Мои первые Учителя
Я уже упоминал о той, неведомой мне в те годы, силе, во власть которой люди отдают себя с юности и которой боятся больше смерти и в угоду которой лишают свою душу и блага и счастья. Оказалось, что во власть этой силы они попадают ещё в раннем детстве и лишь потом, в юности, уже делают выбор: остаться в руках этой силы или вырваться из её рук. Понимать это и разбираться в этом для жизни и блага моей души меня научил мой четвёртый Учитель — Джон Толанд.
В своей беседе о происхождении и силе предрассудков он поведал мне следующее:
— Сила, держащая людей в страхе и вынуждающая их губить свои души лицемерием, заключается в суевериях, которые нам навязывают в юности. Этого-то и боятся все люди впоследствии, то есть, они боятся не суеверий и предрассудков, а того, что не будут в глазах окружающих соответствовать всеобщим предрассудкам и суевериям.
— Как только мы появляемся на свет, — объяснял Толанд, — великий обман начинает обольщать нас со всех сторон. В пустых и смехотворных наблюдениях за нашим поведением взрослые пытаются усмотреть таинственные знаки нашего будущего положения в жизни, таким образом, с пелёнок заражая нас своими собственными заблуждениями и извращая с самого начала наш неокрепший разум. И не помня, когдá, гдé и при каких обстоятельствах нам привили многие понятия, мы впоследствии уверенно думаем, что они проистекают из самой нашей природы и искренно недоумеваем, когда кто-то сомневается в их истинности.
— Тотчас после рождения матери со своим молоком уже передают нам свои заблуждения: чтобы унять наш плач, они стращают нас бабой-ягой и кощеем; чтобы гуляя, мы не заблудились в лесу или не упали в реку, они запугивают нас сказками о водяных и леших, внушая нам страх к уединённым и тёмным местам. Вся эта галиматья, выдуманная только для того, чтобы держать нас в повиновении, делает нас потом жалкими рабами и духовными калеками на всю жизнь, верящими в глупости и небылицы. В итоге мы приучаемся считать себя глубоко убеждёнными людьми, в то время как в действительности мы лишь сбиты с толку и полностью запутаны.
— Немногим умнее, — продолжал Толанд, — но гораздо тщеславнее и самонадеяннее мы становимся в университетах и высших школах, где профессора и преподаватели обязаны во чтό бы то ни стало подгонять все законы материальной и духовной природы к законам и идеологии своей страны. Вместо настоящего обучения, они преподносят нам какие-то обманчивые абстракции и замысловатые хитросплетения, не объясняющие, а отдаляющие существо дéла настолько, что оно полностью пропадает из виду и превращается в ничто. Университеты и высшие школы — это самые обильные рассадники предрассудков, наибольший из которых заключается в том, что мы воображаем, будто научаемся в них всему, тогда как на самом деле не знаем ничего. Мы с великой самоуверенностью повторяем, как попугаи, заученные нами положения сомнительных систем, подтвердить которые не можем ни одним собственным словом. Главное же искусство, при помощи которого ученики получают дипломы и учёные степени, заключается в умении говорить об обыкновенных вещах весьма необыкновенными словами. Очень часто университетские наставники злоупотребляют неопытностью и доверчивостью молодёжи с целью вовлечения её в различные партии и группировки, которые воспитывают в ней сварливость, придирчивость и ханжество.
До той минуты, как я впервые услышал речи Толанда, я никогда даже не слыхал его имени, нас разделяло во времени два века чудовищных переворотов и потрясений в сознании обществ и людей, а в пространстве — тысячи миль от той страны, в которой жил я, до той, в которой жил он. Но словá его настолько точно и ярко отражали жизнь, в которой жил я, что мне постоянно казалось, будто он заранее подсмотрел её, сфотографировал и преподнёс мне.
— Когда мы вступаем в жизнь, — продолжал Толанд, — мы видим все внушённые нам заблуждения окружённые таким почётом и благоговением, что на всякого, кто не поддаётся им, смотрят, как на чудовище. Те, кому удалось прозреть и увидеть обман, вынуждены притворятся слепыми из страха потерять имущество, покой, доброе имя и саму жизнь, и притворяясь, они своим примером укрепляют других в их предрассудках и делают это так искусно, как если бы и сами находились во власти обмана.
Толанд ещё долго и много говорил о суевериях и предрассудках, и рассуждения его были подробны и обстоятельны, но все они заключали в себе не столько то, что нужно было для жизни и блага души, сколько то, что было опасно для её жизни и блага, то есть речь его, как правило, касалась того, от чего мне нужно было избавляться в себе, вырывая это с корнем и без остатка, ибо обрести жизнь и счастье души, не вырвавшись из болота детских суеверий и юношеских предрассудков, было совершенно невозможно.
Заканчивая эту тему, Толанд сказал:
— Положение человека в обществе очень опасно по той причине, что ему весьма трудно избежать общей заразы и сохранить или обрести вновь духовную свободу: ведь окружающие его люди как будто сговариваются постоянно вводить его в заблуждение. Даже если ты освободишься от предрассудков, у тебя не будет никаких внешних преимуществ перед другими людьми, но зато развитие твоего разума и твоё стремление знать истину станет для тебя главнейшим делом твоей жизни, дающим тебе внутренний покой и душевное удовлетворение. В то время как твои ровесники и ближние будут постоянно блуждать в духовном мраке, теряться в безвыходных положениях, мучиться бесконечными сомнениями, терзаться непрестанными страхами и даже в смерти не надеяться найти конец своим несчастьям, ты, употребляя твой разум во благо твоей души, всецело оградишь себя от их пустых мечтаний и несуществующих призраков, будешь доволен тем, чтó уже знаешь, и будешь находить радость в том, чтó тебе предстоит узнать, и сохранишь себя от власти внешних сил и всевозможных страстей, которые никогда не овладеют тобою, как животным, ибо ты сам, будучи разумным и свободным человеком, станешь законодателем своих собственных дел и поступков.
Толанд часто повторял, что для жизни и блага души превыше всего надо беречь свою свободу и подальше держаться от тех людей, которые стоят у власти, и могут с помощью различных уловок или прямого насилия отнять её у меня.
Он говорил:
— Те, кто задумывает посягнуть на свободу людей, вынуждены прежде всего извратить их разум, ибо ни один человек, находясь в здравом уме, не согласится добровольно отдать свою свободу; но тот, кто захочет насильно отнять её, должен сначала подкупом, или обманом привлечь на свою сторону многих, чтобы, усилившись таким образом, обольстить, запугать и подчинить остальных.
Из этого я понимал для себя следующее: для того, чтобы у меня никто не отнял мою свободу, необходимую мне для жизни и блага моей души, я обязательно должен приложить все усилия к тому, чтобы, во-1-х, избавиться от наивной и суетной веры в то, что жизнь и благо моей душе может дать мне та или иная политическая система, или власть, только и занятая одурачиванием и порабощением людей; а во-2-х, мне нужно было как можно скорее полностью избавиться от страха перед физической и духовной смертью, испугавшись которой я мог бы однажды попасть в рабство к какой-либо политической системе, или власти. Конечно, это было легко говорить, об этом было приятно мечтать, но сколько ещё предстояло мне прожить и пережить всего, пока эти мечты осуществились и пока эти словá стали делом.
Для того, чтобы я более твёрдо усвоил себе, что истинная свобода никогда не может быть произволом и своеволием, самовластием и самоуправством, а всегда является лишь подчинением себя Всеобщим и Вечным Законам, Толанд открыл книгу Цицерона и процитировал мне следующее:
— «Благонамеренный Разум — есть Истинный Закон; Он согласен с природой, разлит во всём, нерушим и вечен, Он побуждает к добру спокойными велениями и отвращает от обмана строгими запретами; но если Он всегда принимается добрыми и послушными, то по отношению к злым и своевольным людям Он часто бессилен. Этот Закон не нуждается в подкреплении другими законами, ничто не подлежит в Нём изменению, или полной отмене; мы не можем избавиться от Него ни постановлению правительства, ни по воле народа. Он не нуждается в разъяснениях и толкованиях; Он одинаков и в Риме, и в Афинах, сегодня и через столетия. Во все времена, всеми народами и всеми людьми управляет один и тот же Бессмертный и Вечный Закон. Вселенная повинуется Одному Владыке — Богу, Который является установителем, истолкователем и носителем этого Закона; кто не повинуется Ему, тот отрекается от самого себя, извращает природу человека и навлекает на себя величайшие бедствия, даже если избегает наказаний, налагаемых людьми».
Закрыв книгу, Толанд сказал мне:
— Ты должен всегда стремиться к тому, чтобы тобою управляли по Закону Бога, а не по лживым и суеверным измышлениям людей. Вымышленные законы не ясны, не всеобщи, не одинаковы и всегда не действительны. Они приносят пользу немногим, или вообще никому не приносят пользы, исключая самих законодателей.
Через время Толанд завёл беседу о ложных представлениях людей о Боге и по этому поводу сказал мне:
— Людям очень рано были внушены такие же представления о Боге, какие у них сложились до того об их земных государях. Вообразив себе Бога непостоянным, ревнивым, мстительным и своевольным, они старались добиться Его милости таким же путём, каким они угождали своим царям и властителям, выдававшим себя за представителей и наместников Бога на Земле, а порой и за самих Богов или Их потомков, как это обыкновенно делали древние монархи.
Из этого замечания мне стало ясно, что Бог — совсем не то, что думают и говорят о нём люди, и для того, чтобы знать, каков Он на самом деле, надо видеть и слышать Его Самогό, а не довольствоваться слухами о Нём, да ещё тех людей, которые в глаза Его никогда не видели. Поэтому, — решил я тогда, — если Бог ещё закрыт от меня, и я не вижу и не слышу Его самолично, то надо ждать и надеяться на это, хотя бы пришлось ждать и всю жизнь; ибо лучше ничего не знать, чем знать неправду о чём бы то ни было.
В одну из наших встреч Толанд заговорил о так называемом учении Иисуса Христа, о котором к тому времени я был уже много наслышан и отрывки из которого мне удавалось иногда прочитывать в разных книгах. Тема беседы была, как всегда, неизменной: истина и ложь.
— Во все времена, — говорил Толанд, — суеверие остаётся одним и тем же, как бы не менялись его названия и как бы различны не были его объекты и степени развития. Примером того может служить учение Иисуса Христа, которое выродилось в самые нелепые догматы, в непонятный жаргон, смешные обряды и непостижимые таинства, и из истинной некогда религии превратилось в суеверия и поповские хитрости, будучи полностью приспособлено к политике, став средством удержания подданных в повиновении. Почти все христиане почему-то веруют в то и соблюдают много такого, о чём никогда и речи не было в Священном Писании. Однако, они довольствуются тем, что это принято по традиции, лишь бы было подревней, да подряхлей, как будто не бывает древних заблуждений, древнего обмана и древней лжи!
— В Евангелии, — продолжал Толанд, — нет ничего более привлекательного и интересного, чем истинное и подлинное христианство, столь ясное и понятное, что его с самого начала проповедовали людям самых посредственных способностей, которых это Учение не сбивало с толку, а просвещало, не высмеивало, а мудро наставляло. Но Божественная мудрость этого Учения, первоначального, неискажённого, простого и разумного, вскоре была подменена мифическими системами, алчными изобретениями, обременительными обрядами и бессмысленной тарабарщиной. От ясности не осталось и следа, простота исчезла, и на их место встали крайнее невежество и своекорыстие, исказившие и извратившие это учение до неузнаваемости.
— Запутанное и многообразное, — продолжал Толанд, — ведёт к ошибкам и заблуждениям, а путеводной нитью к истине служит единое и простое. Так что руководиться ты должен предметами, а не названиями, ибо слова на многие столетия остаются неизменными, тогда как предметы становятся совершенно противоположными тому, чтó эти слова первоначально означали. И подумай, ради Бога, чтó может быть более антихристианским, чем языческий политеизм и идолопоклонство, наполняющее церкви и храмы, благочестивый обман и суеверная глупость жрецов, софистические хитросплетения и бессмысленные таинства богословов, убийственное бессердечие и бесчеловечные гонения на инакомыслящих, пустой блеск и смехотворная напыщенность духовенства, абсолютная власть над совестью людей и превращение мирского возмездия и уголовного наказания в средство укрепления религии ? Чтó может быть более далёким от того, чему учил Иисус Христос, чем всё, чтó я здесь перечислил ? Эти и подобные им извращения, гдé бы они ни существовали, являются не христианством, а антихристианством. И, конечно же, неудивительно, что с течением времени христианство стало пониматься и толковаться неправильно.
— Читая Евангелие, ты обязательно должен помнить, — предупреждал меня Толанд, — как удивительно близко, рука об руку шли обман и доверчивость во времена ранней христианской церкви. Одни были склонны воспринимать на веру чтó угодно настолько же, насколько другие были склонны подделывать книги и приписывать их Апостолам, их сподвижникам и ближайшим последователям. Впоследствии, когда монахи стали не только единственными переписчиками, но и почти единственными обладателями всех хороших и плохих книг, это зло ещё более усугубилось, и со временем стало совершенно невозможно отличить историю от вымысла, истину от заблуждения, правду от своекорыстия. Во многих трактатах о каноне Нового Завета приводится весьма пространный перечень затруднений, которые не так-то просто объяснить или обойти молчанием тому, кто искренне любит истину.
— Ты должен также учитывать и то, что истинное христианство евреев было уничтожено более многочисленными язычниками, которые не могли выносить его разумности и простоты, и привнесли в него особые выражения и таинства язычества, сокровенные учения и особенности своих философов, невыносимую духовную иерархию и алтари, жертвоприношения, священные обряды и церемонии своих священников; и хотя эти язычники терпеть не могли евреев, однако они признали их богоизбранными. Язычники ввели в христианство свой прежний политеизм и обожествление умерших, сохранив, таким образом, лишь название христианства, но совершенно извратив его суть. Это их устраивало, поскольку соответствовало их интересам и повседневным потребностям, их взглядам и обычаям.
В последних наших беседах Толанд затронул тему, о которой до тех пор я никогда ничего не слышал и не читал, и вообще поначалу не мог поверить, что она отражает реальную человеческую жизнь. Я всегда был уверен, что все люди одинаковы в способности понимать друг друга и окружающую их жизнь; но то, чтó поведал мне Толанд, сделало глубокую трещину в этой уверенности, превратившуюся с годами в бездонную пропасть, засыпать которую не смогли никакие мои желания и надежды.
А речь шла вот о чём:
— Эмпирики, — говорил Толанд, — открыто отстаивали правомерность лжи во имя общественного блага. Они говорили, что простым людям, не способным к размышлению, следует довольствоваться обманом, что их следует вводить в заблуждение милыми их сердцу небылицами, чтобы они подчинялись своим правителям.
Страбон выражает эту мысль следующими словами: «Ремесленники и прочая чернь отвратятся от своих пороков, когда под влиянием словесных убеждений или запугиваний узнáют, что наказания ниспосылаются богами и грозят любому человеку; ибо невозможно управлять массой женщин и разношерстной толпой при помощи философских рассуждений и превращать их в людей религиозных, благочестивых и лояльных, — нет, для этой цели необходимы суеверия, чудеса и обманы».
«Подобно тому, — пишет Тимей из Локр, — как мы лечим тела больных любыми средствами, попавшими под руку, если они отказываются от наиболее полезных, так и людей мы удерживаем в узде при помощи ложных убеждений, когда они не внемлют истинным».
«Существуют не только истинные положения, относительно которых народу полезно быть в неведении, но и совершенно ложные, о которых народу надлежит думать, что они истинные», — говорил Марк Варрон.
— Значит, — заключал Толанд, — тебе не следует больше удивляться тому, что одни и те же люди не всегда высказывают одно и то же по поводу одних и тех же вещей, — это проблема, которая может быть решена только путём различения внешнего и внутреннего учения.
— Что же касается приведенных выше цитат, то здесь мы имеем дело исключительно с теми языческими обманщиками, которые, понимая, что построенное на обмане может удержаться только при помощи силы, ввели смертную казнь за сомнения, высказанные относительно их предписаний, и объявили в высшей степени позорным делом исследовать эти предписания, не говоря уже о том, чтобы подвергать их сомнению. Таким образом, как ты понимаешь, невозможно было распространять истину иначе как ценой человеческой жизни, или по меньшей мере ценой потери достоинства и положения в обществе, о чём свидетельствуют многочисленные примеры. Поэтому, философы и другие благодетели человечества в большинстве своём под давлением этой ”святой” тирании были вынуждены использовать двойственное учение: одно — общедоступное, приспособленное к предрассудкам толпы и к усвоенным обычаям и религиям, а другое — философское, соответствующее природе вещей и, следовательно, истине. Последнее за накрепко закрытыми дверями и со всеми другими предосторожностями они сообщали только друзьям, отличавшимся честностью, благоразумием и глубокомыслием.
Эти учения обычно называют экзотерическим — явным и общепринятым, приспособленным к ходячим воззрениям и религиям, установленным законом; и эзотерическим — скрытым и тайным, предназначенным для способных и глубокомыслящих, в котором сообщается подлинная истина, лишённая всяких покровов.
Вόт почему и Иисус поучал большей частью притчами, запрещая бросать псам хлеб, предназначенный детям, или святыню, как он говорил, то есть, подлинное Учение. Он же в манере философов советовал своим ученикам не метать бисера перед свиньями, поскольку эти животные топчут ненужные им дары и не с благодарностью, а с озлоблением устремляются к своим благодетелям, бросаются на них, готовые разорвать их на части. Таков всегда путь низменных и невежественных. «Мудрость мы проповедуем между совершенными, — говорит Апостол Павел, — обращаясь же к людям более грубым, мы не затрагиваем того, что лежит глубоко».
— Я не стану, — продолжал Толанд, — ни упрямо отрицать, что ужас суеверий никогда не приводил к добру, ни с лёгкостью соглашаться с тем, что их использование всегда приводило к желаемому результату. Если рассматривать суть дела с обеих сторон, как это вообще и следует делать, то непременно окажется, что суеверия причинили больше зла, чем добра. Если в тех или иных случаях они оказывались полезными для народа, то во многих других бесчисленных случаях и в делах несравненно более значительных, чем внешняя жизнь, они оказывались пагубными, разлагающими и крайне вредными, не приносящими пользы никому, кроме священников или правителей, которые ловко приспосабливали их к своей выгоде, хотя даже и они не всегда могли направить их так, как им хотелось бы. Это не только расшатывает общественные устои и согласие, не только приводит верховных правителей к крайним мерам, но очень часто ведёт к беспорядкам и даже к свержению самых процветающих правительств, о чём свидетель — история. Что же касается отдельных людей, вдохнувших заразный воздух суеверия, то это не даёт им ни минуты спокойствия ни днём, ни ночью, ни в превратностях жизни, ни в момент смерти.
— Ты не должен забывать, — предупреждал меня Толанд, — что явное и тайное учения используются в наше время так же, как и раньше, хотя их отличие не выражено так резко и явно, как у древних. Мне вспоминается разговор, о котором я узнал от близкого родственника старого лорда Шефтсбери. Последний беседовал с майором Вилманом о многочисленных религиозных течениях в мире. Собеседники пришли к заключению, что, несмотря на то, что невежество народа и стремление священников к выгоде привели к бесконечной раздробленности и породили тысячи вер и религий, всё же у всех умных людей есть одна религия, которая остаётся неизменной во все времена. Находившаяся в комнате леди, которую занимало больше её шитьё, чем их разговор, несколько встревоженная, спросила, чтó же это за религия, на что лорд Шефтсбери прямо ответил: «Мадам, умные люди никогда этого не говорят».
Чтó же я мог извлечь для себя из всей этой науки о тайных и явных учениях ? Ведь мне не нужна была власть над людьми, и борьба с неправедной властью меня также не привлекала; мне нужно было найти жизнь и благо моей душе, жизнь и благо, которые не зависели бы ни от какой власти человеческой, ни от каких бы то ни было её козней и происков, обманов и насилий. И хотя Толанд не касался в этих беседах непосредственно жизни и блага человеческой души, однако я чувствовал, что в его рассуждениях и замечаниях присутствует то, без чего мне не достичь моей цели. Поначалу туманное и неопределённое, оно постепенно обрело чёткие очертания и предстало предо мной конкретным выводом и ясным правилом, следование которому в дальнейшем являлось для меня непременным условием достижения жизни и блага моей души.
В чём же заключался этот вывод и чтó представляло собой это правило ? Чтó же, собственно, я понял из последней обстоятельной и углублённой беседы с Толандом ?
Я понял, что никогда ни при каких обстоятельствах мне нельзя верить тому, чтó говорят о жизни и благе людей всевозможные государственные организации и подчинённые им идеологические и религиозные учреждения, ибо если, по словам Толанда и по примерам истории и исходя из принципа власти вообще, для управления людьми они пользуются обманом, то какой же жизни и какого блага для моей души я мог от них ожидать ? Но, как я понял впоследствии, им нельзя было верить не потому, что они обманывают людей, а потому, что обман их является средством достижения совершенно чуждых благу человеческой души целей и задач.
Поэтому дело было не в обмане, а в цели обмана. Ведь и Бог, как я узнал позже, также обманывает человека для управления его жизнью, но Бог делает это для вечного блага и для вечной жизни души человеческой. Обман Божий в отличие от людских обманов благотворен во всех отношениях уже только потому, что всегда индивидуален — Бог знает, когό и чéм обманывать, и потому Его обманы и уловки никогда не разрушают ни ума, ни души, ни нервов человека, никогда не превращают человека в урода или злодея, а наоборот — ведут его к самому себе, открывают ему его самого, настоящего и вечного, лишая его напускной гордости и пустого самолюбования, научая его гордиться Богом в себе и любить себя так, как любит его Бог — без ущерба и вреда для других людей. За каждым манком Божиим, поверив ему, человек обнаруживает своё собственное благо; за каждой уловкой находит именно своё счастье, как одежду, сшитую в точности на него.
Одним словом, Бог ставит манки и ловушки человеку на пути к благу человека, завлекая его, таким образом, к его истинной, вечной и благотворной жизни рядом с Богом; в то время как правители всякого рода и толка — будь-то светские или духовные — ставят приманки и сети людям на пути к собственной выгоде самих правителей и всего лишь к ничтожной и временной выгоде самих людей. Бог владеет человеком ради блага человека, правители завладевают людьми ради своей корысти. И потому никакого блага людям от их обмана никогда не было и быть не могло. Его не могло быть уже только потому, что обман их всегда один на всех, без разбору и имени, как сапоги одного размера на тысячи разных ног, и если одни люди от этого обмана проживают всю свою жизнь в сладких и полусонных грёзах, не имея от него ни вреда, ни пользы, то другие — с самой юности становятся от него духовными калеками и нравственными уродами, душевными или умственными инвалидами.
И вот после бесед с Толандом я взял себе за правило и постепенно приучил себя никогда в вопросах жизни и блага души не верить ни единому слову ни светских, ни духовных властей, которые заняты исключительно лишь собственной корыстью и для которых разговоры и проповеди о душе и её благе являются только ширмой, прикрывающей эту корысть. Поначалу меня долго ещё смущало то обстоятельство, что в их словах и наставлениях присутствует иногда что-то несомненно полезное и действительно нужное для жизни и блага души, но потом я понял, что это полезное и нужное было лишь средством, а не целью их жизни, ибо как только я пытался с кем-то из них заговорить и продолжить сказанное ими правдивое слово, они тут же начинали увиливать, уводить разговор в сторону, запутывать его и в конце концов сводить на нет. Правдивые и правильные слова были нужны им точно так же, как нужна наживка на крючке тому, кто хочет скрыть свои действительные намерения и цели.
Мы простились с Толандом без печали и огорчений, ибо если ученик твёрдо пошёл той дорогой, которую указал ему Учитель, то им обоим нет причин печалиться и горевать, они и вблизи и вдали будут всегда вместе, в любом времени и пространстве — всегда рядом.