Среди людей существует мнение, что человек может прочувствовать только то, в чём он лично участвовал. Остальное для него недоступно. Церковь же призывает евангельские события воспринимать не только умом, но и сердцем. Как это возможно, ведь всё самое важное совершилось более 2000 лет назад?
Для меня остаётся проблемой собрать рассеянное внимание и сосредоточить свои мысли на ходе церковной службы. Какое уж тут сердце...
Но однажды мне посчастливилось (хоть и косвенно) стать участником евангельских событий. Вот как это было.
Я впервые пришла на службу в Страстную Пятницу и немного волновалась: смогу ли выстоять с двух часов ночи и до восьми утра? Народу собралось на удивление мало. Это на Пасху яблоку упасть негде будет. А сейчас...
Вот и приближается самое важное событие: обряд погребения Плащаницы. Крестным ходом неторопливо спускаемся с высокой лестницы, ведущей из храма, в ночь. Впереди – паренёк, несущий фонарь, за ним – батюшки с Плащаницей над головой, небольшой хор и несколько прихожанок. Идём медленно и беспрестанно тихо поём «Святый Боже...».
Ветер пытается загасить упрямое пламя свеч, поэтому приходится руками защищать трепещущие огоньки. Вокруг всё спит. И никому нет дела до того, что мы хороним Христа. Меня поразила эта мысль: мы сейчас хороним ... Христа!
В этом была некая таинственная отрешённость. Будто два разных мира соприкоснулись друг с другом, но не смешались, а каждый остался со своим сокровищем.
Я ощутила себя на настоящих похоронах, словно батюшки несут гроб, в котором лежит близкий и бесконечно любимый ЧЕЛОВЕК, потеря которого кажется катастрофой.
Пронзила мысль: а ведь всё происходит именно так, как много веков назад, когда ночью тайно погребали тело Спасителя любимый ученик Иоанн, Никодим, Иосиф Аримафейский и женщины. И никому вокруг не было до этого дела.
Это потом, после победы над смертью, будет ликование толпы, а в страшный час скорби – горстка верных. Только они ещё до конца не верили в то, что Он воскреснет. А мы это знаем!
Слёзы катятся по моим щекам, мешают петь со всеми, но я не могу их остановить. Я изо всех сил стараюсь не разрыдаться сейчас в голос от нахлынувшего чувства сопричастности, скорби и любви.
В эти минуты мне кажется самым страшным оказаться в час гонений на Церковь в тёплых домах с наглухо зашторенными окнами, а не с этой маленькой горсткой людей.