Падал белый снег. Короткие питерские сумерки — и почти уже ночь. Во влажной дымке растворяются фонари, дома, проходящие люди. Невский, Грибоедова, Миллионная — маршрут знакомый, по которому каждый день хожу в университет. Люди спешат куда-то, и никто не останавливается, почти никто не смотрит друг на друга. Лица к вечеру озабоченные и усталые. Улыбка или смех — невероятная редкость. Кажется, прошедшее 300-летие на мгновение осветило город огнями фейерверков — и снова будни, снова зимняя дремота города-гиганта. За свою историю город дважды пустел более чем наполовину. Первый раз — после смерти Петра I, когда появилась надежда, что столица из этих болот вернется в благополучную Москву, второй раз — в ленинградскую блокаду. Шансов почти не было, но оба раза Петербург выжил. Выжили люди, выжила мечта об особом культурном и духовном центре России.
Вечерний город невероятен и прекрасен. Как часто я слышу от друзей из других городов или даже из других стран, что Петербург очень красив, возможно, это даже самый красивый город на свете. Мне хочется им верить, и все же несмотря на фантастическую подсветку и обилие праздников меня не оставляет чувство, что город устало дремлет. Пессимизм? Может быть... Или мучительный поиск ответа на вопрос о том, что значит для человека и для города выжить и оставаться живым?
...Везде красные флаги — на фонарях, на домах. Несколько дней назад они появились и на вокзале. Люди, выходя из поездов, удивляются: что случилось? 60-летие полного снятия блокады Ленинграда. Все пережившие этот кошмар, все совершившие этот подвиг получили возможность приехать в город. Приехать, чтобы вспомнить...
Блокадников, тех, кто помнит сами дни блокады, осталось уже очень мало, в основном те, кто были детьми. Многие из них рассказывают об этом крайне редко, часто отказываются совсем. Извиняются, но не могут. Очень тяжело.
Для послевоенного поколения блокада — больная тема, завязанная на политику и переживание трагедии сталинского режима, мучительные поиски виновных. В прошлом году попали с друзьями на экскурсию в Смольный. В центре блокадной экспозиции — секретные материалы НКВД о людоедстве и мародерстве в ту страшную первую зиму. Экскурсовод объяснила, что поменяли героическую, официальную экспозицию, потому что людей теперь интересуют скрывавшиеся факты. В каком-то смысле с конца 90-х мы стали заложниками тайн блокады (сытая жизнь партработников рядом с умирающими людьми, нелюбовь Сталина к Петербургу, «Ленинградское дело»).
Нам, родившимся много позже войны, многого уже не понять, ничего подобного не пережить. Потихоньку стираются из памяти школьные линейки на Пискаревке, холодный ветер, красные галстуки и побелевшие от холода пальцы. Рассказы ветеранов. Книги о войне ровным рядком на дальней пыльной полке. Кадры кинохроники, отпечатавшиеся в памяти с детства: прожектора в ночном небе, бомбежки, голод, закутанные люди в очередях за водой и хлебом. Это что-то, что мы хорошо выучили, но забыли зачем. Может быть, нам нужны новые сильные впечатления? Нужны фильмы-катастрофы и голливудский «Титаник», для того чтобы вновь увидеть и осознать, как и почему в трагические моменты мир раскалывается на две половины: на тех, кто спасает свою жизнь, и тех, кто ее, эту самую жизнь, спасает, даже ценою своей. Может быть, так нам сейчас понятнее? Ведь мы не пережили той блокады, но переживаем сейчас другую — блокаду сердца.
Или просто нужно сделать усилие, чтобы перечитать реальные воспоминания тех, кто сохранил жизнь города, дослушать рассказы тех, кто выжил, выжил не только физически, и постараться понять их слезы. Слезы, которых у нас нет, потому что нет воспоминаний. И отдать дань уважения и благодарности — просто уже самим этим усилием и попыткой понять... понять, благодаря чему они выжили и что они пережили, и сохранить это в памяти.