Как известно, в СССР секса не было. А вот эротические сцены, иногда весьма откровенные, в советской подцензурной литературе были. И более того, художественные произведения, содержащие эротические сцены удостаивались Государственных премий, а их авторы - правительственных наград.
Прежде чем привести лишь несколько примеров, я хочу оговориться. Ничего плохого я в этих произведениях не вижу (во всяком случае в эротических сценах). И помечать эту свою заметку какими-то предупреждениями вроде 18+ - не буду, поскольку все эти книги до сих пор продаются в книжных магазинах и никаких полиэтиленовых упаковок на них нет. А в СССР эти книги одобрил Главлит (то бишь цензура), а это ведомство будет покруче депутата Мизулиной и ее высоконравственных коллег.
Начну я совсем с невинной сцены из книги Ильфа и Петрова “Одноэтажная Америка” (И. Ильф, Е. Петров. Одноэтажная Америка. — М.: Гослитиздат, 1937.)
Герои в Нью-Йорке идут на стриптиз. Вот как это происходит.
“После развлекательных магазинов мы попали в очень странное зрелищное предприятие.
Грохочет джаз, по мере способностей подражая шуму надземной дороги. Люди толпятся у стеклянной будки, в которой сидит живая кассирша с застывшей восковой улыбкой на лице. Театр называется "бурлеск". Это ревю за тридцать пять центов.
Зал бурлеска был переполнен, и молодые решительные капельдинеры сажали вновь вошедших куда попало. Многим так и не нашлось места. Они стояли в проходах, не сводя глаз со сцены.
На сцене пела женщина. Петь она не умела. Голос у нее был такой, с которым нельзя выступать даже на именинах у ближайших родственников. Кроме того, она танцевала. Не надо было быть балетным маньяком, чтобы понять, что балериной эта особа никогда не будет. Но публика снисходительно улыбалась. Среди зрителей вовсе не было фанатиков вокала или балетоманов. Зрители пришли сюда за другим.
"Другое" состояло в том, что исполнительница песен и танцев внезапно начинала мелко семенить по сцене, на ходу сбрасывая с себя одежды. Сбрасывала она их довольно медленно, чтобы зрители могли рассмотреть эту художественную мизансцену во всех подробностях. Джаз вдруг закудахтал, музыка оборвалась, и девушка с постельным визгом убежала за кулисы. Молодые люди, наполнявшие зал, восторженно аплодировали. На авансцену вышел конферансье, мужчина атлетического вида в смокинге, и внес деловое предложение:
- Поаплодируйте сильнее, и она снимет с себя еще что-нибудь.
Раздался такой взрыв рукоплесканий, которого никогда в своей жизни, конечно, не могли добиться ни Маттиа Баттистини, ни Анна Павлова, ни сам Кин, величайший из великих. Нет! Одним талантом такую публику не возьмешь!
Исполнительница снова прошла через сцену, жертвуя тем немногим, что у нее еще осталось от ее обмундирования.
Для удовлетворения театральной цензуры приходится маленький клочок одежды все-таки держать перед собой в руках.
После первой плясуньи и певуньи вышла вторая и сделала то же самое, что делала первая. Третья сделала то же, что делала вторая. Четвертая, пятая и шестая не подарили ничем новым. Пели без голоса и слуха, танцевали с изяществом кенгуру. И раздевались. Остальные десять девушек по очереди делали то же самое.
Отличие состояло только в том, что некоторые из них были брюнетки (этих меньше), а некоторые - светловолосые овечки (этих больше).
Зулусское торжество продолжалось несколько часов. Эта порнография настолько механизирована, что носит какой-то промышленно-заводской характер. В этом зрелище так же мало эротики, как в серийном производстве пылесосов или арифмометров.
На улице падал маленький неслышный дождь. Но если бы даже была гроза с громом и молнией, то и ее не было бы слышно. Нью-Йорк сам гремит и сверкает почище всякой бури. Это мучительный город. Он заставляет все время смотреть на себя. От этого города глаза болят.
Но не смотреть на него невозможно”.
Оказывается, Нью-Йорк, как зрелище, куда интереснее раздевающихся девиц - и блондинок, и брюнеток. Интересно здесь, что советские писатели “бурлеск” вовсе не осуждают, а скорее сочувствуют зрителям, которых едва ли не обманули - обещали эротику, а показали механику. Но пролетарские инженеры человеческих душ все сразу прозрели и оценили. Книга вышла в 1937 году. И никаких криков о растленном Западе в ней нет. А на Нью-Йорк и вовсе невозможно не смотреть.
