Когда ты заметил революцию, а она тебя — нет. Есть ли хоть что-то для писателя более обидное?
На гранитном теле Санкт-Петербурга шрамов – не счесть. От таких глубоких и не заживающих, как последствия двух великих воин, до рваных ран после революций и болезненных смен власти, случающихся буквально в каждом столетии (а в некоторых по несколько раз).
Деятели искусства, как никто другой подвергаются влиянию от изменений государственного строя. О чём говорить дозволено, а о чём нет, и есть ли вообще свобода слова? Действительно ли новая философия справедлива, если нет, то что с этим делать? И можно ли сделать хоть что-то. Правильный ответ обнаруживается только спустя несколько поколений. В поиске истины и помогают революционеры-писатели, которые, по сути, озвучивают и запечетляют во времени мнения враждующих народных ячеек.
Мы не будем затрагивать темы правых и виноватых, и те и другие давным-давно лежат в могилах, посмотрим лишь на влияния и последствия.
Итак, февраль 1917 года, Санкт-Петербург, голод, полная неразбериха, и народ, которому не нужны поэты, чтобы говорить за них, демонстрациями на площадях, привлекающими внимания беспорядками они сами отлично говорят за себя «Кормите детей! Прибавку пайка семьямъ солдатъ, защитникамъ свободы и Народного Мiра!».
Но события Февральской революции мобилизировали целые цехи писателей. Хлебников Велимир, основатель русского футуризма, только-только вернувшийся из армии, ринулся в самый эпицентр революции, приветствуя её: «Да будет народ государем всегда, навсегда, здесь и там!» Учредив Общество председателей Земного шара он, от лица всех там присутствующих (Б.Пастернак, Е.Анненкова, как пример) отправил подписанную бумагу в Мариинский дворец: «Правительство земного шара постановило: считать временное правительство временно не существующим». Слова громкие, но на деле – баловство. Октябрьская революция произошла тем не менее всего через два дня, которую никакие бумаги и даже рукоприкладство остановить уже не смогли.
В это же время и Гумилёв в Петрограде был вдохновлён приходом советской власти. Как и Осип Мендельштам он присоединяется к акмеистам (литературное течение, провозглашающее материальность и предметность тематики и образов) и вступил в пору своего расцвета, открывая цикл лекций и публикуясь в газетах. Гумилёв устраивает свою маленькую революцию, «свергнув» Блока и возглавив Союз Поэтов. Но, какой бы большой вклад Николай Гумилёв не внёс в литературу Советского времени, в 1921 году его арестовывают по подозрению в участии в заговоре В.Н.Таганцева (заговор, цель которого – свержение Советской власти через вооружённое восстание) и казнят. Это событие приводит к ряду эмиграций поэтов из Петрограда и России в целом.
Мендельштама так же арестовывают, но уже не за возможное не подтверждённое участие в заговоре, а за вполне реальные действия. Предупреждённый друзьями, увидившими его труды заранее, Осип всё же публикует антисталинскую эпиграмму «Мы живём под собою не чуя страны». В 1934 году его арестовывают и отправляют в ссылку, в которой тот совершает попытку самоубийства. Попытка не удаётся. Поэта то отпускают, то отправляют в ссылку в новое место. Внутренняя тюрьма НКВД, Бутырская тюрьма, исправительно-трудовые лагеря и, как итог, пересыльный лагерь Владперпункт, где он и погибает от, предположительно, истощения, так и не свершив свою собственную революцию.
Большое количество поэтов восприняли приход перемен, как отличный повод поскорее покинуть территорию России. Александр Блок принял революцию с распростёртыми объятьями и отказался от эмиграции, желая быть в трудные времена со своим домом. Он был одним из тех, кто старался максимально сотрудничать и помогать новому строю. Схватившись всеми восьмью лапами за громкое имя сотрудничающего поэта, его изводили всё новыми и новыми поручениями. В 1921 году Блок подал прошение о выездной визе, чтобы поправить здоровье, но ему было отказано. Революция выпила поэта, он ослаб и умер.
Будь ты за или против, бунт выпьет тебя до капли. Принесёт ли он положительные последствия – покажут будущие поколения, но, как сказал на вручении Нобелевской Премии лауреат Иосиф Бродский: «Мне не хочется распространяться на эту тему, не хочется омрачать этот вечер мыслями о десятках миллионов человеческих жизней, загубленных миллионами же, – ибо то, что происходило в России в первой половине XX века, происходило до внедрения автоматического стрелкового оружия – во имя торжества политической доктрины, несостоятельность которой уже в том и состоит, что она требует человеческих жертв для своего осуществления. Скажу только, что – не по опыту, увы, а только теоретически – я полагаю, что для человека, начитавшегося Диккенса, выстрелить в себе подобного во имя какой бы то ни было идеи затруднительнее, чем для человека, Диккенса не читавшего».