Москва, начало девяностых. Всё меняется, меняется, меняется. Телефоны-автоматы переоборудовали с советских монет на российские, и звонок вместо двушки стал стоить рубль. Рублёвые монетки немедленно исчезли из обращения, а в коммерческих палатках продавались рублей по десять за штуку, а то и по пятнадцать.
Я поступил в лицей на Цветном и стал самостоятельно ездить по городу. Раньше меня дальше соседних кварталов не отпускали, а теперь — свобода. Возвращаться домой сразу после занятий не хотелось, звонил, говорил о каком-нибудь внеплановом лицейском мероприятии, придумывал, будто назначили дополнительный урок или факультатив. Каждый раз покупать рубль за десятку не хотелось, попробовал-было поискать монетки в сберкассах, но хитрые палаточники побывали там задолго до меня.
Рублёвый Клондайк я нашёл в Смоленске. Местные власти устроили аттракцион невиданной щедрости — переделку телефонов-автоматов под российскую монету сочли слишком дорогой затеей, и ещё много лет из любой будки можно было позвонить бесплатно. Рублей в городе было полно, стоили они рубль, не больше и не меньше. Можно было разменять сотню, и до следующей поездки в Смоленск монет бы хватило. Но возникла идея поинтереснее…
Сберкассы я пропустил, пошёл сразу в госбанк, в городское отделение на Советской. Никаких решёток вокруг здания, никаких рамок-металлодетекторов на входе, только скучающий милиционер, который спрашивал пропуска у желающих подняться на конторские этажи здания, а посетителей операционного зала провожал лениво-равнодушным взглядом сытого кота.
Монетки в банке выдавали не россыпью, а в тяжеленных джутовых мешках с пластиковой пломбой — две тысячи рублей в каждом. Я побывал в банке, кажется, раза три, и в последний раз на толстого грассирующего мальчика смотрели уже с некоторым подозрением. Мешки с рублями затолкал в старую двадцатилитровую кастрюлю, привязал её к тележке (они были тогда почти в каждой семье, с ними ходили за покупками, чтобы набрать про запас побольше, если удалось найти что-то толковое и, главное, дёшево) и повёз в Москву. Наверное, в плацкартном вагоне, в купейные я пересел несколько лет спустя.
Дома, вечерами после школы, разбивал молотком пломбы, отсчитывал сотню монет и заворачивал в конвертики из старых газет. Газеты, несмотря на довольно тяжёлые времена, выписывали, читали и складывали в кучку. Макулатуру давно никто не принимал, но а вдруг снова начнут. С этими свёртками я стал ходить по коммерческим палаткам, заглядывал в окошко и спрашивал заговорщицким голосом: «Телефонные рубли нужны?»
Оказалось, с местными связываться невыгодно — район небольшой, с двух сторон отрезанный от внешнего мира Москвой-рекой и Серебряным бором. Тихий медвежий угол, телефоны-автоматы ещё поискать надо. То ли дело Пресня, Пушкинская площадь, Арбат. Людей много, палаток много — на земле, под землёй, и телефонные рубли здесь дороже. Я надеялся продать их по пять, но никто больше трёх не давал, пришлось сбросить цену. К тому же, инфляция росла своим чередом, и телефонисты стали потихоньку переоборудовать автоматы под пластмассовые жетоны.
В поисках новых рынков сбыта я стал осваивать вокзалы и привокзальные станции метро. В переходе между радиальной и кольцевой «Комсомольскими» можно было купить с лотков всё что угодно: одежду, батарейки, газовые баллончики для самообороны и книги для спасения души.
— Телефонные рубли нужны? — спрашивал я у продавцов.
— Нет. А пятнашки есть? Советские монетки по пятнадцать копеек.
— С собой нет, но могу привезти. — отвечаю. Где их взять, ещё не придумал, но спрос всегда рождает предложение. Ну, почти всегда. — Почём возьмёте?
— По двадцать рублей за штуку.
Мозговой арифмометр заработал на полную мощность. Что эти дурацкие рубли с двухсотпроцентной доходностью?! Пустая трата времени. Если я найду пятнашки по номиналу, а продавать буду по двадцать рублей… Доходность — 13 333 %. Тринадцать тысяч триста тридцать три процента. И три в периоде, как говорят математики. Остался сущий пустяк — найти пятнашки по номиналу.
В сберкассе посоветовали обратиться в один из расчётно-кассовых центров. Стал обзванивать — здесь совсем нет советской мелочи, тут есть, но работают они только по безналичному расчёту. Чувствую — волшебный гешефт уплывает. Последняя надежда — РКЦ где-то в Измайлове, на другом конце географии. Дозванивался долго, но таки дозвонился. Мелочь есть, но разных номиналов, разбирать их никто не будет. Если заберу всё, что у них есть, готовы отдать за наличные — примерно на десять тысяч рублей. «Волга»! Ещё несколько лет назад за эти десять тысяч можно было «Волгу» купить, семь домашних пианино или двенадцать цветных телевизоров.
Отец согласился помочь, взял на работе машину (между прочим, «Волгу»), мы поехали через весь город за монетками. В РКЦ нашим изумлённым взорам предстала куча знакомых джутовых банковских мешков общим весом под сотню килограммов. Пыхтя, мы перетащили их в машину, а потом, пыхтя ещё громче, принесли домой, на пятый этаж без лифта.
Не верь Титу Флавию Веспасиану, деньги пахнут, особенно старые монеты, и очень пачкаются. Ненадолго я стал нумизматом, на коллекционерском рынке на Таганке купил прейскурант на советскую мелочь, разбирал её и разбирался в нумизматических премудростях и предпочтениях. В основном, копейки стоили копейки, но одна редкая монетка могла стоить десятки тысяч. Увы, в моём сундуке с сокровищами (под него была переоборудована коробка из-под немецкой гуманитарной помощи) ни одной такой монеты не нашлось. Надо было, видимо, перебрать не центнер пустой породы, а тонну, чтобы найти что-нибудь интересное. Впрочем, мне досталось килограммов двадцать пятнашек, и их с радостью купят на площади и под площадью Трёх вокзалов. Продавцам с Комсомольской безразлично, в каком году отчеканена монета, свои двадцать рублей с пятнадцати копеек я заработаю.
Снова кульки из старых газет, фасовка вечерами, руки, чёрные от старой мелочи. Ложился спать, а перед глазами мелькали пятнашки, пятнашки, пятнашки. Первая поездка к трём вокзалам принесла больше денег, чем вся история с телефонными рублями. Кульков на всех желающих не хватило, на следующий день я приехал с новой партией, потом ещё, ещё. В коробке оставались ещё тысячи пятнашек, и я чувствовал себя то ли Александром Корейко, то ли бароном Ротшильдом.
Увы, триумфальное шествие к первому моему миллиону было недолгим. Рынок насытился, вся Комсомольская на земле и под землёй запаслась пятнашками, полноводная (как мне тогда казалось) денежная река превратилась в едва заметный ручеёк. На других вокзалах монеты никого не интересовали, где-то автоматические камеры хранения работали на жетонах, кое-где их вообще разобрали, и багаж можно было сдать только в ручную камеру хранения.
К трём вокзалам я ездил уже не каждый день, от силы раз в неделю, грустно ходил от продавца к продавцу, от палатки к палатке, спрашивал, не нужны ли им пятнашки. Не нужны. На Казанском и Ярославском камеры-автоматы тоже закрывают, мол, небезопасно это, мало ли что за сумку в них положат. До последнего держался Ленинградский, но месяца через три сдался и он.
В коробке под табуреткой осталось килограммов восемьдесят советской мелочи, я всё ждал, когда Сбербанк начнёт её зачем-нибудь скупать. Ждать пришлось лет шесть, но скупать монеты решили не по номиналу, а на вес. За весь этот клад получалось рублей двадцать, а до ближайшей сберкассы идти раз в пять дальше, чем до помойки. Туда моё сокровище и отправилось.
Впрочем, на пятнашках я неплохо заработал, особенно для школьника-прогульщика. Можно было купить что-нибудь интересное, но тут попалось мне в «Вечёрке» объявление: некое АО «МММ» продаёт свои акции, и растут они в цене не по дням, а по часам…