18 июня, 1931, молодой человек по имени Роберт Барлоу отправил письмо писателю хорроров Г.Ф. Лавкрафту. Истории Лавкрафта про монстр-образных существ из ниоткуда стали регулярно появляться в журнале ‘Weird Tales’, и Барлоу был его фанатом. Он хотел узнать, когда Лавкрафт начал писать, над чем он работает сейчас, и что такое Некрономикон – это книга запретных знаний, который упоминается в нескольких произведений Лавкрафта – настоящая ли она. Неделю спустя, Лавкрафт ответил, как почти всегда делал. Считается, что он ответил на более пятидесяти тысяч писем в свою относительно короткую жизнь (он умер в возрасте сорока шести лет). Это письмо стало началом любопытной дружбы, которая изменила жизнь Барлоу и Лавкрафта, и к тому же, те, кто читает Лавкрафта в наши дни ничего не знает об этом. Кто вообще следит за жизнью фанатов?
Лавкрафт был хорошо известен в мире «странной литературы», термин, который он в последствии популяризовал: это был жанр начала XX века, который охватывает сверхъестественные страшилки, а также некоторые из того, что сейчас назвали бы научной фантастикой. Он имел репутацию затворника. Он недолго был женат на еврейской украинке по имени Соня Грин и жил с ней в Нью-Йорке, в 1931 г. он вернулся в родной Провиденс, живя со своей тетей и ведя жалкое существование просматривая работы других писателей. Между тем, Барлоу рос на военных базах на юге, пока его отец, армейский полковник, страдавший от параноидального бреда, не решил поселиться в прочном и защищенном доме в центральной Флориде, приблизительно в пятнадцати милях к юго-западу от города Деланд.
Барлоу никого не знал в Флориде, и где жила семья не с кем было познакомиться и пообщаться. Никого не было, кто мог бы разделить его интересы: коллекционированием «странной литературы», игрой на пианино, лепкой из глины, рисованием, отстрелом змей и переплетением книг кожей. В своих мемуарах он описывал своё лето с Лавкрафтом, опубликованном в 1944, как «У меня нет ни друзей, ни учебы, кроме отрезка соединенного почтовой службы США». Письмо за письмом, Барлоу ввел Лавкрафта в этот отрезок. Он предложил ему набирать на машинке его произведения, рассказал ему о своих кроликах. Он написал рассказы, которые Лавкрафт проверял. Наконец, весной 1934, Барлоу пригласил Лавкрафта посетить его во Флориде, и Лавкрафт поехал. Барлоу не стал упоминать свой возраст и посылать фото себя, потому что был «не великолепен». Лавркафт был удивлен обнаружить, когда он сошел с автобуса в городе ДеЛенд, что Барлоу только исполнилось шестнадцать лет. Лавкрафту на тот момент было сорок три.
И вот они друг перед другом, старый писатель, в помятом костюме и с лицом «весьма похожим на Данте», согласно Барлоу; и молодой фанат, худощавый, с острыми и неприятными чертами лица, с прилизанными черными волосами и в очках с толстыми линзами. Отец Барлоу был в гостях у родственников на севере, и Лавкрафт остался у Барлоу и его матери на семь недель. И что же они делали все это время? Барлоу рассказывает нам, что они собирали ягоды в лесу; они сочиняли частушки на сложные рифмы; они катались на лодке по озеру на за домом. Лавкрафт нашел климат Флориды стимулирующим. “Я чувствую себя новым человеком – как заново родился” писал он своему другу в Калифорнии. “Я гуляю без шляпы и пальто”. Ему тоже нравился Барлоу. Он писал “Никогда прежде в своей долгой жизни я не видел такого разностороннего ребенка”.
Литературоведы предположили, что Лавкрафт был тайно геем, но он был равнодушен к своей ярко выраженной чертой сексуальной ориентации. Его бывшая жена, Соня, описывала его как “невероятного любовника”, фразу которую можно толковать по-разному; после того, как брак исчерпал себя, Лавкрафт не имел интимных отношений, о которых мы знаем. В своих письмах, был резок осуждать гомосексуализм, и позже он будет препятствовать Барлоу писать на гомоэротические темы. Но Барлоу был не первым молодым человеком, которого он посещал. Эта честь принадлежит Альфреду Галпину, которому было двадцать лет, когда Лавкарфт поехал остановиться в Кливленде. Пока он был там, Галпин брал его посмотреть поемы Самуэля Ловемана и Харта Крейна, оба были гомосексуалистами – хотя это может быть совпадением. Галпин был традиционной сексуальной ориентации; Лавкрафт написал целый ряд издевок-поем о влюблённости Галпина к старшеклассницам.
С другой стороны, Барлоу активным, если не открытым геем во взрослом возрасте; даже в 16 лет он уже знал в каком направлении лежат его желания. В своих мемуарах 1944 года есть строки:” Жизнь тогда была литературой” – говорится в опубликованной версии. Но в рукописи, которая хранится в библиотеке Джона Хэя, в Брауне, можно заметить, что он исключил некоторые слова: “Жизнь, за исключением скрытых желаний, которые я обязан сдерживать, и которые сосредоточены на очаровательном молодом создании с чувственностью, тогда и была всей литературой”.
Лавкрафт вернулся во Флориду летом 1935 г., и пробыл там более двух месяцев. Он и Барлоу исследовали кипарисовые джунгли возле семейного дома, вместе работали в хижине на противоположной стороне озера. Следующим летом Барлоу отправился в Провиденс, но Лавкрафт был занят планом работы и, похоже, обиделся на него. Когда они вдвоем отправились в Салем и Марблхед, города, которые мифолизировал Лавкрафт в своих произведениях, другой его молодой протеже, шестнадцатилетний Кеннет Стерлинг, который собирался поступать в Гарвард, решил поехать с ними. Если Барлоу был влюблен в Лавкрафта, ему пришлось бы подавить огромное количество желаний.
Можно ощутить его стремление к чему-то в последней истории, которую он дал Лавкрафту на редактирование летом 1936. Она называется ‘Ночной океан’, и рассказывает о художнике, снимающем коттедж на берегу пляжа, чтобы привести в порядок свои нервы. Он купается, гуляет, ездит в город пообедать. Затем, он видит загадочных, не совсем человечески фигуры, плавающие в океане. Он махает им рукой, но ничего не понимает, что они такое или что им нужно, и в конце, он может только заключить, что “возможно, никто из нас не может разрешить те или иные вещи – они существуют вопреки всем различным объяснениям”. Будто сам Барлоу приблизился к чему-то – к кульминации или встрече с другим царством бытия – но это осталось тайной и неизменной печалью.
Лавкрафт умер от рака в марте 1937. Он называл Барлоу, преданным поклонником, который напечатал так много его произведений в качестве его литературного исполнителя. По-видимому, это было предназначено, но для Барлоу это было катастрофой. У Лавкрафта было несколько профессиональных учеников, Август Дерлет и Дональд Вандри, которые хотели собрать рассказы своего учителя в книге. Они не были удивлены, когда Барлоу опубликовал обычную книгу Лавкрафта в печатном издании тиражом семьдесят пять копий. Они потребовали бумаги Лавкрафта. Они распространяли слухи о том, что Барлоу похитил книги из библиотеки Лавкрафта. Сообщество «странной литературы» в те дни было малочисленным, и слух быстро разошелся. Готический писатель и художник Кларк Эштон Смит отправил Барлоу записку: “Пожалуйста, не пишите мне и не пытайтесь со мной связаться каким-либо образом”, – прочел он. “Я не хочу видеть и слышать вас после вашего поведения в отношении положения моего покойного и любимого друга”.
Барлоу описал влияние письма как “мне словно перемололи внутренности”. Он был изгнан из литературной вселенной, которая была центром всей его жизни. Он думал о самоубийстве, но вместо этого он занялся антропологией, поступил в школы Калифорнии и Мексики, а затем поступил в Беркли, где учился у Альфреда Л. Крёбера, чья работа с Иши (последние калифорнийские индейцы Яхи) сделала его известным. В 1943 году Барлоу переехал в Мексику, где начался его период яростной активности, которая продолжалась в течение большей части десятилетия. Он отправился в Юкатан, изучать майя, и в западную Герреро, где он изучал тепузтеков. Он преподавал антропологию в колледже Мехико-Сити, основал два научных журнала и опубликовал около ста пятидесяти статей, брошюр и книг.
Барлоу уже передал рукописи Лавкрафта в университет Брауна; теперь он пытался убедить школу принять остатки его литературной коллекции, запросив взамен печатный станок, на котором он мог бы опубликовать газету Нахуатль, чтобы потомки ацтеков могли читать на родном языке. Он ездил в Лондон и Париж, чтобы ознакомиться с мексиканскими рукописями. Он был назначен председателем антропологического отдела колледжа Мехико-Сити. В конце сороковых годов поэт Чарльз Олсон завладел некоторыми работами Барлоу и назвал их “единственными приближенными и примером активного участия языка майя в печати”. Похоже Барлоу окончательно отказался от фантазий ради реальности, хотя для тех, кто читал рассказы Лавкрафта, боги ацтеков с их чешуей и перьями и клыками, и дикими круглыми глазами выглядят устрашающе знакомыми. Возможно, Барлоу откапал ужасы Лавкрафта в мезо-американском прошлом.
Но это не компенсировало того, что он в конечном счете потерял. “Когда у меня есть свободная минутка и свобода выбора, я испытываю недовольство”, – писал Барлоу в отрывке своей неопубликованной автобиографии. “Я изобретаю тысячу мнимых дел, чтобы быть занятым, или изнуряю себя, чтобы не думать о какой-либо деятельности, а сон лишь пустота”. К концу сороковых годов он постоянно был уставшим, и его глаза, некогда хорошими, опускались. Когда недовольный студент пригрозил разоблачить его как гомосексуалиста, с Барлоу было достаточно. 1 января 1951 года он заперся в своей спальне и принял двадцать шесть таблеток секонала(снотворное). Он оставил записку на двери, которая гласила: “Не беспокойте меня, я хочу поспать подольше”. Записка была написано на языке майя.
Между тем Август Дерлет и Дональд Вандрей опубликовали книгу рассказов Лавкрафта, за которой последовала ещё одна книга, и ещё одна. К середине 40-х репутация Лавкрафта как мастера ужасов выросла до такой степени, что Эдмунд Уилсон почувствовал, что ему необходимо написать пару страниц в “Нью-Йоркере”. Уилсон писал, “Истинный ужас в большинстве произведений это ужас плохого вкуса и плохого искусства”. Но его слова не оттолкнули людей от чтения Лавкрафта, который сегодня более популярен, чем когда-либо. ‘The New Annotated H. P. Lovecraft’ вышел в 2014, и даже малейшие и самые эфемерные его работы до сих пор в печати – не говоря уже об беллетристики лавркафтомании, фильмах, видеоиграх, наклееках на бамперы, футболках, кружках в виде головы наиболее известного создания Лавкрафта, осьминога-головного Ктулху.
С другой стороны, Барлоу полностью забыт. Даже в ‘Ночном океане’, к которому Лавкрафт добавил не более нескольких предложений, приписывают Лавкрафту. О жизни Барлоу, которая охватывала миры «странной литературы», экспериментальной поэзии и антропологии — на английском, испанском и нихуатльском языках – сложно говорить: по словам ученого Маркоса Легария, всего девять человек пытались написать биографию Барлоу и все они сдались. Неопределённость Барлоу может также отражать постоянное беспокойство среди фанатов фантастики Лавкрафта, которая была под угрозой из-за подозрений в гомосексуализме в пятидесятых годах, и теперь ей угрожает растущее осознание расизма.
Само собой, Барлоу не изобретал Ктулху. Он жил в великой мечте Лавкрафта, но сам никогда не был великим мечтателем. До сих пор, пока он не попал в Мексику, он был перестраховщиком, который намеревался реализовать все проекты, но оставлял их незаконченными. Он также слишком интересовался реальностью: где Лавркафт сублимировал свои страхи и желания, Барлоу занимался сексом и видел мир. Вместо этого, чтобы воображать ужасных ‘Других’, он обратил внимание на то, что на самом деле хотели другие люди. Тот факт, что вся его деятельность в конечно итоге стала его наказанием, не очень хорошо отражается на реальности; но, с другой стороны, Барлоу в конечно итоге оказал странное влияние на мир художественной литературы – и не только на Лавкрафта.
После Второй мировой войны, колледж Мехико-Сити привлекла ряд студентов по закону G.I. Bill(закон, принятый в 1944, согласно которому лицам, служившим ввооружённых силах во время Второй мировой войны, выделялись стипендии для получения образования и предоставлялись другие льготы). Одним из них был Уильям Берроуз, который приехал в Мексику со своей женой Джоан Волмер, чтобы избежать обвинения в наркотиках в Луизиане. Весной 1950 года Берроуз взял курс по рукописям Майя с профессором Барлоу, который одаренным учителем. (Как вспоминал друг, у него была “особая черта, которая вызывала к жизни давно умершие события”). Образы майя появляются снова и снова в ромах Берроуза: в ‘Мягкой машине’, где рассказчик щеголяет своим знанием археологии Майи и тайным значением мотива Бога Многоножки; Ах Пуч, бог смерти майя в книге 'Здесь Ах Пуч’; Бог Многоножка в 'Голом завтраке’. Кошмарное видение мира Берроуза, в котором живут “контролеры”, преследуемые смертью, является преображением того, что он знал о теологии майя – по крайне мере он знал у Барлоу. “Когда-нибудь изучал рукописи Майя?”, спрашивает один из персонажей 'Голого завтрака’. “Я это так понимаю: священники – около одного процента населения – создают телепатические передачи инструктируя рабочих, что чувствовать и когда”. Как мы знаем, телепатические священники не были идеей Барлоу. Но, учитывая историю Барлоу с фантастикой, они могли бы и быть.
Берроуз ни в чем не признался Барлоу и не был особенно тронут новостью о его смерти. “Странный профессор из Канзаса, штата Миссури, руководитель отдела антропологии здесь в колледже Мехико-Сити, где я получаю свои 75$ в месяц, убил себя несколько дней назад передозировкой таблетками. Рвота была на всей постели”, писал он в письме Аллену Гинзбергу. “Я не вижу в этом самоубийство”, он добавил. Девять месяцев спустя, Берроуз напился и выстрелил своей жене в голову. Писатели берут то, что им нужно, и, возможно, они должны так поступать, чтобы они могли создать свои чудеса и ужасы. Но история Барлоу напоминает нам о том, что чудеса и ужасы остаются в мире, который они оставляют позади себя.