В те далекие военные года я был молод, полон героизма и отваги. И, оглядываясь назад, понимаю, что многие события воспринимал не вполне осознанно. Но один случай перевернул не только мое сознание, но и всю мою жизнь.
Было это в сентябре 1943. С полуночи до утра мы вели бой за небольшую деревушку на Донбассе с самым обычным названием Ореховка. На рассвете немцы отступили, отошли в лес и по-нашему предположению они обосновались в соседнем хуторе – Кобылий Яр. Радости местных жителей не было предела: нас кормили, наперебой приглашали на квартиры, в каждом дворе топили баньку.
А к вечеру командир вызвал меня и Григория, и отправил нас в разведку. Необходимо было выяснить, где обосновались фрицы, как обстоят дела во вражеском лагере. В дорогу отправились, когда вечерело. Григорий, который шел впереди меня по тропинке, был довольно пожилым мужичком. К нам он был приписан недавно, выписался из госпиталя и пробирался к своим ребятам. Я о нем ничего не знал, о ребята его называли «батя».
Шли молча, прислушивались к вечерним лесным звукам. Когда за спиной было километров 7 «Батя» внезапно остановился и, в то же мгновение, послышалась немецкая речь и автоматная очередь. Все произошло так быстро, за доли секунды. Мой напарник вскинул оружие, накрыл меня собой и, падая, выпустил очередь. Все затихло… Опомнившись и оценив ситуацию, я понял, что «Батя» - мертв.
У меня нестерпимо болело бедро, на противоположной стороне балки было тихо. Но как только я попробовал опереться на локоть, и приподняться раздался выстрел. Чтобы не тратить патроны отвечать я не стал, но для себя понял, что фриц, очевидно, один и тоже ранен. Будь он невредим уже бы пришел меня добить. Осенняя ночь принесла холод, лежа на земле, я видел, как изморозь покрывает траву.
Больше всего я боялся отключиться, ведь теперь у нас с этим гадом была одна цель – продержаться. Вот только продержаться до чего? Только тут я понял, что если даже каким-то чудом, я переживу фашиста, то шансов на спасение нет. Никто меня здесь не найдет, а к своим я не доползу. Так мы с ним и лежали по разные стороны балки, изредка выстрелами напоминали о себе, давая понять, что не собираемся сдаваться.
Ночь становилась все холоднее и холоднее. Нога не болела, я ее вообще не чувствовал, но стоило шевельнуться, и дикая боль пронзала все тело. Последнее, что я помнил – звездное небо. Очнулся я от приятного тепла и онемел. Большая лохматая собака, положив лапы мне на грудь вылизывала мне лицо, тихо поскуливая.
Не могу передать славами, как я ей обрадовался. Запустив руки в теплую густую шерсть, я прижал ее к себе, беззвучно шевеля губами. Несколько раз я терял сознание и приходил в себя. Собака была рядом, согревая меня своим телом. И все было уже не так печально. Открыв очередной раз глаза, я понял – мой лохматый друг покинул меня. Толи от отчаянья, то ли от потери крови или холода я вновь впал в беспамятство. А придя в себя и увидев нашу медсестричку Галку, не поверил глазам.
Только потом мне рассказали, как мой спаситель звонким лаем поднял на ноги всю роту, так настойчиво он звал людей в лес. Меня нашли под утро, там же подобрали и немца. Меня отправили в госпиталь. Взяв «языка», наши ребята выбили врага и из хутора. А собака оказалась деревенской Найдой, охранявшей колхозный сад. Лежа в госпитале, я много размышлял: «Почему Найда выбрала меня, а не немца. Как смогло животное определить «своего».
Найда не только спасла мне жизнь, но изменила мою судьбу – я стал кинологом, и никогда не пожалел о своем выборе. Вот только всю жизнь сожалею о том, что ничего не знаю о человеке, который собою закрыл меня от пуль. Только имя – Григорий… Так я назвал своего сына.