Спектакль Дмитрия Волкострелова

К сожалению, не всегда удается посмотреть все, что хочешь, на «Маске». Особенно спектакли малой формы, на маленьких сценах – вероятно, там едва хватает мест для профессиональных зрителей. Поэтому придется ехать смотреть «Розенкранца и Гильденстерна» Дмитрия Волкострелова в Питер...

У Волкострелова все интересно. Правда, он из тех режиссеров, которых большая часть публики не воспринимает совсем, определяет как сумасшествие или шарлатанство.

Вспоминаю, как в 2016 г., тоже на «Маске», смотрели постановку «Беккет. Пьесы». Дело было в ДК ЗИЛа. Играется спектакль то в интимном полумраке, то в соседнем помещении с демонстрацией на телекамеры, то на лестнице... и, наконец, в совсем отдаленном помещении, куда еще надо прогуляться по скучным коридорам ЗИЛа и в которое зрители входят с брезгливым выражением на лицах.

Было, несомненно, содержательно, но смотреть трудно, тяжело даже... Картинка, от одной пьесы к другой была настолько разной и по-своему провокативной, что мозг отказывался одновременно воспринимать целое. Что-то такое бывает, когда впервые слушаешь новое трудное длинное музыкальное сочинение. Словом, когда по окончании кто-то из молодежи с безапелляционной решительностью объявил увиденное «выкачиванием денег из публики», мошенничеством, чем-то вроде «голого короля», – я не нашлась, что возразить. Не согласилась, но скорей потому, что много видела Волкострелова и сознавала, что это за человек и художник.

Прорвало меня наутро. Как сейчас помню момент: в метро...

Какой же это был потрясающий спектакль!

Самуэль Беккет – драматург, мягко говоря, не слишком веселый. В своих отрывочных текстах он препарирует человека, пытаясь про него что-то понять. И приходит в общем к не слишком утешительным выводам: некуда ему от самого себя и из самого себя деваться.

Волкострелов использует 9 – девять! – коротких пьес-скетчей, чтобы выстроить картинку взаимоотношений человека с самим собой, с другими, со многими, со всеми. У него перемежаются пьески, в которых герой пребывает внутри своей головы – как в клетке или как в серой комнате, из которой невозможно выбраться, невозможно ни до кого достучаться, и те, в которых люди вроде бы общаются, но общение поверхностное, формальное, буксующее, сводящееся к стереотипу. Ни к кому не получается пробиться. Никакие двери и окна не ведут к выходу, никакие живые души не встречаются, не помогает ни любовь, ни давняя дружба. Мрак.

Роскошный текст пьески «Что где» – седьмой – про то, как легко человек уступает тоталитарному инстинкту и как трудно строить собственный смысл. Порядок пьес не случаен – наш Вергилий (Волкострелов то есть, хотела я сказать) ведет нас кругами...

Вот мы вышли из зала на лестницу и смотрим теперь перформанс «Квадрат». Классифицировавшее само себя яркими ярлыками человечество, пребывая в тоталитарном трансе, уверенно, под прямыми углами топает в никуда. Разумеется, топает долго и совершенно однообразно. А зрители ошарашенно... завороженно... с нарастающим раздражением за этим следят.

Ну, а потом – двигаемся к последнему кругу. Помойка. Стараемся переступить через заполоняющий пространство мусор, но не получается. Противно ступать. Противный шорох. Неприятные звуки. Люди-манекены, дышащие по правилам и по команде. И жалобный писк ребенка – нового человека, являющегося в этот неприглядный мир..

А некоторые наивно думают, что на них зарабатывают деньги... Отнюдь. Просто мы с большим трудом тянем на роль Данте...

Мы в аду, друзья. В человеческом аду, из которого не выбраться... И там очень темно, и тяжело, и давит...

Некоторые художники умеют такое видеть и показывать.

И не стоит ругаться, что темно и плохо видно. Внутри мозга темно, внутри бесконечной тайны мирозданья – темно. На сцене – полумрак, из которого вырывается время от времени что-то призрачное (совершенно чудесно в «Снах и мечтах, например). То, что ясно увидеть невозможно. Поэтому – экраны, как интерпретации, образы, представления тени, которые выстраиваются в нашем восприятии. Зато простой и четко организованный тоталитарный и погибший мир в конце мы видим в предельно ярком свете.

Беккет, кстати, очень любил «Божественную комедию».