В Суворовское училище поступил только он. Мало что понимающий в жизни пятнадцатилетний мальчишка, у которого перед глазами не было примера отца, даже плохого. Опять пришлось учиться жизни наощупь, набивая шишки и извлекая уроки. Процесс происходил с переменным успехом и совсем не потому, что он невесть откуда знал, что это необходимо, больше работал инстинкт самосохранения. Самолюбие не давало покоя от мысли, что могут затоптать, а помочь будет просто некому. Как-то так вышло, что он за короткий промежуток времени отошел от большинства из взвода, в котором учился. Не пытался мнить из себя белого и пушистого, просто во многом стало не по пути. Просто он не разделял геройства быть «разгильдяем». Правда курить начал от обиды. Глупо, но обидел его командир роты, целый подполковник, офицер-воспитатель. Это потом, когда прошло много лет, он понял, что его пытались вызвать на «стук». То есть, доведя ситуацию до предела, надеялись, что, спасая себя от несправедливых обвинений в курении, он сдаст других. А вышло, что со слезами в голосе и стиснутыми зубами он твердил, что не курит. Продолжалось это минут двадцать, после чего его командир отпустил из кабинета. Выйдя, он вытер навернувшиеся слезы, и закурил. Странно, но до выпуска его особо не гоняли за это, когда попадался. С курением было строго, пацанята же. Так шло время, он тосковал по дому и из-за этого учился не важно. Как мог учился взрослой жизни, не давая себя в обиду. Как-то на построении на зарядку, встав во вторую шеренгу, присел, чтобы незаметно зашнуровать ботинок. Сильный пинок ниже спины заставил его подскочить и сжав кулаки почти ринуться на пендоледателя, которым оказался офицер-воспитатель. Те, кто находился с ним в контрах хихикнул, а вот рука командира в полете тормознула, когда взгляды суворовца и взрослого мужика встретились. Как-то бочком и задом офицер-воспитатель оказался перед строем и скомандовал на выход.
Рассказывая мне все это, мой друг абсолютно не рисовался, более того, в нем угадывалось желание что-то изменить, чтобы всего этого в его жизни не происходило. В летних лагерях, где они бегали кроссы, учились стрелять и наматывать портянки, копали окопы в наказание за мат с ним произошел еще один случай. Не зная, как его подломить под то самое большинство (он до сих пор задается вопросом – зачем. И кроме того, что детство и юность жестоки на ум ничего не приходит, ну да дело прошлое.) его задумали поднять ночью и побить в восемь, а то и больше, кулаков. Предупредил его парень из соседнего взвода. Сохранив, насколько это было возможно, самообладание, он просил передать, что первому, кто его поднимет он перегрызет глотку. Спал он спокойно до самого выпуска.
Долгие разговоры и воспоминания все время заканчивались тем, что он удивлялся, как выстоял и не сломался.