"Солярис" относится к числу произведений, которые с возрастом воспринимаются совершенно иначе, чем когда мы читали их в первый раз. Мне, слава богу, что Стругацкие, что Лем попались существенно позже 20 лет, и я и в первый раз, наверное, не воспринимал эти книги как сугубо фантастическое произведение. Но, тем не менее, я точно помню, что в первые разы у "Соляриса" фантастическая составляющая была для меня существенно важнее составляющей философской.
Теперь, конечно, кажется, что всю книгу стоит читать прежде всего ради финального разговора Криса и Снаута про Бога-неудачника, который я бы привёл полностью, если бы во мне не теплилась надежда на то, что после моего поста кто-то поставил "Солярис" себе на полку и перечитает эту небольшую, но такую важную книжку.
Тезис о том, что всякий религиозный Бог слаб, ибо то требует преклонения и даров, то пускается во все человеческие тяжкие, мне многое время был весьма близок. Однако со временем я с некоторым даже изумлением стал оценивать эти свои размышления, думая о том, что с какой стати я когда-то решил, что какая-то религия - пусть даже самая красивая или положенная мне по праву рождения - может описать моего Бога.
Но Крис в этом диалоге как бы опускает в целом понятные допущения Снаута и описывает этого своего ограниченного Бога (а отчаявшегося Бога Снаут приравнивает к человеку), как сущность, ошибающуюся в предсказании будущего своих начинаний. "Это Бог... калека, который всегда жаждет большего, чем может, и не сразу понимает это. Бог, который изобрел часы, а не время, что они отсчитывают, изобрел системы или механизмы, служащие определенным целям, а они переросли эти цели и изменили им. Он создал бесконечность, которая должна была показать его всемогущество, а стала причиной его полного поражения", — это так болезненно напоминает так многое, и потому эти цитаты в "Солярисе" гораздо страшнее так реалистично описанной леденящей обстановки станции на планете-океане.
И ещё про цели, к которым мы так упорото иногда карабкаемся — лучше дискутирующего со Снаутом Криса Кельвина этого мало кто говорил:
— Но ведь отчаявшийся Бог — это же человек, дорогой мой! Ты имеешь в виду человека... Это не только никуда не годная философия, это даже для мистики слабовато.
— Нет, — ответил я упрямо, — я не имею в виду человека. Возможно, некоторые черты моего Бога соответствовали бы такому предварительному определению, но лишь потому, что оно далеко не полно. Нам только кажется, что человек свободен в выборе цели. Её навязывает ему время, в которое он родился. Человек служит этим целям или восстает против них, но объект служения или бунта задан ему извне. Полная свобода поиска цели возможна, если человек окажется совсем один, но это нереально, ибо человек, который вырос не среди людей, никогда не станет человеком. Этот... мой... Бог — существо, лишенное множественного числа, понимаешь?
Все эти фразы вырваны из контекста, конечно, и читать "Солярис" нужно весь.
Кстати, перечитывая (а точнее переслушивая) "Солярис" в этот раз, я поймал себя на мысли о том, что космос по-настоящему чудовищен мало у каких фантастов. Он бывает жесток, пугающ, отчаянно грустен, ради его постижения иногда, как во Вселенной Гипериона Дэна Симмонса, даже приходится умирать, но чудовищен он редко когда. Наверное, потому, что его покорение — вечная мечта человечества, и даже купая читателей в тоске, без которой пересечение межзвёздных пространств кажется немного даже моветоном, фантасты редко погружают своих читателей в ощущение холодящего ужаса от космоса, основанного не на каких-нибудь там условных злых тварях типа Чужих, а на том, насколько чужд может он быть для человечества. Мы привыкли встречать в фантастике самых разных инопланетян и самые разные миры, но всё это чаще всего зиждется на привычной, во-первых, астрономии — звёздах, планетах, звёздных системах и скоплениях, галактиках и более-менее описанной Вселенной, а, во-вторых, на допущении, что другие цивилизации могут быть нами хоть как-то осмысленны — если они и не такие, как мы, то всё равно можно их понять. Ибо даже если это Чужой, то это просто реинкарнация земных хищников, наделённая внеземной мощью и способностями. И ибо даже если это пауки и коллективные собаки Винджа, это всё равно пауки и собаки с совершенно понятной нам формой и морально-этическим содержанием. И почти всегда это немного эдакая культурная дискуссия вокруг Парадокса Ферми.
Солярис совсем другой, понять его невозможно, и в этом-то основной ужас, в который окунает нас Лем и в котором сходят с ума его герои. Про это тоже отлично говорит Снаут:
— Мы отправляемся в космос, готовые ко всему, то есть к одиночеству, к борьбе, к страданиям и смерти. Из скромности мы вслух не говорим, но порою думаем о своем величии. А на самом деле — на самом деле это не все, и наша готовность — только поза. Мы совсем не хотим завоевывать космос, мы просто хотим расширить Землю до его пределов. На одних планетах должны быть пустыни вроде Сахары, на других — льды, как на полюсе, или джунгли, как в бразильских тропиках. Мы гуманны и благородны, не стремимся завоевывать другие расы, мы стремимся только передать им наши достижения и получить взамен их наследие. Мы считаем себя рыцарями Святого Контакта. Это вторая ложь. Мы не ищем никого, кроме человека. Нам не нужны другие миры. Нам нужно наше отражение. Мы не знаем, что делать с другими мирами. С нас довольно и одного, мы и так в нем задыхаемся. Мы хотим найти свой собственный, идеализированный образ: планеты с цивилизациями, более совершенными, чем наша, или миры нашего примитивного прошлого. Между тем по ту сторону есть нечто, чего мы не приемлем, перед чем защищаемся, а ведь с Земли привезли не только чистую добродетель, не только идеал героического Человека! Мы прилетели сюда такими, каковы мы есть на самом деле; а когда другая сторона показывает нам нашу реальную сущность, ту часть правды о нас, которую мы скрываем, мы никак не можем с этим смириться!
Конечно, Лем не одинок в описании этой чудовищной непохожести космоса и, возможно, существующем в нём цивилизаций, на всё то, к чему мы привыкли, и что мы можем себе представить. Из последнего прочитанного подобный же кошмар описан у Питера Уоттса в "Ложной слепоте". Удивительное дело — Уоттса, как и Лема, тоже нужно перечитывать — только тогда его книги раскрываются по-настоящему.
"Солярис" я послушал в этот раз в форме радиоспектакля, где Снаута шикарно играет Армен Джигарханян, Сарториуса — Александр Филиппенко, Криса - Владислав Ветров. Отменная штука, очень вам советую. Если жалко пары сотен рублей на "Литресе", легко найдёте где угодно — на том же ютубе.