Данила Блюз — беллетрист
Женщине в армии хорошо: у нее — два праздника, 23 Февраля и 8 Марта. Причем второй отмечается с куда большим размахом, чем первый. Видимо, это связано с тем, что мужчин в армии до хрена, а потому не очень-то они и нужны, тогда как женщин мало. 8 Марта (надеюсь я сейчас не открою страшную военную тайну) обороноспособность нашей страны падает, потому что всякий офицер и всякий солдат считают своим почетным воинским долгом нажраться как следует за милых дам.
Видимо, зная эту стратегическую слабость, командир распорядился поставить в праздник дежурным по части майора Зуева — саркастичного круглолицего толстячка, обладающего вредным нравом и очень противным громким голосом. Зуев мне нравился тем, что он презирал всех. За дежурство с ним можно было выслушать кучу уморительных гадостей о каждом встречном офицере или солдате. В то же время мне приходилось выслушивать и все то, что он думает лично обо мне, потому что и я ему не нравился. Но на командирский выбор повлияло не чувство юмора майора, а то, что Зуев недавно бросил пить, что, разумеется, сделало его особо нетерпимым к пьянству и более обычного злобным.
— Так, ну что, товарищи, — вышагивая из стороны в сторону и смотря на свои туфли, сказал Зуев в финале развода. — Сегодня у нас — чудесный праздник, но это не означает, что нам надо терять бдительность. Сегодня — женский праздник, так что всякий, кто будет обнаружен в пьяном виде, будет приравнен к женщине и, соответственно, выеб***н (насильно подвергнут соитию. — Примеч. авт.), как последняя сучка.
Сперва все засмеялись, но когда Зуев поднял полные трезвой злости глаза, поняли, что он не шутит.
В клубе в этот день после ужина намечалась грандиозная пьянка для тех, кто не заступил в наряд. Во время развода офицеры со своими женами, разряженными в вечерние платья, видимо, собственного пошива, стояли рядом с клубом и курили вокруг вкопанного в землю обода от колеса ЗИЛа, служившего пепельницей. Приняв наряд у предыдущего штабника, я поспешил к Сереге, который заведовал в клубе звуком. У него была своя каморка. Из нее сквозь амбразуру для проектора можно было видеть весь зал. Когда я вошел к Сереге, офигел: весь стол был заставлен жратвой — салаты, овощи, фрукты, курица, картошка.
— Ого, — говорю, — красиво живешь!
— Ага, — грустно выдохнул Серега, подперев кулаком голову и глядя в зал. — Угощайся, если хочешь.
Два раза меня просить было не надо — и вот я уже наворачиваю салаты, закусывая их куриной ногой. Немного придя в себя, я заметил, что мой щедрый приятель грустит.
— А ты чего тоскуешь, браток? -— спросил я с набитым ртом.
— Ох, старик… Мне же ведь им музыку включать надо будет… Это такой геморрой.
— Ха! — хохотнул я. — Геморрой! Совсем ты изнежился тут, я смотрю. Сиди себе, нажимай на кнопки да салаты наворачивай, вот и всего делов.
— Не в кнопках дело… Они ведь щас нажрутся все… Потом плясать пойдут… Потом каждый захочет свою песню… Сперва у них будет получаться соблюдать очередность… А потом… Потом они на принцип пойдут, начнут мне угрожать, в каморку ломиться, каждый будет хотеть, чтобы я именно его песню поставил, начнут руки распускать… Короче, Даня, ты кушай, но потом уходи от греха подальше, а то попадешь еще под горячую руку.
Картина и впрямь рисовалась опасная. Нет опаснее для солдата существа, чем бухой офицер.
***
Разумеется, трезвым в этот день не собирался оставаться и я. Как только начало смеркаться, я перелез через забор за штабом и пошел в за пивом. Мне повезло, моя часть находилась в городе, точнее — на его окраине, но все же вокруг нас еще высились многоэтажки, приветливо светили витринами ларьки и магазины, и только дальше, через несколько кварталов, город сходил на нет, перетекая в садовые участки и гаражи. В центре огромной детской площадки, больше напоминавшей пустырь, с редкими цветными закорючинами, которые некогда были качелями, горками и турниками, стоял ларек. Летом, спустя несколько месяцев, у этого же ларька нас с рядовым Белоусовым пытался ограбить какой-то пьяный вусмерть амбал. Он натянул балаклаву, вынул из-за пазухи макаров и сказал: “Так, ну-ка быстро бабки все сюда!” Мы отдали ему имевшиеся у нас 200 рублей, он посмотрел на них, вздохнул, швырнул на землю и побрел прочь.
Как гражданский человек иду себе за пивом и сигаретами. Приветливая сисятая продавщица выдает мне черный пакет с двухлитровкой пива “Дон”, большой пачкой “Лэйс” и пачкой “Явы”. Я называю это “джентльменский набор”. Говорят, что кому-то из солдат удалось трахнуть эту продавщицу. Поздравляю ее с праздником, она, сверкнув золотым зубом, говорит спасибо, и я чувствую, как у меня моментально встает.
“Брехня весь этот ваш бром”, — отмечаю я про себя.
***
Я тысячу раз проносил пиво в штаб. Дело в том, что в Российской армии солдаты выглядят как раздлобаи, а все потому, что форму обычно выдают на несколько размеров больше положенного. Вот и мой бушлат был огромен настолько, что когда я его стягивал “ласточкой”, на спине у меня образовывался горб, в который легко вмещались и пиво, и чипсы и вообще все, что было душе угодно. Но, несмотря на отлаженную схему, каждый раз сердце мое уходило в пятки, а очко сжималось, когда я проходил мимо дежурки (аквариум, в котором сидит дежурный по части).
— Данила, — окликнул меня Зуев, когда я уже почти скрылся за поворотом. Сердце мое упало, изо всех пор выступил пот.
— Я!
— Где ты опять шляешься? — я начал уже было врать, но вопрос оказался риторическим, и Зуев продолжил. — Тут Ризванов че-то с вечерней поверки не вернулся, не могу дозвониться до него. И патрульный с докладом опаздывает. Дуй сейчас к патрульному, найди его и дай ему пиз***. Встретишь по пути Ризванова, ему тоже дай пиз*** и скажи, чтоб бежал в штаб. Все ясно? Выполняй.
От сердца у меня отлегло. Я боком вышел из штаба, чтобы Зуев не заметил моего пивного горба.
Помыв полы, я подобрал в кустах выдохшуюся уже двушку “Дона” с остатками пива и пронес ее в кабинет. Снял сапоги, штаны повесил сохнуть на батарею, закурил и налил стакан бледного пива без пены. Из радио завывал Расторгуев про реку и родные места. Да, прав майор, сидеть без дела — это моя мечта (тут вступает соло на гармошке).
***
Патрульным заступил Попов — лопоухий, вечно гундосый дылда и укурок. Летом он обладал привычкой залезать куда-нибудь, в кунг, БТР или в какие-нибудь трубы и дрыхнуть, пока не являлся дежурный и пинками не разбудил его. Но то было летом, а сейчас спать на улице было слишком холодно. Я ходил по патрульной зоне и орал: “Попов!”, пока не увидел, что один из кунгов дымится. Я открыл дверь, и на меня вывалился густой клуб конопляного дыма, в темноте кунга горели четыре красных глаза — это были Попов и дневальный по автопарку.
— Попов, наркоман вшивый! Ты забыл, что сегодня Зуев заступил, а ему надо каждый час докладывать?
— Блин, Зуев-ху***в! А сейчас сколько уже? — опомнился Попов, панически замахал ушами и побежал к телефонной трубке, приделанной к стене склада.
— Патрульный Попов докладывает: никаких происшествий, все споко… Я здесь был товарищ майор… Опоздал, потому что мне показалось, что нарушитель проникает, я побежал его ловить, бегал за ним бегал, а это собака оказалась… Да, товарищ майор, никак нет, товарищ майор. Конец связи. Фух… Вот так это делается, учитесь, пока батька жив, — засмеялся Попов.
— Данила, я смотрю, ты пивком богат? — спросил он, заглянув мне за спину.
Пришлось угостить бедолагу. На просьбу поделиться травой Попов ответил, что они все скурили, но вот в следующий раз обязательно меня угостят.
Из дымного кунга вывалился маленький дневальный по автопарку и побрел во тьму кустов. Через мгновение ночную тишину разорвал звериный рев — дневального тошнило.
***
Помощником дежурного по части заступил майор Ризванов. По идее, это он должен был сейчас найти двух укуренных бойцов и отдать их под трибунал, но он где-то потерялся, что не было на него похоже. Ризванов был человеком исполнительным и туповатым, обладал чувством юмора шестиклассника и запасом несмешных школьных анекдотов. При этом он был добрым — таким тяжело дается армия. Видно было, например, как он страдал, когда ему приходилось кричать на подчиненных, а ведь без умения повышать голос по службе не продвинуться.
Разумеется, пропажа майора меня нисколько не волновала. Хоть гори он сейчас заживо — плевать. Мне хотелось отдохнуть от сегодняшней рутины, сидя в чертежке с сигареткой, стаканчиком пивка и приятной музычкой по радио. Сидеть в кресле, закинув босые ноги на стол, и ничего не делать, ни о чем не думать, ни о чем не волноваться. Вот он — рай…
Из блаженных мечтаний в реальность меня вернули звон стекла и стул, прилетевший через окно клуба прямо мне под ноги. Вслед за стулом из разбитого окна выпорхнула и разлилась в ночном воздухе синтезаторная партия из песни Газманова “Мои мысли, мои скакуны”. За окнами бесновалась светомузыка и мельтешили тени.
“Умеют все-так офицеры кутить”, — подумал я и улыбнулся, как вдруг прогремел выстрел. Я сорвался с места и побежал в штаб.
— Данила, где ты шляешься опять? — равнодушно прикрикнул на меня Зуев, крутя ложечкой чай в стакане.
— Там… — задыхался я. — Там… в клубе стреляют…
Зуев выругался по матери, достал пистолет из кобуры и засеменил в сторону клуба, приказав мне сидеть в дежурке.
***
Как потом рассказал мне Серега, женский праздник шел своим чередом, то есть по его сценарию: офицеры надирались, танцевали, пошли первые заказы на музыку, потом начались первые конфликты, а когда они оказались не в состоянии решить вопрос между собой, они начали давить на Серегу. В середине вечеринки поздравить дам пришел с вечерней поверки майор Ризванов. Он поздравил всех “представительниц прекрасного пола”, а те в ответ начали его уговаривать остаться с ними и “хотя бы салатиков покушать”. Ризваныч от дамского внимания разомлел и решил остаться. Ведь это лучше, чем сидеть в дежурке и подменять Зуева, который, наверняка, свалит к себе в кабинет дрыхнуть или смотреть телек. Но вот начались потасовки и наезды на Серегу, кто-то требовал поставить Лепса, кто-то — Газманова, кто-то — Coil. Уютная каморка превратилась в поле боя. Ризванов тем временем стряхнул с себя чары подпивших офицерских жен и вспомнил, что он — помощник дежурного и должен блюсти на территории части законы, как людские, так и Божьи. Ризванов выволок за шкирку всех смутьянов из каморки Сереги и — твердым поставленным голосом — заявил, что, если женский день начнет скатываться в пьяный дебош, он разгонит всех, невзирая на звания и половую принадлежность. Все опешили. Повторюсь, Ризванов кричать не умел, делал это неубедительно и смешно, но здесь, видимо, проснулась в нем майорская осанка, и другие шакалы почуяли, что перед ними уже не прежняя размазня, а, возможно, потенциальный вожак стаи. Пьяненькие офицеры притихли, ссутулились, поджали хвосты, но один из них все же решился атаковать выскочку. Он схватил стул и швырнул его майору в голову. Ризванов увернулся, стул выбил стекло в окне и упал мне под ноги. В ответ майор достал пистолет и сделал предупредительный выстрел в воздух — и его обсыпало снегопадом из штукатурки.
— Не двигаться, дальше стреляю на поражение! — заорал Ризванов.
Офицерские жены завизжали, офицеры подняли руки и начали бухтеть что-то вроде: “Жора, успокойся, не стреляй, не убивай, Христа ради!” А Жора целился то в одного, то в другого, стараясь держать на мушке всех собравшихся.
Когда Зуев прибежал к клубу с пистолетом, все собравшиеся уже были построены на улице и — пошатываясь — ждали дальнейших указаний.
***
Пока дежурный по части разносил пьяниц, я сидел в дежурке. Вдруг я почувствовал, что по спине у меня заструилось пиво. Защеканец Попов, судя по всему, плохо закрутил крышку, а от моей беготни оно вспенилось. Я вскочил. На кресле и под ним расползалась пузыристая лужа, на заднице тоже предательски темнело огромное пятно. Я скинул бушлат и выбросил остатки подлого пива под кусты, что росли у входа. Из фонтана в штабной курилке я зачерпнул ведро воды и увидел, как пьяные офицеры с женами бредут к КПП. Чей-то звонкий голос затянул: “Ой напилаааася я пьяааааанаааа”, остальные подхватили: “Ой не дойтиииии мне до дооооооооомууууууу”.
Когда Зуев с Ризвановым вернулись, я уже начал протирать пол в коридоре.
— Ты что это, Данила, полы вдруг начал мыть? — спросил Зуев. — Какая-то очень подозрительная тяга к полезной деятельности. Признавайся, в чем подвох?
— Никаких подвохов, товарищ майор. Думаю, чего без дела сидеть?
— Ох, пиз***шь, Данила! Я тебя сколько помню, у тебя одна мечта — именно что без дела сидеть! — сказал Зуев и заливисто рассмеялся.
— А это что такое у тебя? — изумился Ризванов, стоявший у меня за спиной. Он указывал на темное пивное пятно на заднице. Зуев посмотрел на пятно и уже не захихикал, а заверещал, как ужаленный.
— Данила, ты что, выстрел в клубе услышал и описался от страха, да? — держась за живот и краснея от смеха, спросил он. Теперь хохотал и Ризванов.
— Никак нет, товарищ майор… — пытался оправдаться я, что-то бубня про мокрую скамейку, на которую сел в курилке, но это не сработало.
— Ой, все, вымой полы и свободен, — утирая слезы сказал Зуев. — Понаберут в армию по объявлению, понимаешь...