- Мы соскучились, - из телефона донесся бодрый голос супруга, перекрикивающий озорное тявканье нашего щенка Харли, - а Степка картинку тебе нарисовал. Когда приедешь?
- Скоро буду, - ответила я под нетерпеливые гудки автомобилистов и, отключившись, бросила мобильник на пассажирское сиденье машины. Плавно вывернула руль на шумный, мерцающий вечерними огнями Кутузовский проспект и задумалась. Почему никогда не договариваю эту фразу до конца? Почему, войдя в квартиру после утомительного рабочего дня, не произношу, облегченно вздохнув: «Наконец-то я дома»? И порой мне чудится, что мой дом там, далеко-далеко.
И в эту самую минуту решила вечером сказать мужу, что хочу съездить домой.
Он, конечно же, усмехнется и заметит:
- Опять ты про свою деревню?!
И я знаю - он согласится. Он соглашается уже пятнадцать лет, жертвуя встречами с друзьями, хотя и не может понять эту сокрушительную силу, которая так тянет меня из Москвы в далекую деревню, где растут елки, жидкие ромашки и вместо скрашивающей скудость природы широкой реки, течет мутный ручей.
Меня неудержимо влечет Мой дом, где я, едва научившись ходить, впервые переступила его порог, вдохнула незнакомый запах щавелевого супа и чихнула от пыли поднявшегося песка, который взметнул кот, пронесшийся мимо. Тот дом, где крепкие дедушкины руки усадили меня маленькую на скрипучую железную кровать. И надежность тех рук я помню до сих пор, хотя дедушки нет уже много лет. А я тогда с любопытством прислушивалась, как под бабушкиными тяжелыми шагами скрипят, будто переговариваются друг с другом, деревянные половицы. Смотрела, как она устилала их домоткаными половиками, напевая печальную песню о девушке. И беленая подбоченившаяся печь, все еще согревает этот дом добрым теплом дров. А пузатый телевизор с двумя длинными рожками-антеннами так и накрыт по заведенной бабушкой привычке вязаной узорчатой салфеткой.
С наслаждением вороша детскую память, я увидела, как бабушка принесла в кухню курочку-пеструшку, чтобы я с ней поиграла. Курица беспокойно дергала головой, мигала глазами и квохтала. Я подсовывала ей на ладошке пшено: «Клюй, кувочка, зелнышки». И, стянув со стола зеленый остроперый лук, тыкала им в клюв, приговаривая: «И тлавку покушай».
И не могу объяснить самой себе, какая сила заключена в Том доме. Почему мое сердце выбрало именно его и не пожелало принять те другие, в которых мне приходилось жить, переезжая из города в город: Ташкент – Петербург – Москва. И я упорно твердила: «Мой дом там, в деревне». Он всегда казался старым, скрипучим, даже ворчливым, но очень добрым. И он больше, чем дом, это вся деревня, где прошло мое детство. Это старая баня по-черному, пропахшая березовыми вениками и копотью. Черемуха, под которой так хорошо сидеть и втягивать носом аромат ее распустившихся сливочных помпонов. Это маленькие желтые пуговицы цветов пижмы. Кажется, их можно пришить к платью и пахнуть летом. И чем крепче ты их пришьешь, тем дольше будут каникулы.
А как я любила весну! Сходил снег, и из промерзшей земли выстреливала ярко-зеленая трава. И совсем скоро пригорки вдоль ручья покрывались желтыми цветами. И их было так много, хоть косой коси. Так мы их и прозвали. «Надо же, коси-косой расцвели!», с улыбкой говорили мы каждую весну, видя это нахальное желтоглазое буйство. И так радостно делалось, так легко. И я знала, что наступило самое настоящее весеннее счастье. И как же было здорово оседлать старый велосипед и остервенело крутить педали. И смеяться, и ехать, не зная куда. Просто ехать, просто смеяться, просто расправить руки навстречу жизни. Такой длинной, долгой и счастливой, в которой обязательно будет муж, ребенок и собака, наверное лабрадор.
И вот я уже устремляюсь к лесу. Тот лес помню до сих пор. Он живет у меня вот здесь, в груди, ровно посередине. Его мохнатые великанши-ели расступаются, впуская меня в дивный мир крошечного островка молодых осинок и их подрагивающих, несмелых листьев. Ноги утопают в кудрявом голубом мху, и тело само падает навзничь, вытянув руки к небу, ловя в прорехах крон яркие солнечные лучи. Я чувствую, что лес живой и начинаю вместе с ним дышать в такт. Вдох, еще один, и затем я выплескиваю из себя радость. Так ее было много, что она вся не умещалась во мне. И заливистый смех разносится по всему лесу, сливаясь с щебетанием птиц. И мой звонкий голос сшибал пролетающих мимо комаров песней, слышанной от бабушки:
Кудри ви-ились опусти-ились и ложи-ились на плечо
В молодо-ого гармони-иста я влюби-илась го-ря-чо.
Скоро я буду дома. Меня встретит счастливая, немного постаревшая мама. Она, конечно, всплакнет. Глядя на нее, я тоже заплачу, уткнувшись ей в грудь, как в детстве. И мама непременно скажет: «Не поверишь, к твоему приезду у нас коси-косой расцвели». И тогда я улыбнусь и почувствую себя той девочкой в родном доме, где я жила и еще умела видеть и чувствовать любое маленькое чудо.
