник аэроклуба на свой страх и риск разрешил ему прыгнуть с парашютом. И сейчас у Андрея уже около 1,5 тысячи прыжков.
– Человеку нужно что-то делать, у него должны быть какие-то стремления, – считает он. – Я сейчас занимаюсь групповой акробатикой. У нас своя группа парашютистов с ограниченными возможностями. Мы работаем и участвуем в соревнованиях по тем же правилам, что и здоровые люди.
Старенький Ан-2 подкатил к старту, забрал парашютистов, побежал по взлетной полосе и поднялся в небо. Сделал несколько кругов, вышел на последний, плавный разворот и лег на «прямую». И вот один за другим высоко в небе раскрылись шесть куполов.
Площадка для приземления оборудована на траве, в стороне от старта. Этот надувной мат – гордость Анатолия Сырчина. Говорят, аналогов ему нет нигде в мире. Он легкий и мобильный, позволяет прыгать на любую поверхность. В центре его находится датчик – желтый круг диаметром 2 сантиметра. Результат считывает электронное устройство. Когда спортсмен попадает в «ноль», громко играет музыка. Главный судья чемпионата, 73-летний Владимир Миронов, за плечами которого 11 тысяч прыжков, фиксирует результаты. Работал парашютистом-испытателем, не раз участвовал в чемпионатах мира среди ветеранов в Германии, Голландии, Австралии. Владимир планировал прыгать и на этих соревнованиях, но незадолго до них сломал плечо.
– У меня дети тоже парашютисты, мастера спорта. У нас у всех семьи парашютные, редко у кого муж или жена не из парашютного спорта. И мы с женой познакомились в аэроклубе. Потом она бросила спорт ради детей, их у нас четверо.
– Воздух! – Громкий крик предупреждает о том, что спортсмены снижаются. Один за другим они приземляются на мат.
УДАЧА – ГОСПОЖА?
Каждый день чемпионата начинается с общего построения. На нем подводят итоги, объявляют о планах, проводят инструктаж по безопасности. Каждый из ветеранов не раз слышал эти слова.
Практически все аварийные ситуации в парашютном спорте оговорены в инструкциях. После отделения от самолета человек падает со скоростью 50 метров в секунду, находится в стрессе, ограничен во времени. Поэтому все действия спортсмены отрабатывают до автоматизма на тренажерах на земле. И все-таки удача в парашютном спорте – не последнее дело. Возможно, поэтому и существует масса примет. Кто-то считает их надуманными и намеренно их нарушает. Другие неуклонно следуют им. Например, перед прыжками нельзя фотографироваться, бриться, стирать носки и футболку, прыгать в новой одежде...
– Отказ техники – это скорее не судьба, а стечение обстоятельств, – считает Самсон Осипов. – Конечно, и в инструкции всего не предусмотришь. У меня дочка так разбилась. Она уже опытная была, прыгала в молодежной сборной. Отказал основной парашют. Она действовала по инструкции – отцепила его и раскрыла запасной. «Медуза» зацепилась за оставшиеся в ранце концы основного парашюта, запуталась в них, и запасной купол не вышел. Я потом долго добивался, чтобы изменили инструкцию: при полном отказе надо сначала открыть запасной, и только потом отцеплять основной. В конце концов со мной согласились, и больше таких случаев не было.
КАК ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
Раннее утро, а солнце печет уже вовсю. Ветра нет. Кажется, что жизнь на аэродроме течет неторопливо. Но это впечатление обманчиво. Она подчинена жесткому ритму и напоминает четко налаженный конвейер. Взлет, прыжок, укладка парашюта и снова – взлет, прыжок, укладка парашюта, взлет... Самолет еще не приземлился, несколько спортсменов еще находятся в воздухе, а на старте уже ждет следующая команда.
Рекордсменка мира Нина Очеретяная выступает за команду ДНР. Она начала заниматься парашютным спортом более сорока лет назад. Официально у нее почти 5 тысяч прыжков, а сколько не учтенных – Нина не помнит. Работала инструктором, тренером по парашютному спорту. Двадцать лет назад бросила прыгать. В 2014 году добровольно пошла в ополчение, ее позывной: «Чайка». Нина и сейчас работает в медсанчасти батальона «Восток». В 2015 году несколько энтузиастов решили 9 Мая прыгнуть с парашютом на Саур-Могилу и так отметить взятие ополченцами этого населенного пункта и 70-летие Победы.
– Это было опасно. Небо над Донбассом закрыто, в любой момент самолет могут сбить, – рассказывает Нина.– Разве я могла в такой ситуации молодых ребят послать одних? Не могла. Вот так и вернулась в парашютный спорт. Мы прыгнули, а потом узнали, что по нам дали два пуска, но мы их не видели и не слышали. Почему-то была уверенность, что ничего не случится.
В День ВДВ Нина с коллегами прыгали к памятнику Маргелову в Донецке. Там было опаснее: край города, несколько километров до линии фронта, рядом аэропорт, который все время бомбили, далее – Авдеевка, украинские позиции.
– Молодежь мы не пустили, прыгнули сами, четверо опытных, – рассказывает она. – Но для меня гораздо страшнее, когда в медпункт приносят вещи наших ребят. Я смотрю, а от них остались одни лоскуты, и у меня в груди сдавливает все... К этому невозможно привыкнуть. Как и к войне. На войне все непредсказуемо. По эту сторону фронта думают так, по ту – по-другому, а между ними – заложники, мы, мирные жители...
У Светланы Окуневой около 2 тысяч прыжков, но парашютного энтузиазма не меньше, чем у Нины. Она приехала из Белоруссии. Светлана работает администратором в отеле.
– Первый прыжок – это такой восторг! – вспоминает она. – Страха у меня не было, только волновалась. Это как первая любовь. Когда ее встречаешь, сильнее бьется сердце, но ведь это не страх, а волнение. Когда открылся парашют, наступила звенящая тишина. Хотелось крикнуть: «Я лечу!»
У Андрея Шемякина из Тюмени после первого прыжка были другие впечатления:
– Я его почти не помню. А вот второй – очень страшно. Я до тысячи прыжков боялся прыгать, каждый раз через себя переступал.
Андрей работает в авиационно-спасательном центре. Его задача – поиск и спасение терпящих бедствие воздушных судов. Занимается купольной акробатикой – одним из самых рискованных видов парашютного спорта.
Евгений Иванов из Харькова старше Андрея, и парашютный стаж у него больше – он начал прыгать более сорока лет назад. Мечтал стать летчиком, но не прошел медкомиссию в летное училище и поступил в техникум. Стал механиком по автомобилям. Из-за провала на медкомиссии его потом не брали и в аэроклуб. Отчаявшись, он написал письмо маршалу Покрышкину – в то время председателю ДОСААФ СССР. Пришел ответ – разобраться и принять. Инструкторы с тех пор звали Евгения не иначе как «писателем», а в аэроклубе он занимается до сих пор.
– Я пытался бросить парашютный спорт, – говорит Евгений. – Но когда не прыгаешь, не хватает чего-то. В клуб приходишь, общаешься, но ты уже чужой... Мне не хочется стареть, и, на мой взгляд, прыжки с парашютом – самое эффективное средство борьбы со старостью.
Евгению 60 лет. Он планирует прыгать до 70.
– Хотя, может быть, это уже нахальство, говорят же: хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах. В общем, чтобы не смешить его, поставлю пока отметку – 65.
Дмитрий Абрамов из Донецка занимается парашютным спортом 48 лет. Он, как и Евгений, мечтал стать летчиком, записался в парашютную секцию. Но первый прыжок изменил все планы. Он понял, что лучше быть один на один с небом, видеть под ногами землю, а не пол самолета. Ощущать руками воздух, а не держаться за штурвал. И сейчас у Дмитрия уже около 7 тысяч прыжков.
По специальности он – горный электромеханик. Преподавал, работал в НИИ, объездил всю Сибирь с командировками. Сейчас Дмитрий на пенсии.
– Что меня заставляет прыгать? А что заставило приехать сюда? Мы еле выживаем, куча долгов за коммуналку... Кое-как наскреб денег, приехал сюда. Это уже потребность и состояние души. Я годами уезжал на аэродром в мае и возвращался в сентябре и чувствую за это вину перед семьей. За то, что дочке уделял мало внимания. Поэтому я у жены подкаблучник, и горжусь этим. Любой их каприз – для меня закон. Кроме одного – я не бросаю прыгать.
Во времена молодости Дмитрия в аэроклубах прыгали бесплатно, и среди парашютистов была сильная конкуренция. Как правило, за сборную страны или республики не выступали люди старше 30 лет – их вытесняли более сильные молодые спортсмены. Прыгать начинали с 16 лет, а в 23–24 года человек считался уже «старым» и неперспективным для парашютного спорта. Сейчас ситуация изменилась. До сих пор за сборную выступают спортсмены, сделавшие свои первые «шаги» еще в советское время. И если раньше выбирали лучших среди молодежи, скажем из ста человек, то сегодня – из десяти. Прыжки с парашютом стали платными, стоят они дорого. И многие ребята не могут добиться высоких результатов, если у них нет денег, ведь мастерство напрямую зависит от количества прыжков.
– Если мне сейчас скажут: «Надень парашют и прыгни в чистое поле». Я спрошу: «Зачем?» – говорит Дмитрий Абрамов. – Это все равно что взять дробовик, выйти в чистое поле и выстрелить в воздух. Тысячи прыжков уже достаточно, чтобы напрыгаться. Соревнование – вот что интересно и затягивает. Борьба с соперниками и собой... Хотя я давно уже соревнуюсь сам с собой. Платить деньги за то, чтобы с кем-то бороться – какой в этом смысл? А вот бороться с самим собой – это самосовершенствование и самоутверждение.
СУДЬБЕ ВОПРЕКИ
Самолет взлетает, я стою между креслами пилотов и в окно кабины вижу, как уплывает «старт», аэровокзал, развалины терминалов... Слева, за штурвалом – Анатолий Сырчин, на этих соревнованиях он выступает в качестве основного пилота, сзади, в салоне – плечом к плечу, вдоль бортов сидят парашютисты. Одни из них смотрят в окно, другие – сосредоточенно перед собой. Кто-то закрыл глаза, словно утром едет в автобусе и ловит каждый момент, чтобы еще немного поспать.
– Падение неестественно для человека, поэтому многие испытывают страх, – говорит кинооператор из Москвы Вячеслав Макарьев. – А для меня полет – удовольствие. Парашютный спорт – это красиво, и он хорош тем, что заниматься им можно всю жизнь.
Вячеслав открывает дверь, смотрит вниз, чуть ли не высунувшись в зияющий проем. Звучит сирена. Пятеро парашютистов один за другим выпрыгивают из самолета. Все происходит как-то обыденно. Как будто в трамвае объявили остановку и пассажиры вышли. За ними закрывают дверь, и Ан-2 уходит на разворот, чтобы снова вернуться на точку выброски. Мне разрешают сесть в салоне на освободившееся, ближнее к кабине летчиков сиденье. Самолет, сделав круг, ложится на прямой курс. Вячеслав вновь открывает дверь. До нее далеко, но я ногами и руками цепляюсь за сиденье. Сирена. В салоне я осталась одна. В двух метрах зияет открытый проем... Хоть бы за что-нибудь привязаться... В шаге от меня кабина пилотов, делаю над собой невероятное усилие – встаю и возвращаюсь туда. Идем на посадку. Выхожу, навстречу, в самолет, спешит следующая команда парашютистов...
На «старте» сразу бросился в глаза отцепленный купол, лежащий в стороне от остальных. Что-то не так... Рядом с матом несколько спортсменов склонились над человеком, лежащим на земле... Это Рафхат Даиров. Он из Астрахани, через месяц будет отмечать золотую свадьбу, на его счету уже более 3 тысяч прыжков.
– Пережал купол, стремясь попасть в цель, и сильно ударился о землю, – объясняют мне. – До конца боролся за результат.
Рафхата попытались освободить от подвесной системы, но малейшее движение доставляло ему боль, поэтому оставили все как есть до приезда врачей.
Мат отодвинули в сторону. На него один за другим приземляются парашютисты.
Пришла врач с местного аэродрома. Сделала обезболивающий укол. Приехала скорая. Врачи склонились над Рафхатом. Его переложили на носилки... В больнице ему сделают рентген и поставят диагноз – перелом трех позвонков. Необходима операция.
Словно два фильма, идущие одновременно на разных экранах, существовали на аэродроме две реальности. Одна – драматичная, с сиреной скорой. В другой – все было спокойно, жизнь текла размеренно, как будто ничего не случилось. Это никак не укладывалось у меня в голове...
– На твоих глазах произошла маленькая трагедия, – объясняет Марат Санаев.– Но мы-то к этому привыкли. У меня правая рука короче левой и до конца не распрямляется. Не заметил тоненький провод. Налетел на него куполом, он сложился, и я с высоты третьего этажа – об асфальт. А эти два белых камушка на моей подвеске – в память о моих погибших на прыжках друзьях.
Марат приехал из города Стрежевого Томской области. С 2007 года он не пропустил ни одного из ветеранских соревнований. И многим из его коллег-парашютистов, приехавших в Абхазию, подобные истории знакомы не понаслышке.
Когда Светлана Окунева получила травму, врачи не заметили на снимке, что у нее сломан позвоночник, сказали: «Ничего страшного. Пройдет». Острая боль и правда вскоре прошла, а через две недели она уже участвовала в соревнованиях, прыгала до конца сезона. Пока не стало совсем плохо... Если бы диагноз поставили правильно, возможно, не было бы таких последствий...
– Пока я не приземлюсь, испытываю сильную боль. Но я все равно прыгаю. Умом понимаю, что не надо бы уже, а душа-то рвется. Это нельзя объяснить, можно только ощутить. Выхожу из самолета, ложусь на поток и лечу как птица. Возникает такое чувство восторга и свободы, которое я не испытываю больше нигде. Мне этого не хватает... На крайнем прыжке мне сильно завернуло потоком руку назад, и я с большим трудом смогла ею достать вытяжной парашют. Мне стало страшно – я поняла, что когда-нибудь сделать это не смогу. Испугалась не за себя, а за тех людей, которые за меня отвечают. Любая травма в парашютном спорте – это ЧП, оно обязательно разбирается во всех инстанциях. Когда я несколько раз травмировала на прыжках ногу, всегда уходила с аэродрома на своих двоих, хотя знала, что у меня перелом. Потом говорила, что упала дома, зато ни у кого из-за меня не было проблем. Поэтому и приняла тяжелое решение – закончить прыгать. Но все равно я надеюсь, что все-таки найду врача, который мне поможет, тогда я восстановлюсь и вернусь в парашютный спорт...
Иногда можно долго рассказывать об аварийной ситуации, но происходит она за считаные секунды. Таких случаев, как у Владимира Рубана, в истории парашютного спорта – единицы. Владимиру 69 лет, он работает парашютистом-испытателем на авиационном заводе в Харькове. На показательных выступлениях по купольной акробатике парашютисты собирали «этажерку» – это когда несколько куполов выстраиваются друг над другом. Один из спортсменов сделал ошибку. Владимир проскочил сквозь стропы его парашюта, и они обкрутили его. Коллеге, что держал их купола, ничего не грозило, все трое могли бы безопасно приземлиться, но он испугался и их отпустил...
– Я не мог открыть запасной парашют. Купол скрутился надо мной в толстый жгут, – рассказывает Владимир.– Началось вращение. Я подумал: это хорошо, значит, ударит об землю по касательной, центробежные силы смягчат удар, главное, чтобы не вертикальное падение, при котором шансов выжить нет. До земли оставалось метров сто, и я уже ничего не мог сделать, только приготовиться к встрече с ней. Удар был настолько сильный, а боль такая адская – не передать... Первая мысль: парализовало или нет? От боли не мог даже шевельнуться. Но понять-то надо, пришлось ее преодолевать. Вроде пальцы ног и рук шевелятся. Тогда уже расслабился и стал ждать, когда ребята подойдут. Они обступили меня. Я послушал, как они сокрушаются. Им даже не пришло в голову, что я жив. К этому моменту той, изначально острой боли уже не было, и я рукой отодвинул тряпки с лица...
На вертолете Владимира доставили в ближайшую больницу. Сделали снимок. Врач не заметил, что сломаны три позвонка, заверил: «Ушиб, пройдет». Владимир неделю полежал дома и вышел на работу. Боль не проходила, но он начал снова прыгать. И только через несколько месяцев, когда совсем прихватило, пошел в поликлинику и узнал, что у него сломан позвоночник.
– Врачи сказали, что о парашютном спорте я должен забыть навсегда, иначе стану инвалидом. Но я до сих пор прыгаю, вот уже более двадцати лет.
Ограничений по возрасту в парашютном спорте нет, но с годами любому человеку становится прыгать труднее. Реакция замедляется, кости более хрупкие, появляются проблемы с суставами. Да и старые травмы дают знать о себе. Чем старше спортсмен, тем больше рискует он, прыгая.
– Конечно, это все понимают, – говорит Самсон Осипов.– И я тоже. Парашютный спорт – это как наркотик, мы всю жизнь прыгаем, живем этим. Хотя понимаем, что каждый прыжок может быть последним.
Перед поездкой на соревнования мне говорили: «Ты там смотри, не вздумай сама прыгнуть с парашютом». Я и не собиралась. Да и эмоции в моем сне были так сильны, а краски – так ярки, как будто все происходило наяву. Даже если бы предложили, я ни за что бы не согласилась. А когда уезжала в Москву, подумала: «Может, надо было и правда попробовать...»