Я почти весь вечер простояла у окна, пытаясь сформулировать свои внутренние ветры в слова, а слова в предложения. Темно. Звезды. Теплые огоньки чьих-то миров в соседних домах. Там, за закрытыми наглухо шторами, сейчас кто-то кого-то любит или обижает, кто-то пьет из-за увольнения, а кто-то, может быть, празднует рождение первого сына, кто-то кого-то целует в лоб или в плечико перед сном… А тут стою я в своей заспанной футболке, запиваю таблетки яблочным соком, и мне становится грустно. Грустно от того, что люди забились в свои дома, как в панцири, а когда выползают оттуда, фильтруют каждое свое слово, каждую свою улыбку. Всё бояться сказать что-то лишнее, что-то откровенное. А если вдруг ненароком скажут, то тут же стыдятся этого. Представляешь, Клайд, сколько всего могло произойти и не произошло только потому, что кто-то постыдился самого себя?! Хорошо, что это не про нас.
Включив телевизор, наткнулась на программу о Наполеоне. Мне кажется, что Жозефина по-настоящему полюбила его только после поражения под Ватерлоо. Счастливого и успешного человека очень легко полюбить, но так же и легко разлюбить, когда он однажды перестанет быть таковым. Другое дело проигравший мужчина, признающий свои ошибки. У него в глазах ни капли пошлости, руки холодные, голос спокойный и ровный. В этот момент он самый настоящий. Ты не думай, пожалуйста, я сейчас не пытаюсь завуалировать конкретных людей. Мне и впрямь сначала думалось только о Наполеоне.
А еще я вдруг внутри себя обнаружила свое эго. Раньше, когда с кем-то разговор заходил об эго, мне казалось, что это какая-то вещь, которая есть у других, но не у меня. И только те, у кого она есть, могут о ней говорить. Как автомобиль. А у меня, оказывается, тоже есть! Если отодвинуть в сторону мои чувства, фобии, желания, то можно увидеть длинный серый стержень.
Я по-прежнему скучаю по тебе