Нашему поколению страшно не повезло. Когда мы были молоды, началась война. В день моего восемнадцатилетия война уже шла около полутора лет. Через несколько дней после, меня призвали. Определили в авиационный полк.
Я был вчерашним школьником, ничего не знал ни об армейских порядках, но об оружии, ни о войне. То как учили нас, я помню плохо. Все было быстро и сухо. Летать я разумеется не мог, на эти должности попали те кто учился в военных училищах. Парни попроще были механиками, водителями. Я попал в механики. Во время обучения много говорили о том, что чаще повреждают фашисты, куда целятся. Говорили что если попадут, то самолет просто не долетит и «вы и мертвых-то не увидите». Когда дошло до дела, оказалось, что советские самолеты хороши. Они долетали до аэродромов и приносили с собой изувеченных стрелков и летчиков.
Тут старшие товарищи давали уже другие советы. Например, не заводить друзей среди летчиков. Оно и понятно почему, слез на всех не хватит. Когда много лет спустя, уже взрослым я смотрел «В бой идут одни старики» мне вспомнился один случай. И с нашего аэродрома когда-то взлетали женщины-летчики. Они запомнились какой-то отрешенностью. Мне все девушки по молодости казались красивыми, а эти были красивыми и печальными. Словно неживыми. Мы все ходили восхищенными – девушки, красавицы, да еще и летчицы. А они словно и не знали, почему ими восхищаются.
Тот случай произошел, когда они как располагались на аэродроме. Прилетел очередной «раненый» самолет – вернулся горящий штурмовик. Потушили, конечно, нам не привыкать. Уже тогда стало ясно – можно починить и вернуть в строй. А вот с летчиком сложнее. Пока тушили, из кабины пытались достать тело. Я старался не смотреть в такие моменты, не любил это дело, да и не смог привыкнуть до конца войны к раненым и мертвым телам.
Стрелка убило сразу, еще в воздухе. Так фашисты лишали пилота и глаз и оружия одним махом. Потушили мы машину за пару минут. Когда заканчивали, летчика еще доставали. Послышались стоны. Живой, значит, парень. Его не стали нести в лазарет. Положили прямо на взлетную полосу. Глядя на него, стало понятно – не дотянет он до лазарета. На полуобгоревшее тело было неприятно смотреть, и все кто уже считал, что закончил свои дела с самолетом, быстро ушли.
А вот девушки-летчики наоборот подбежали. Толи у них был медподготовка, то ли что другое, но они быстро распрямили его тело. Одна из них опустилась на колени радом с ним и взяла за руки. Парень сразу как-то прояснился лицом, словно полегчало ему, даже заговорил. Я стоял слишком далеко и слов не слышал. Но обратил внимание вот на что – лицо летчицы не было печально. Она смотрела ему в глаза, слушала его и улыбалась. Через полторы минуты его не стало. Девушки ушли с взлетной полосы, такие же отрешенные так и раньше. А мне до конца войны так и не пришлось видеть ничего подобного, хотя смертей рядом было немало.