Терри Пратчетт
Инаугурационная профессорская лекция в Тринити-Колледж, Дублин, 4 ноября 2010 года
Ребенком я не читал ради удовольствия. Чтение ассоциировалось со школой и кроме того, я отставал. Черта, свойственная моей жизни. Начиная с того, что я поздно родился! Могу сказать, что это было шоком, но не для моей матери, лежавшей и ждавшей меня несколько часов после назначенного времени. Или три чертовых часа, как она говорила мне позже.
Через несколько лет, когда пришло время школы, моя семья еще была на праздниках и я пропустил первый день. А Первый День, как все знают, это важный день. День, когда ты заводишь друзей и врагов, и, что важней, выбираешь крючок, на котором будет висеть твой дождевик следующие три или четыре года. У меня мог быть танк! Я мог бы претендовать на солдата! Я даже не возражал бы против улыбающегося солнышка и мог быть счастлив с пурпурной собакой, но нет, не я, я остался с двумя проклятыми вишенками. И так я отставал, но вы не можете слишком уж отставать с моей мамой, которая учила меня читать с любовь, заботой и привязанностью — а когда это не сработало, взятками: пени за каждую идеально прочитанную страницу; что впоследствии оказалось очень мудрым вложением с ее стороны, особенно гораздо позже, когда они переехали в новый дом в довольно богатом и ухоженном районе…
Как бы там ни было, она сделала ошибку, научив меня слишком многому для своего возраста. Я помню, потому что этот эпизод вытатуирован в моей психике, день в третьем или четвертом классе, когда учительница спросила нас откуда берется дождь. Так вышло, что мама рассказала мне о круговороте воды и как моря медленно испаряются в небо, формируя облака, которые затем летят над землей, охлаждаются и выпадают дождем. Конечно все умные ребята, те, чьи крючки не были отмечены ягодами, подняли руки и издавали «меня, мисс, меня, мисс» звуки, но учительница заметила слабоумного ребенка, который поднял руку выше всех. И после ее удивленного кивка, я триумфально выкрикнул: «Море, мисс!»
Результат? Насмешки класса, подначки учительницы, не потрудившейся спросить, почему я так сказал. Даже смущенным ребенком я думал в ужасном замешательстве: «Ну, не может же она считать, будто я не знаю, что дождь падает с неба, но она спросила откуда он и я сказал правду». Для подобных учителей отведен особый круг ада, и он прямо по соседству с тем, что подготовлен для преподавателей, которым не нравится, когда родители учат детей читать перед школой, и через одну жаровню от людей, считающих, что детям нужно давать только подходящие для них книги, и я вот что скажу, круг этот недостаточно велик или недостаточно низко находится. Конечно, я не сказал маме, потому вы никогда не говорите маме, просто на тот случай, что это может доставить еще больше неприятностей, но что-то начало бурлить и расти во мне, в этом я уверен. Но я продолжал. В моей школе персонал принимал решение, когда тебе было шесть, основываясь на твоем умении читать, пройдешь ты или нет странный экзамен с одиннадцатибальной системой. Победители отправлялись в различные грамматические школы, в то время как проигравшим доставалось то, что называлось современной средней школой, где не смолкал плач и скрежет зубовный, особенно твой.
И поскольку, несмотря на все усилия мамы в принципе научить меня читать, я не прошел этот тест, я был помещен среди козлищ, а не агнцев, и это было лучшим, что когда-либо происходило в моем образовании, потому что я был сообразительным парнем, пусть и немного странным, и со всеми этими агнцами, которых учителя провели сквозь экзамен, я, мальчик, который всегда был средним по успеваемости, внезапно смог стать лучшим, почти не прикладывая усилий. А как вы знаете, когда вы наверху, вы хотите там оставаться. И так, впервые, я тяжело работал.
Где-то в это время, пока я был в Лондоне с моими родителями, дядя дал мне книгу «Ветер в ивах», и я взорвался. Я никогда не слышал о подобных книгах. Книги были штуками, которые тебе читали учителя, но здесь был этот крот, у которого был друг, который был крысой, у которого был друг, который был барсуком, и у всех у них был друг, который был жабой, и не просто жабой, потому что эта жаба могла водить машину и быть перепутанной с прачкой! И даже я был почти уверен, что хотя прачка скорей всего не была претенденткой на конкурс Мисс Мира, вряд ли ее можно перепутать с жабой.
Я не мог выразить свои чувства в тот момент, потому что не владел для этого языком, но сейчас я могу сказать, что понял с огромным удовольствием, как автор пудрил нам мозги, играл с нами, выкручивал слова! Где, черт побери, я могу найти еще? — думал я.
В связи с этим я вспомнил, пока писал это, что в то время я волновался о лошади. Помните? Лошадь, которая тащила канареечного цвета караван в книге? Я помню, как будучи ребенком думал, что все эти животные могут говорить и не обязаны работать, чтобы обеспечивать себя, как мой папа, в то время как тягловая лошадь делает всю работу, все время, и у нее нет голоса. Кратковременное чувство, которое я тогда испытал, было чистым социализмом. И вот так я стал субботним мальчиком в местной библиотеке, жадно выписывая себе еще один библиотечный билет каждый раз, когда появлялась книга, которую я действительно хотел прочитать. И я читал все подряд.
Это было своего рода цепной реакцией: одна книга отсылала тебя к другой, и ты читал ее, и переходил к следующий, безо всякого порядка, метода или плана, кроме возможности прочитать их все, и так я читал «Лондонские рабочие и лондонская беднота» Мэйхью в тоже время, что читал книгу Туве Янссон «Муми-тролли», и читал я эти книги с одной интонацией внутреннего голоса.
Что-то я считал чепухой, и скорей всего так и было, но возник паттерн; я взял книгу о Шелковом пути, просто потому что это интересно звучало, и она привела меня к истории, которую мы не изучали в школе, не потому что учителя были плохими, но потому что никто на самом деле не думал, каким должно быть образование. Я помню, как изучал в школе Хлебные законы, но только смутно припоминаю, о чем они; однако я помню, что они были промахом правительства в ущерб бедным. Так что здесь ничего не изменилось! Но настоящая история — история, которую все должны знать — начало Земли, танец континентов, путешествия человечества, развитие науки — об этом мало говорилось в школьной программе, но к счастью в библиотеке, благослови ее Бог, все это было в изобилии.
Для меня образование в библиотеке было похоже на собирание огромного пазла из научной фантастики, истории и палеонтологии. Я все их читал будто они были частями одного целого, и в холистическом смысле они определенно были.
Еще один прорыв произошел, когда где-то в двенадцать лет я открыл магазины подержанных книг; там были книги, которые больше не попадали на библиотечные полки. Моя местная библиотека в Биконсфилд была превосходной новой библиотекой с превосходными новыми книгами. Но мой папа сказал мне, что в деревне Пенн есть магазин подержанных книг, на велосипеде недалеко, хотя трудно ехать на велосипеде, когда возвращаешься с двумя полными, раздутыми хозяйственными сумками книг, висящими на руле. Это был восхитительный книжный, там я научился юмору.
Я выбрал простой путь, хотя простой путь часто не так уж и прост. Я прочитал ради удовольствия каждый брошюрованный Панч от 1840 до середины 60-х. Почему? Ну, не для того, чтобы получить урок юмористического писательства, но смеха ради. Тем не менее, урок я получил, потому что читал лучших сатирических и юмористических писателей столетия, включая Марка Твена и Джерома К. Джерома, чей лаконичный стиль, мне кажется, имеет сходство, даже несмотря на то, что между ними был океан. Джоффри Уилланс и Рональд Сэрл радовали меня, создав цикл Молсворт. Вы знаете, конечно? Лучший школьный юмор в книгах Down with Skool!, Whizz for Atomms, How to be Topp, и Back in the Jug Agane. Затем я начал впитывать колумнистов вроде Бичкомбера, Патрика Кэмпбелла, Роберта Робинсона и не в последнюю очередь, определенно не в последнюю, Алана Корена — возможно, если говорить о юморе наблюдений, короля среди них.
Я читал все это, когда я был, по меркам конца пятидесятых, еще ребенком, но делая это ради чистого удовольствия, я с силой давил на педаль роста; я выяснил, что юмор должен быть актуальным и читая заплесневелые тома Панча я подхватил, через диффузию, темы, заботы и даже речевые паттерны тысячелетия, что равносильно банковскому вкладу для писателя. Я не искал идеи, техники или, это ужасное слово, трюки, я просто впитывал. Пожалуй, это делают все писатели, каждый по-своему, поскольку трудно представить автора, который не был сначала читателем. Я был поражен богатством, лежащим передо мной. Я учился у мастеров и думал о том, чему научился. На самом деле я тогда об этом не знал, но мельница Сатаны начала движение в моей голове и через некоторое время превратилась в писателя, но как каждая мельница, она нуждается в размоле. (И если вы не знаете, что такое размол, посмотрите! Вы же ученые!)
Больше всего меня впечатлило умение Алана Корена передавать манеру разговора среднего, запутавшегося англичанина, но особенно тех, кого мы привыкли называть рабочим классом. Я знал это, потому что моя лондонская бабушка брала меня на рынок и каждый пекарь, зазывала, торговец, любитель заядлого торга, кондуктор автобуса, и даже моя бабушка, говорили диалогами Корена. Чудесный человек.
Я помню шутливый спор с мамой после того, как лондонская бабушка сказала мне, что можно определить, куда идет автобус, потому что его название написано впереди. Моя мама рассказала мне о греческих мифах, и упомянула первый марафон, который пробежал Фидиппид — он бежал из Марафона в Афины, как знает каждый школьник, ну, знал — и я помню, как предъявил маме веский аргумент, что раз он бежал в Афины, то он скорей бежал Афины, а не Марафон, потому что вполне определенно так бы оно и было, если бы он работал в лондонском транспорте. Аргумент, который моя мама снисходительно приняла, не выдав мне подзатыльник.