Дмитрий Бобышев – поэт, переводчик, литературовед, эссеист.. Один из четырёх «ахматовских сирот». Так шутливо Анна Ахматова называла своих молодых друзей-поэтов Иосифа Бродского, Анатолия Наймана, Евгения Рейна и Дмитрия Бобышева, которые её часто навещали на писательской даче в Комарово, в последние годы её жизни в конце 50-х-начале 60-х. Дмитрий Васильевич рассказал нам о судьбе рукописи стихотворения И.Бродского.
Когда я покидал Советский Союз в 1979 году, я был уверен, что уезжаю навсегда. Хотя я не терял гражданства, мне пришлось пройти все те же процедуры, что и остальные эмигранты, включая строжайший таможенный досмотр и личный обыск. В то время существовало множество ограничений: вывозу не подлежали старые книги, документы, ценности, у некоторых отъезжающих отбирались записные книжки с адресами и телефонами, фотографии. Поэтому я свой архив частично раздарил, а наиболее дорогую мне часть передал на хранение доверенному лицу, надёжному другу. Этот человек прошёл испытание брежневским Гулагом, поддерживал меня в тяжёлое время перед отъездом, и ему я доверял полностью. Но, как выяснилось, напрасно.
Десять лет спустя я вернулся в Ленинград на побывку, и с тех пор стал ездить туда ежегодно. Естественно, я захотел получить свой архив назад. Но каждый раз, когда я его запрашивал, у доверенного лица находилась отговорка. В архиве хранились мои старые записные книжки, которые мне позарез стали нужны для книги воспоминаний, я начал настойчиво требовать и наконец получил заветный чемоданчик. Опись я в своё время, увы, не составил, поэтому я, хотя и смутно сомневался, посчитал, что вернулось всё.
Однако это было не так. В архиве изначально находилась рукопись одного из самых популярных стихотворений Иосифа Бродского „Ни страны, ни погоста”. Это стихотворение стало культовым для поклонников поэта, они полюбили его настолько, что даже вознамерились поставить памятник Бродскому на Васильевском острове, чтобы таким образом исполнилось бы его невыполненное обещание прийти туда умирать. Я стал обладателем этой рукописи, наверное, в тот день, когда оно было написано. В самом начале 60-ых годов мы часто общались, называли один другого Жозеф и Деметр и носили друг другу на отзыв только что написанные стихи. Я был женат тогда первым браком, жил в семье моей тёщи, и Иосиф частенько заходил ко мне, не удосуживаясь предварительно позвонить. Но, поскольку этого листа в архиве не оказалось, я посчитал, что он затерялся, а в воспоминаниях воспроизвёл его содержание (помимо текста стихов, там была ещё и записка) и весь эпизод так, как оно виделось много лет спустя:
«Однажды после работы я задержался на приёме у зубного врача. Я следил за собой и, желая нравиться моей миловидной жене, не пренебрегал визитами к дантисту, хотя бы для профилактики. Вернувшись, я услышал почему-то не от Натальи, а от тёщи:
– К вам заходил уж не знаю кто – ваш друг? Приятель? На письменном столе он оставил записку.
В пишущую машинку, выпрошенную накануне у тещи, был вставлен лист бумаги с таким знаменательным текстом (восстанавливаю по памяти):
Деметр!
Пока ты там ковырялся в своих жёлтых вонючих зубах, я написал незаурядный стишок. Вот он:
Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
На Васильевский остров...
И далее весь текст. И – подпись от руки: И. Бродский.
Стихи напевные, романтические, но я думал о другом. Первый вопрос был: сколько времени на глазах у жены и тёщи красовалась его паршивая, плоская шутка? Второй вопрос: “жёлтых… вонючих…” — можно ли посчитать это, хотя бы с натяжкой, за дружеский юмор? Вряд ли... Я скомкал листок и бросил его в корзину. Жозеф исчез надолго.»
Когда я об этом писал в воспоминаниях, я был совершенно уверен, что содержимое корзины отправилось в мусор, и, таким образом, рукопись стала жертвой моей досады на автора. У меня сохранилось несколько других автографов Бродского, но этого стихотворения среди них нет, следовательно, тот лист уничтожен. Однако дело оказалось сложней.
И вот сначала в журнале, а затем отдельным изданием вышла моя книга «Я здесь», которая получила довольно скандальный резонанс. Это — естественно, там есть нелицеприятные описания, а многие участники былых событий живы, и у них есть собственный «редактор памяти». Отдельные детали им показались неточны. Возможно, это аберрация памяти, но могут быть и другие объяснения.
Позвонила мне и жена доверенного лица, увы, теперь покойного. У неё тоже нашлись замечания к моему человекотексту, — правда, незначительные. Я, оказывается, не совсем точно процитировал записку Бродского, сопроводившую стихотворение „Ни страны, но погоста”. Но как же она могла знать точный текст, если рукопись утрачена? Ответ может быть только один — утрачена мною и присвоена хранителем. Тогда остаётся ещё один вопрос: почему же я так ясно помню, как скомкал листок и бросил его в корзину? Потому что это так и было. И память, снова включившись, подсказала мне продолжение. Я тогда подумал секунду и решил, что время покажет и я, может быть, получу какое-то удовлетворение от этого листка. Я вынул его из корзины, расправил и забыл среди своих бумаг. Дальнейшее известно.
У некоторых библиофилов был такой обычай, — они наклеивали на свои книги экслибрис с надписью не совсем обычного содержания: „Украдено у…” И дальше ставили своё имя. Это, конечно, не очень учтиво по отношению к возможным читателям, да и к самой книге, но суть дела передаёт совершенно точно. И я обращаюсь к будущему покупателю этой рукописи: Осторожно, вы покупаете краденое!
Шампейн, Иллинойс
