Варвару Бубнову восхитили своим графическим изяществом иероглифы, цвет и узор тканей для одежды японцев, изящество восточной посуды
Текст: Арина Абросимова, текст: Александр Бурый
Она прожила долгую, сложную, насыщенную событиями и впечатлениями жизнь и всегда считала себя счастливой. Как ей удалось выстоять перед опасностями исторического перелома, не изменив себе, не отрекаясь от выбранного еще в юности пути – остается большим вопросом.
Семья русских интеллигентов, соединенных с отечественной культурой вековыми связями, безусловно, формировала своим повседневным бытованием необходимую для духовного развития личности атмосферу. В таких семьях дети с младых ногтей как будто само собой получают сильнейший импульс к познанию мира и своего Я, к ним переходит выпестованный опыт многих поколений, проживших жизнь не столько в осмыслении ее перипетий, сколько в стремлении к идеалу…
РОДОСЛОВНАЯ
Бабушка нашей героини, псковская помещица Екатерина Лукинична, с отличием окончившая Екатерининский институт благородных девиц, вышла замуж за тверского помещика из достойного дворянского рода, гвардейского офицера в отставке – Николая Ивановича Вульфа. Его дед, швед Гавриил Вульф, с 1679 года служил при Алексее Михайловиче, а на гербе рода красовался волк на рыцарском щите и девиз «Молись и надейся» (Ora et spera). Когда одна из их дочерей, Анна, настолько увлеклась музыкой, что решила связать с нею свое будущее, родители, не колеблясь, отвергли эту затею и даже пригрозили лишить «артистку» содержания, но – тщетно: та умчалась из отчего дома в Петербург. Пригодилось знание французского и немецкого языков – Анна давала уроки и могла не только снимать жилье, но и платить за занятия вокалом. Музыкальный слух и красивый голос помогли девушке: ее пригласили на работу в труппу Киевской оперы. Но тут в доме военного прокурора, литератора, издателя журнала «Русская речь» Александра Навроцкого, падчерица которого была ученицей Анны, без пяти минут оперная дива знакомится с сотрудником журнала Дмитрием Бубновым. Окружение считает его неудачником – слишком уж мечтателен, но Анна встречает настоящую любовь, поставившую ее перед главным выбором: служение искусству или личная жизнь? Неизвестно, насколько удачно сложилась бы карьера Анны Николаевны, но вот с семейной жизнью ей повезло.
Дмитрий Капитонович стал первым в своем роду, кто не пошел служить во флот – практически все Бубновы были моряками. Его отец, Капитон Андреевич, еще юнгой пережил кораблекрушение и чудом спасся – благодаря тому, что обреченные на гибель офицеры привязали его веревками к обломку мачты, – несколько суток он провел в водах Балтики и был спасен голландскими рыбаками. Потом служил в Кронштадте, женился, воевал с англичанами в Крымской войне, стал комендантом крепости Соломбала недалеко от Архангельска, на берегу Северной Двины, где и прошло детство его сына Дмитрия. Море не вдохновляло этого мечтательного мальчика, он был увлечен поэзией, что через много лет привело его и в Петербург, и в редакцию «Русской речи», и к Анне Вульф…
Молодой супруг сразу остепенился – поступил на службу в Крестьянский поземельный банк. У них родились три дочери: Мария – в 1884 году, Варвара – в 1886-м и Анна – в 1890-м. Супруги жили скромно, в маленькой съемной квартирке, но после рождения второй дочки, благодаря полученному наследству, смогли переехать в просторную квартиру в «богемный» район Коломны, на Садовую улицу: рядом Нева, Покровская церковь, Английский проспект, Мариинка. Отношения молодой супруги с родителями в итоге восстановились, и с весны все выбирались в имение Вульфов Берново: большой двухэтажный желто-белый дом с мезонином, построенный по моде второй половины XVIII века среди лип и берез, лугов и цветов… Девочки, несмотря на долгий путь из Петербурга, обожали там бывать, а вот отец избегал поездок и помещичью жизнь называл «берновщиной».
Но именно этот дом хранил память о Пушкине, который в Михайловской ссылке сдружился с соседкой Прасковьей Осиповой-Вульф, живущей в Тригорском вдовой Николая Вульфа, родной брат которого, Иван, владел Берновом. Поэт гостил в нескольких имениях этой большой семьи в 1828, 1829, 1833 годах – его радовали свобода, тишина, сельская природа. Здесь появились его стихи «Анчар», «Зимнее утро», «Зима. Что делать нам в деревне?», «Посвящение» к поэме «Полтава», здесь он закончил VII главу «Евгения Онегина»… Пушкин часто играл с детьми в горелки, гулял с ними по аллеям парка, к омуту реки Тьмы, до конца дней своих поддерживал эту дружбу. А его последняя дорога в Святогорский монастырь из-за метели пролегла через Тригорское, и Прасковья Осипова-Вульф сказала: «Точно Александр Сергеевич не мог лечь в могилу без того, чтоб не попрощаться с Тригорским и с нами»…
И, разумеется, из поколения в поколение эта семья хранила память о поэте, передавая рассказы о нем детям-внукам-правнукам. На коре одной из берез в Бернове долго оставалась нацарапанная Пушкиным надпись: «Прости навек! Как страшно это слово!»…
ВХОЖДЕНИЕ В ИСКУССТВО
Сосредоточившись на воспитании и развитии талантов своих дочерей, убежденная в том, что женщина в жизни может увлекаться только искусством, Анна Николаевна сама занималась с ними музыкой, языками, рисованием. В результате ее усилий Мария стала пианисткой, Анна – скрипачкой, а Варвара – художницей. Застенчивая и независимая девочка любила рисовать «истории», фантазируя и сочиняя – возможно, эта черта перешла к ней от отца, который из своей замкнутости выходил только благодаря поэзии и мог часами наизусть читать дочкам любимого Тютчева.
Мама часто водила Варю по выставкам, а в 12 лет устроила ее в Рисовальную школу Общества поощрения художеств на Морской улице, где юной художнице очень нравилось. Правда, на какое-то время ей пришлось оставить там учебу, но она вновь вернулась в школу в 1903 году – после окончания с отличием гимназии Муравьевой. Сильнейшее впечатление от современной живописи Варя получила благодаря работам Врубеля и Борисова-Мусатова, а в 1901-м на выставке в Академии художеств ей открылся новый взгляд на изображение – импрессионистский, сиюминутно запечатленное состояние природы: водяные лилии Левитана, зимний закат Пурвита, черная ночь со всполохами огней Рушица. Подавая в школе большие надежды и часто получая похвалы от своего учителя Петра Мясоедова, Варя в 1907-м выдерживает экзамен в Высшее художественное училище при Императорской академии художеств – из 250 претендентов были зачислены лишь 16 человек. «Будешь пятым сословием», – сказал ей отец, беспокоясь за будущее дочери. Но сама Варвара испытывала счастье, о котором прежде боялась даже мечтать! Египетские сфинксы на Неве, как она считала, охраняли тайны искусства, к которым она приблизилась, и надо было договариваться и разгадывать загадки…
С ней на курсе оказываются сестра будущих футуристов Людмила Бурлюк и будущий философ и основоположник аналитического искусства Павел Филонов. Пролетели семь лет, за которые Варвара невзлюбила слово «художница» и точное копирование, отметающее всякие фантазии и поиск: «Эпохой Возрождения начиналась наша учеба в искусстве и по большей части ею же и кончалась». Она любила Эрмитаж: «Здесь меня рано стали притягивать портреты Рембрандта: они смотрели на меня из таинственной глубины холста настоящими, видящими глазами, и это казалось мне высшим достижением живописи».
С помощью старшего товарища, латыша Вольдемара Матвейса (на русский манер все его звали Владимиром Матвеем – с ударением на первый слог. – Прим. авт.), Варя, по ее словам, «начала познавать сущность искусства». Выходец из крестьян, он был из тех, кто, открывая вечные законы искусств, предпочитал искать истину самостоятельно. За картину «Березы на закате солнца» он получил на выставках в Париже и Риме золотую медаль. Он первым прочитал Варе стихи Блока, отправил ее в Москву – смотреть частную коллекцию Сергея Щукина, и французские модернисты цветом и свободой потрясли Бубнову. Организовал в 1909 году «Союз молодежи» для устройства выставок начинающих художников и издания журнала, просвещающего читателей в вопросах европейского и восточного искусства. На первой же выставке этого общества, в 1910-м, Варя представила свою работу в плоскостном стиле, а в первом номере сборника «Союз молодежи» – статью «Персидское искусство», во втором – перевод итальянского «Манифеста футуристической живописи», и все – под псевдонимом Д. Варварова, чтобы избежать недовольства профессоров-академистов. Он тоже взял псевдоним – Владимир Марков, чтобы публиковать свои статьи, первая из которых призывала художников больше полагаться на интуицию и допускать элемент случайности…
«Дружба, как шестеренки часовой стрелки: они движутся незаметно, но неизбежно забирают все новые и новые зубчики», – вспоминала Варя впоследствии, уже став женой Матвея. В 1913-м молодые путешествовали по Европе, отдавая предпочтение этнографическим коллекциям колониальных предметов, например, в Британском музее – каменные колоссы острова Пасхи, миниатюры в коптских рукописях и деревянная африканская скульптура. По возвращении Бубнова участвовала в выставках «Бубновый валет» и «Ослиный хвост» вместе с Робертом Фальком, Владимиром Татлиным, Владимиром Маяковским, Казимиром Малевичем, Натальей Гончаровой, Ольгой Розановой, Давидом Бурлюком, Михаилом Ларионовым. Творческая жизнь била ключом…
Увы, счастливый брак оборвался уже в 1914 году внезапной кончиной Матвея от перитонита, и Варя, заглушая боль утраты, продолжила заданный им вектор по исследованию народного искусства. В 1915-м окончила двухгодичное обучение в Петербургском археологическом институте, изучая древнерусские искусство и письменность, и стала действительным членом Археологического общества. В 1917–1922 годах жила в Москве, служила в должности научного сотрудника-палеографа отдела древнерусских рукописей и книг старой печати Российского государственного исторического музея, организовала в голодной послереволюционной Москве выставку древней русской миниатюры, сама участвовала в выставках нового искусства. В 1919-м подготовила к печати и опубликовала со своим предисловием книгу В. Матвея «Искусство негров». Ее жизнь была насыщена событиями и людьми, редкостное трудолюбие не унималось, постоянно находя все более важные задачи и цели…
К ВОСХОДЯЩЕМУ СОЛНЦУ
Младшая сестра Вари, Анечка, по общему мнению, играла на скрипке виртуозно и, окончив Петербургскую консерваторию, стала концертировать и преподавать. На одном из благотворительных концертов в нее влюбился вольнослушатель факультета естественных наук Петербургского университета японец Сюнъити Оно, потомок древнего императорского рода по материнской линии и бедного самурайского – по отцовской. Анна ответила ему взаимностью. В феврале 1918-го они поженились и отправились в Японию. В феврале 1922-го и Варвара с матерью Анной Николаевной отправились вслед за ними – проведать и познакомиться с членами клана Оно, к которому уже три года принадлежал их внук и племянник – маленький Сюнтаро. В честь русского деда ему дали и православное имя – Дмитрий, а звали его на русский манер Шуня.
Анна носила кимоно и деревянные сандалии гэта, брала уроки японской музыки и танца. Правда, тосковала по классической музыке – в Японии она мало где могла ее услышать. Она решила поправить ситуацию: давала уроки игры на скрипке как взрослым, так и детям, что было тогда в новинку. Этот эксперимент увенчался успехом, а Анну стали называть «матерью японских скрипачей». С 1946 года и по сей день существует музыкальное «Общество имени профессора Анны Бубновой-Оно», которое устраивает памятные концерты дважды в год.
Варвара Бубнова, приехав в гости из Петербурга, с радостью окунулась в культуру Японии. Ее восхитили своим графическим изяществом иероглифы, цвет и узор тканей для одежды японцев, не могла она остаться равнодушной и к совершенству повседневной посуды – красота достигалась «не орнаментом, не яркостью или богатством расцветки, а любовным прикосновением формующих рук к глине». Увидев как-то осенью в ярко-голубом небе белоснежную вершину горы Фудзи – символ чистоты и отрешенности от суеты жизни, Варвара только тогда поняла, что она – в Японии.
В 1923 году она поступила в Токийское художественно-прикладное училище, занялась изучением разных видов гравюры, осваивала средневековую монохромную живопись тушью суйбокуга, работала в технике цветной гравюры на линолеуме и черно-белой – на цинке, занималась акварелью. Многие молодые японские художники ездили учиться в Германию и Францию, так как в Японии тогда были особенно модными европейская живопись маслом, фовизм, дадаизм, футуризм и кубизм (приезжал Давид Бурлюк, участвовал в выставках, называя себя отцом русского футуризма, познакомил японцев с линогравюрой. – Прим. авт.), и новые друзья Бубновой не понимали, зачем она осваивает их «устаревшую» литографию! Но у нее было свое мнение: «Я мечтала у себя на родине помочь развитию эстампа – искусства, доступного народу по цене, массового по технике, но подлинного по своей художественной ценности». В 1920-е Варвара Бубнова участвовала в выставках авангардистских групп МАВО, «Никакай» и «Санка Индепендент», писала портреты, жанровые сцены и пейзажи.
С юности Варя больше всего любила писать пейзажи и потому все летние каникулы самозабвенно запечатлевала природу в Бернове, став достойным продолжателем классических традиций русского пейзажа. И вот сейчас, в Стране восходящего солнца, она увидела другую натуру и принципиально иное отражение ее в искусстве. Здесь нет стремления к реалистичности, напротив, текучая недосказанность и поэтическое наполнение – невысказанное, но ощущаемое… Дух экспериментаторства коснулся и Варвары – к ней пришла смелая идея найти точки соприкосновения, уловить возможности синтеза между техникой и приемами классического японского искусства и опытом современных европейских школ. Но через импрессионистов она впервые узнала и об искусстве Японии, которое таким образом оказывало влияние на русский авангард – и на Бубновой круг замкнулся. Песни Серебряного века и непримиримые убеждения русских авангардистов, увлечение французским импрессионизмом, экспрессионизмом, неопримитивизмом, влюбленность в этнику и орнаментику всех народов, глубокие познания в древнерусском искусстве, очарованность японской уникальностью – трудно представить, что могло выплавиться в этой «доменной печи»! Это была задача для первопроходца, допускающего возможность проб и ошибок, но стремящегося не столько к самовыражению, сколько к открытию для других нового видения мира. Ее литографии, по мнению японских коллег, верх изящества и красоты, но интересно, что прямого заимствования художнице удалось избежать: в пейзажах на японские темы есть лишь элементы стилизации. «В искусстве живописи я поздно стала взрослой, то есть поздно начала понимать характер и цель избранной дороги»…
ВМЕСТО НОСТАЛЬГИИ
Визит Варвары Бубновой в Японию затянулся… почти на сорок лет! Нельзя утверждать, что она с легкостью оторвалась от родных просторов и не тосковала по Петербургу, Москве и Бернову. Первые годы были особенно мучительными, но Варвара приспосабливалась, находя смысл в освоении местной специфики и приобщении японцев к богатству русской культуры. В результате пребывание Бубновой на чужбине оказалось сродни миссионерству: ведь японцы и русские в те времена еще очень мало знали друг о друге. Совсем недавно, в 1904–1905 годах, страны воевали, и Российская империя потерпела горестное поражение. К Советской России, из которой приехали Бубновы, японцы испытывали повышенный интерес – интеллигенция, профсоюзы и только что возникшая компартия осуждали японскую интервенцию в Сибирь и на Дальний Восток, летом 1922-го был создан Комитет за невмешательство в дела России, а в октябре японцы были оттуда изгнаны. Не увидеть врага в иноплеменнике, научиться понимать, принять его через культуру – вот скрепляющие нити, которыми ткала свою новую реальность Варвара Бубнова. «Отношение ко мне было не только внимательное, но и самое дружественное. Без этого я бы не могла справиться с моими работами, едва понимая японский язык. Конечно, первое время я делала все наоборот», – вспоминала Бубнова много лет спустя.
Гостеприимство весьма состоятельной семьи Оно было искренним, и даже Анна Николаевна, мама Варвары и Анны, нашла себе занятие – организовала кружок иностранных языков и кружок пения «Лулило», в котором учила японскую молодежь европейскому искусству вокала. Варвара же с 1924 года преподавала русский язык и литературу в частном Университете Васэда, в Токийском институте иностранных языков, в обществе «Япония – СССР»; с 1925-го стала членом Японско-русского литературно-художественного общества, сотрудничала с журналом «Искусство Японии и России» (с 1929-го – «Советское искусство»), публиковала в японских изданиях статьи по русскому искусству и литературе, воспоминания о жизни в России. С 1932 года Бубнова выставлялась в обществе графиков «Кукугакай» (член общества с 1937-го); входила в Общество отечественной живописи, Японскую ассоциацию гравюры, Общество художников-ксилографов и Объединение женщин-художников. В 1932 году прошла ее персональная выставка – первая в жизни, правда, на чужбине. Всего в Японии состоялось шесть персональных выставок Бубновой.
Особое место в ее деятельности заняло иллюстрирование литературных произведений. Бубнова исполнила иллюстрации к японским изданиям Пушкина, Гоголя, Толстого, Достоевского, Чехова и советских писателей. «Благодарю судьбу, что искусство слова и здесь открыло для меня свои необъятные просторы мысли и красоты. Русскую литературу я открыла для себя вновь», – она преподавала русскую поэзию в университете, воспитав целую школу переводчиков-пушкинистов!
В 1927-м Варвара снова вышла замуж – за русского эмигранта Владимира Головщикова, увлеченного художественной фотографией, и зажили они очень дружно. Однако не все было безоблачно. Сначала Варвара узнала, что такое землетрясение – в 1923 году в Токио погибло почти 150 тысяч человек: «Природа Японии прекрасна, разнообразна и страшна. К людям она не благосклонна». Стала понятна и японская пословица – «Семь раз упади, восемь раз встань». За стихийным бедствием последовали погромы и расправы над демократами, коммунистами и корейцами. В середине 1930-х Бубнова подала прошение о возвращении на родину, но ее лишили советского гражданства – за «связь с врагом народа»: по поручению советского посольства она знакомила видного деятеля (фамилия его неизвестна) с достопримечательностями, а по возвращении в СССР он был арестован... Внезапно от перитонита умер Шуня, который успел прославиться на всю Японию: с 6 лет этот чудо-ребенок играл скрипичные концерты Бетховена и Моцарта, в 12 стал первой скрипкой в симфоническом оркестре. Кстати, его двоюродная сестра – Йоко Оно, была женой Джона Леннона…
С приходом к власти фашистов начались репрессии, многие друзья Бубновой пострадали, за ней и мужем установили слежку. После «путча молодых офицеров» в 1936-м Варвара с мужем были объявлены нежелательными иностранцами, закрылось русское отделение Университета Васэда, Бубновой пришлось уйти и из Токийского института иностранных языков. Сестра Анна развелась с Оно и вместе с мамой жила в доме Вари. В годы Второй мировой войны Япония медлила вступать в войну с СССР, но к русским отношение было соответствующим: их семью выселили из Токио в горный поселок Каруидзава, а дом в Токио был уничтожен бомбежкой – со всем имуществом, включая библиотеку и литографии. В 1947-м, на двадцатилетие супружеской жизни, Бубнова снова овдовела…
ВОСЕМЬ РАЗ ВСТАНЬ!
В 1956 году Бубнова участвовала в выставке русского искусства в Японии, а в 1958-м наконец вернулась на родину и поселилась в Сухуми, где жила ее старшая сестра, Мария. Через два года к ним присоединилась Анна. Варваре было 72 года. Фазиль Искандер отметил: «…широта умственных интересов, простота – свойство людей духовно развитых, – вот что привлекало в ней. Тихий голос, мягкие движения и твердый взгляд, неожиданно загорающийся тонким чувством юмора, покоряли. Облик ее лучился доброжелательностью и тактом». Их дом становится местом паломничества исследователей искусства. «Пример сестер Бубновых должен нас вдохновлять, ибо лучшее отношение между нациями – это когда выдающиеся люди служат культуре двух стран и, следовательно, всему человечеству», – подчеркивал Дмитрий Лихачев.
Она вновь посетила Берново – бог знает, с какими чувствами! Бубнова за свою долгую жизнь не утратила верности идеалам, духа независимости и любви к многоликой культуре: «Какой-то мудрец сказал, что счастлив тот, кто любит работу, которая наполняет так или иначе его жизнь. В этом смысле я очень счастливый человек. Только наша работа, только наши труды дают нам скромное, но устойчивое счастье». В разных городах страны прошло 20 ее персональных выставок, ретроспектива в Токио, она писала для отечественных журналов статьи по искусству и книгу воспоминаний, в 1959-м стала членом Союза художников СССР, в 1966-м – заслуженным художником Грузии, в 1982-м была награждена японским орденом Драгоценной короны 4-й степени за вклад в развитие культурных связей СССР и Японии.
С 1979 года Варвара Дмитриевна жила в маленькой квартирке на окраине Ленинграда, весной 1983-го ушла из жизни и, по ее желанию, похоронена в Сухуми – рядом с сестрами. В 1985-м в Берновском музее А.С. Пушкина открылась постоянная выставка о жизни и творчестве Варвары Бубновой. В 1986-м мемориальные выставки к 100-летию со дня ее рождения прошли в Москве, Ленинграде, Тбилиси, Архангельске, Сухуми, через год – в Токио. Возможно, в 2018 году, объявленном перекрестным Годом культуры России и Японии, о Варваре Бубновой вспомнят еще не раз. Она создала несколько тысяч произведений! Ее работы представлены в ГРМ, ГТГ, ГМИИ, Музее искусств Грузии в Тбилиси и во многих зарубежных собраниях. В Сухуми есть Музей сестер Бубновых…