Лет в 12 я лежала в больнице. Для меня до сих пор не совсем понятно, как я туда попала. Во-первых, непонятно, как я умудрилась со своим плоскостопием, когда из всех медпроцедур присутствуют только ЛФК, электрофорез и массаж, оказаться в стационаре, причем в палате, где люди находятся на длительном лежбище после сложных операций. Подозреваю, что матушка подняла все свои связи, чтобы меня туда взяли (зная матушку – реально, проще было меня положить, чем отказать). А во-вторых, не менее непонятно, как я сама на это повелась – добровольно согласиться на лёжку, когда тебе 12 лет… Видимо, мне просто настоиграло ходить в школу. Потому что это точно было во время длинной третьей четверти.
Соседки мои сначала напряглись присутствием такой странной барышни, ибо непонятно, какого она здесь делает (см. выше). Но очень быстро они оценили наличие в их палате быстроходящего существа, потому как все остальные либо не передвигались пока вовсе, либо передвигались с костылями. Поэтому в больнице я не столько лечилось (ну, все мои процедуры в день занимали максимум час), сколько скакала белкой по всему отделению и на первый этаж, выполняя поручения своих подопечных. Я, разумеется, сразу зачислила их в эту категорию по умолчанию. Я таскала обеды из столовой почти всей палате, звала медсестер, сопровождала ковыляющих до физкабинета, караулила на посту телефон (не поверите – мобил еще не было), старательно бубня про себя, чтобы не забыть что-то из серии «тетя Тамара просила вам передать, что ей надо...». Короче, как могла, заботилась. Горда я собой была тогда до невозможности. Когда я залегла туда повторно, меня встретили, как родную, ибо контингент в палате за месяц поменялся только на два человека. «Ой, заботушка наша появилась!». Ух… Я чуть не расплакалась от умиления. Значит, правильно заботилась.
Почти перед самым моим повторным выходом привезли нам в палату мальчишку лет 4 из дома ребенка. Это был первый ребенок из системы, которого я увидела. К мальчику прилагалась сиделка. Хорошая такая женщина. Вежливая. Сказала, что будет приходить к 8 утра и уходить в 8 вечера. У пацана тоже было плоскостопие. Не знаю уж, насколько там оно у него было критично, но на другое же утро его прооперировали. Обе ноги в гипсе. После общего наркоза. Сиделка, естественно, рядом. Он, выходя из наркоза, тихо плачет «ножки болят», она ему вежливо говорит: «Потерпи. Давай я тебе почитаю». Моя самая любимая подопечная, очень тучная женщина лет 50, видя мои выпученные глаза, делает мне кодовый знак «иди ко мне». Я срываюсь к ней – она хочет встать на костыли. Мы с ней выходим в коридор.
- Деточка, у тебя на лице все написано, не смотри на нее. Она заботится, как может. Просто… Мне сложно тебе объяснить… Понимаешь, это просто ее работа…
- Теть Том… Мне просто его жалко, - я не могу сформулировать, что я чувствую. В 12 лет у меня уже есть и младшая сестра, и младший брат. Я привыкла к мелким, но вот чувствую, что от этого вежливого «почитаю» мне страшно.
- Оль, просто не смотри, ладно? Книжку почитай, тебе мама новую передала, я видела.
Сиделка читала. Делала перерыв, аккуратно кормила мальчишку, сажала на судно. И читала. В восемь вечера, она собралась, сказала мальчику: «Давай спать, я приду завтра». Он послушно повернулся на бок и закрыл глаза. Ночью я тихонько подкрадываюсь к его кровати, он бормочет во сне про ножки, и пугливо глажу ему неприкрытые одеялом конечности. До меня дошло, что мне казалось странным – его не гладили.
- Олюшка, ложись спать, ты ничего не сделаешь, - шепот мудрой тети Томы слышится с соседней кровати. Я послушно ныряю под одеяло.
Утром сиделка опять приходит. Она аккуратна, вежлива, исполнительна. Наверняка, в ее жизни это не первый ребенок. Наверняка, у нее просто выработался защитный рефлекс, потому что не хватит никаких эмоциональных сил пропускать через себя всех. Она просто заботится. Вежливо, аккуратно, правильно. Это тоже забота.
