Этот случай произошел со мной в 2001 году. В то время я находился на действительной срочной военной службе, которую проходил в одной из бригад оперативного назначения внутренних войск России, штаб которой дислоцировался в одном из северных городов нашей необъятной Родины.
Наш батальон, входивший в бригадный инженерно–саперный полк, располагался при штабе части на окраине города. В то время как основной состав полка, вся военная техника, склады с боеприпасами, тактические полигоны и войсковое стрельбище, дислоцировались в 60 километрах от города. Недалеко от небольшого населенного пункта.
Регион, где распологалась наша воинская часть, не отличался теплым климатом. Весна здесь начиналась в июне, лето длилось ровно один месяц – июль, за август быстро пролетала осень, а девятого сентября 2001 года мы, выбежав на ежедневную утреннюю пробежку, дружно утаптывали первый, успевший выпасть за ночь, снег. В октябре температура за окном снизилась до пятнадцати градусов ниже ноля.
Заканчивалось обучение в сержантской школе, и на конец октября месяца были запланированы полковые ученья, во время которых курсантам предстояло сдать экзамены по всем военным дисциплинам. После чего по итогам пройденных испытаний предстояла торжественная церемония присвоения воинских званий. Но до этого еще нужно было дожить, в чем некоторые, откровенно говоря, сомневались.
25 октября, то есть за сутки до начала «больших маневров», или как мы их называли «маски–шоу», наши отцы-командиры совместно с полковыми врачами составляли списки солдат выезжающих на ученья и списки тех, кто заболел и должен был на эти две недели остаться в роте. Таких заболевших солдат у нас обычно называли «каличами». Так вот в состав этих «каличей» попал и я, умудрившийся простыть во время недавних занятий на учебном полигоне. Все было бы ничего, и остаться в роте на две недели в тишине и спокойствии было бы просто замечательно, но была у всего этого и негативная сторона. Те, кто оставался в роте, после окончания учений не имели никаких шансов на присвоение звания сержанта и получение квалификации сапера-подрывника, вне зависимости от их прошлых отличий в учебе и других заслуг перед Родиной.
У меня было полное право злится на весь мир, чем я до конца дня, лежа в своей постели, и занимался. Я успокаивал себя тем, что теперь мне было уже наплевать на все воинские звания и специальности. Главное дожить до дембеля, а все остальное не имело значения.
Наступило 26 октября. Традиционно все полковые ученья всегда начинались с объявления тревоги, и эти маневры своей оригинальностью отличаться не стали. Ровно в 5 часов утра прозвучал сигнал тревоги, по которому все военные должны были быстро проснуться, встать, одеться, открыть свою тумбочку, забрать свое «мыльно–рыльное», замотать его в полотенце, чтобы потом было проще засунуть все это в вещмешок. Далее все бежали в комнату для хранения средств индивидуальной бронезащиты, чтобы получить там бронежилет «Модуль-5М» и каску. Затем в комнате хранения оружия каждый из нас забирал свой автомат АК-74, с принадлежностями в виде четырех запасных магазинов, пехотную лопатку, противогаз, штык–нож, подсумки для гранат и всего остального. Завершающей процедурой являлось общее построение на плацу. И все бы ничего, но проблема была в том, что все указанные процедуры нужно было выполнить за семь минут. Причем эти минуты были даны не каждому солдату в отдельности, а всей роте.
Когда мы только учились действиям по тревоге, эта процедура повторялась до тех пор, пока рота не укладывалась в эти семь минут. Иногда на это уходило по 15 – 20 попыток. Каждый день…
Но сегодня все были готовы. Ровно через 6 минут 30 секунд наша рота в полном составе стояла на плацу. И выбегать на построение по тревоге были обязаны все - больные и здоровые, присутствующие и отсутствующие, живые и мертвые.
После проверки боевой готовности все вернулись в расположение роты. Я, сдав оружие и экипировку, вновь приготовился лечь спать, так как мой постельный режим, по решению врачей, должен был продолжаться еще две суток. Но в этот момент меня срочно вызвали к командиру роты. Вместо него в его кабинете находился наш замполит старший лейтенант Тарасенко. Он сразу же обрадовал меня тем, что я вместе со всеми еду на полковые ученья, болен я или нет, для него это не имело никого значения.
Я воспринял эту новость абсолютно спокойно. Мне было уже все равно, так как мое самочувствие стало намного хуже. Кроме высокой температуры теперь у меня был заложен нос и появился легочный кашель.
Позавтракав, наша рота начала готовиться к отправке. Всю экипировку и военный инвентарь солдаты грузили на машины. Цель назначения – тактические поля нашей военной части, которые должны были на две недели стать нам нашим новым домом.
Случилось так, что я оказался в самой последней машине военного конвоя. И только мы подъехали к воротам проходной, как нашу машину остановил дежурный по части. Мне и еще десяти солдатам было приказано покинуть автомобиль. Нам объявили, что теперь мы поступаем под непосредственное командование начальника штаба бригады, полковника Анохина.
Примерно через двадцать минут ожидания на морозе к нам подошел и сам Анохин.
- Так, бойцы, есть работа! Сегодня в округ уходит эшелон, на который мы должны погрузить наше списанное оборудование роты связи - старые радиостанции. Работы максимум на полчаса, а потом будете отдыхать, машина с полигона приедет за вами только поздно вечером.
К нам подошел какой-то прапорщик из роты связи, который отвел нас к складу на территории части. Еле-еле открыв замок на воротах, он провел нас внутрь.
- Вот это оборудование ставим на машину, потом везем на железнодорожный вокзал, а затем грузим на эшелон, - сказал прапорщик, указывая на огромные железные шкафы.
Мой рост около двух метров, но эти шкафы были еще на полметра выше меня. Старые советские радиостанции с множеством лампочек, циферблатов и переключателей. Когда мы вшестером попытались поднять один такой шкаф, то он оказался таким тяжелым, что его можно было запросто сбрасывать с самолетов в качестве авиабомб на вражеские позиции. И отсутствие боевой начинки никак не отразилось бы на его поражающей мощности. Один такой шкафчик весил не менее трехсот килограммов, и их тут было около двадцати пяти штук. В кузов «Урала» одновременно входило не более шести.
На вокзале мы погрузили эти «гробы» на эшелон, после чего мы вернулись в часть за остальными. До обеда мы успели сделать три рейса туда и обратно. Когда мы загружали четвертую машину, на склад прибежал наш дневальный и сказал, что все кто остался в роте, должны идти на обед. В армии слово «обед» - святое слово. Война войной, а обед по распорядку!
После обеда мы должны были продолжить погрузку списанной аппаратуры. Но вместо этого мы строем прошли в расположение роты. Все были просто разбиты. От пятичасовой работы на свежем воздухе мне стало совсем нехорошо. А высокая температура только усиливала эффект.
В роте на две недели за командира остался прапорщик Кошкин, бывший сержант, ранее проходивший срочную службу в нашей роте, и оставшийся в войсках по контракту. Он занимал должность инструктора роты по вооружению.
Кошкин был младше меня на один год. Отношения у нас всегда были хорошие, я подошел к нему и сказал:
- Санек, посмотри, бойцы скоро ходить не смогут, если кто-то из нас уже себе грыжу позвоночника не заработал. Я тоже начинаю загибаться. Отмажь нас от связистов.
Санек был парень веселый и справедливый. Он сказал, что все сделает.
Когда к нам в расположение роты пришел тот самый прапорщик из роты связи, то Кошкин ловко его отшил, и мы наконец-то смогли отдохнуть.
Около двадцати одного часа за нами приехал «Урал». Десять бойцов нашей роты вновь приняли «полную боевую» и были готовы к отправке на ученья.