В духе времени за подозрительные контакты с иностранцами, сотрудниками Водного отдела УНКВД по Николаевской области были арестованы наши земляки Наум Гуткин, директор Николаевской конторы Торгмортранса, Ионас Беспрозванный, агент конторы Торгмортранса по обеспечению иностранных судов необходимыми для рейса товарами и Иван Федотов, управляющий делами завода № 198 имени А. Марти.
Гуткина с Беспрозванным в дальнейшем репрессируют. Вскоре они станут центральными фигурами разоблаченной «английской шпионской организации», которая действовала на территории Морского Порта на протяжении второй половины 1930-х.
Наума Гуткина задержали 10 декабря 1940 года. Следователь, рассмотрев материалы дела, пришел к заключению, что Гуткин, работая переводчиком при представителях английского акционерного общества «Ллойд» мистерах Коксе и Барре был ими завербован, впоследствии активно работая на британскую разведку.
Как и во многих сфальсифицированных делах того времени вещественных доказательств шпионской деятельности выявить не удалось. При обыске у Гуткина были изъяты литература на английском и итальянском языках, книга «Революция в Германии», личные письма, служебные пропуска. Впоследствии все изъятое будет возвращено родственникам.
Арест Гуткина состоялся на основании свидетельств ранее задержанного Лапидуса, которого, в свою очередь, лишили свободы благодаря другим «чистосердечным показаниям» бывшего заведующего морским отделом Иностранного флота Николаевского порта, Айзенберга.
Непосредственно о шпионаже Гуткина, Лапидус свидетельствовал: «Мне известно, что Гуткин шпионил в порту… Когда я передал капитану итальянского судна Муппо информацию относительно производства руды в СССР, он заинтересовался Гуткиным, которого помнил рабочим завода «А. Марти». Я устроил им личную встречу. Там я услышал, как Гуткин произносил «субмарина», что в переводе с английского означает подводная лодка. Итальянский капитан записывал его слова в блокнот...».
Наиболее вопиющим фактом в этих «чистосердечных признаниях» станет то, что при проведенном в 1957 году дополнительном расследовании дела окажется, что в указанный период в Николаевский порт итальянские суда не заходили. Думаю, читатели могут сами легко определить, насколько достоверными являются ставшими базовыми в деле показания Лапидуса о шпионаже Гуткина.
На первых допросах (их общее количество 19) Гуткин не признавал за собой какую-либо вину. Утверждая, что с Коксом и Барром познакомился благодаря хорошему знанию английского языка, работая в столярном цеху завода «А. Марти». Должность переводчика более выгодна материально, поэтому он на нее согласился. Кроме непосредственной работы, Гуткин помогал англичанам в решении бытовых вопросов, таких как поиск квартиры, отправки корреспонденции и других.
Следует отметить, что в 1920-х годах советская власть достаточно широко использовала иностранных специалистов для восстановления разрушенной промышленности. Ряд предприятий передавалось в аренду иностранным фирмам в форме концессий. Вполне естественно, что иностранцам требовались переводчики. Учитывая недоверие, которое вызывали гости из-за рубежа, лиц находящихся в тесном контакте с ними чекисты привлекали в качестве агентуры.
Через три месяца, в феврале 1927 года, Гуткина завербовали сотрудники Николаевского ОГПУ. Он должен был постоянно докладывать о поведении, разговорах и намерениях англичан, что и делал регулярно. По протекции кураторов из ОГПУ его устроили на достаточно «хлебное» по тем временам место – Николаевское отделение Торгсина (организации торговли потребительскими товарами с иностранцами за валюту, либо с советскими гражданами за ценные предметы – золото, серебро, картины и прочее).
Используя факт причастия Гуткина к Торгсину, следователи НКВД предают делу новый поворот, добавив, выражаясь современным языком «должностную коррупцию». Констатируется, что НКВД известны факты дачи взяток работникам ГПУ, с которыми Гуткин находился на оперативной связи. На что арестованный ответил: «Я действительно многим работникам ГПУ давал взятки, кроме денег это были бытовые товары и предметы одежды... При этом хочу заметить, что оперативник Клявин дал мне сумму в 100 американских долларов для покупки товаров в Торгсине, откуда у него взялась такая большая денежная сумма я не знаю...». На что следователь логически резюмирует: «Вы взятками притупляли бдительность работников ГПУ, беспрепятственно проводя свою шпионскую деятельность».
На пятом допросе Гуткин «признается» в шпионской деятельности: «В конце 1926 года я познакомился с Галлером, который приехал к Николаеву и по его рекомендации я был прикреплен к Коксу с Барром. С первых же дней я старался оправдать их доверие, по сути, сделался их лакеем, искал им жилье, выполнял просьбы интимного характера... Теперь я понимаю, что их поручения носили антисоветский характер. Я передавал от их имени капитанам иностранных пароходов пакеты, в которых, без сомнений была шпионская информация... Я лично познакомил Беспрозванного с Коксом и Барром, рекомендуя его, как надежного человека... Сотрудникам ГПУ я предоставлял лишь поверхностную информацию, которая не могла нанести ущерб работе Кокса и Барра. Позднее, я привлек к диверсионной и шпионской работе ряд специалистов завода...На преступный путь сотрудничества с английской разведкой я ступил в 1927 году».
На дальнейших допросах Гуткин уже активно сотрудничал со следствием. Называя новые и новые фамилии участников «шпионской организации», раскрывая шпионские схемы и методы их работы. Так, информацию, которая интересовала английскую разведку, передавали благодаря сложной системе обмена с капитанами судов почтовыми марками, якобы для коллекционирования. Марки же служили условным шифром шпионских сообщений.
Но на двух последних допросах, 15 и 17 марта 1941 года, арестованный проявил мужество, которое вывело за рамки удобного следствию хода дела. Гуткин категорически отказался от своих предыдущих показаний, заявив, что они были предоставлены вследствие применения к нему незаконные «меры физического воздействия».
Здесь необходимо уточнить, что если в 1936-1938 годах следствие по подобным делам длилось, как правило, несколько недель, после чего материалы передавались на рассмотрение Тройки при УНКВД, вердиктом которой в подавляющем большинстве случаев были «либо пуля, либо вечный Магадан», то в 1940-е дела велись более углубленно, а у задержанных появлялись шансы на защиту и доказательство невиновности.
Так, свою невиновность сумел доказать Иван Федотов. Задержали его 13 января 1940 года, на основании показаний Гуткина. 16 января 1941 года Начальник 1 отдела Водного отдела НКВД УССР вынес постановление: «Следствием установлено, что Иван Яковлевич Федотов является агентом английской разведки и на протяжении продолжительного времени проводил шпионскую работу против СССР в пользу Англии». Впрочем, Федотов, которого подвергали допросам три месяца, ни разу не признал своей вины. 5 марта 1941 года, лично Нарком Государственной безопасности УССР П. Мешик завизировал постановление о продолжении срока ведения следствия по делу обвиненного Федотова еще на один месяц.
В ходе дополнительной проверки были учтены показания Гуткина, утверждавшего, что ранее данные им свидетельства клеветнические и Федотов не виноват. На основании чего, Наркомом государственной безопасности УССР утвердил оправдательное постановление: «Иван Яковлевич Федотов, арестованный 13 января 1941 года бывшим Водным отделом НКВД УССР по обвинению в шпионаже в пользу Англии… В ходе следствия достаточных доказательств, относительно его шпионской деятельности добыть не удалось. Уголовное преследование по отношению к гр. Федотову прекратить и немедленно выпустить из-под стражи».
По-иному сложилась судьба еще одного фигуранта дела, Ионаса Беспрозванного. Задержали его 23 декабря 1940 года. Своей вины в шпионаже он так и не признает. На предварительном следствии будет настаивать, что являясь с 1923 года и по настоящее время тайными сотрудником органов ГПУ-НКВД, выполнял возложенные на него в этой части задачи. Но, кроме «шпионской работы» Беспрозванному были выдвинуты обвинения в предоставлении убежища бывшему офицеру Белой армии.
Основание чему служил факт дислокации в квартире Беспрозванного в 1920-м году штаба Белой армии, о чем, впрочем, хорошо знали чекисты. Кроме того, в его доме по адресу 1-й Слободская, 33 (домовладелец Берг, Беспрозванному там лишь квартира принадлежала) в разные периоды Гражданской войны свои штабы устраивали немцы, чехи и красноармейцы.
В 1922 году из эмиграции возвратился бывший подпоручик Семен Балычев. Беспрозванный, по старой памяти, приютил его. Материалы дела показывают, что из Константинополя Балычев вернулся легально, зарегистрировавшись в местном ГПУ. Более того, в 1922-1923 годах он служил в Красной армии. Затем наступило масштабное послевоенное сокращение. Балычев лишившись армейского пайка, остался без средств существования. Беспрозванный, войдя в его положение, разрешил ему и далее проживать в своей квартире. Жил в ней Балычев до ареста в 1937 году, зарабатывая пропитание ремонтом обуви, затем трудоустроился на элеваторе.
Несмотря на то, что чекистам всегда было прекрасно известно о месте проживания бывшего оппонента Советской власти, следователи так трактовали поведение Беспрозванного: «Как тайному сотруднику ГПУ-НКВД вам ставились задачи разоблачать белогвардейское подполье. Вы же преступно молчали о нахождении в вашей квартире Балычева, не докладывали о его антисоветской деятельности... Вместо борьбы с врагами народа, вы им предоставляли приют, дезинформируя правоохранительные органы...»
В конце концов, Беспрозванный признает свои преступные действия в «предоставлении приюта бывшему белогвардейскому офицеру, недонесении об этом в органы ГПУ-НКВД, тайным сотрудником которых я был. Я расцениваю свое поведение, как введение в заблуждение органов ГПУ-НКВД, нарушение моего добровольного согласия на честное сотрудничество, борьбу и раскрытие врагов Советской власти».
При этом, категорически отказывается от обвинений в шпионаже: «Я не буду оговаривать себя всяческой ерундой. Если у Вас есть реальные доказательства моей шпионской деятельности, Вы можете меня судить. Все то, что я говорил раньше, я подтверждаю сейчас... Общаясь с капитанами иностранных, английских и шотландских судов, я выполнял исключительно служебные функции... Я не помню такого случая, чтобы меня вербовали для работы в пользу иностранного государства. Возможно, иностранные шпионы проявляли ко мне интерес, стараясь использовать мои жизненные ошибки, но некогда шпионажем я не занимался».
Следствие так и не докажет его шпионскую деятельность. Заключение по делу формулируется так: «Обвиняется Гуткин Наум Борисович за то, что будучи тайным сотрудником, дезинформировал органы НКВД и занимался шпионской деятельностью в пользу Англии, за преступления предусмотренные ст..54-6 ч.1 и 206-17 п. «а» УК УССР. Беспрозванный Ионас Абрамович, за то, что являясь тайным сотрудником органов ГПУ-НКВД дезинформировал органы НКВД и предоставил приют в своей квартире бывшему белогвардейцу Балычеву, т.е. в совершении преступлений, предусмотренных ст.. 206-17 п. «а» УК УССР».
Дело, учитывая его особый статус, 30 апреля 1941 года передано на рассмотрение Особого Совещания при НКВД СССР. Изначально обвиняемые пребывали во внутренней тюрьме Наркомата в Киеве. Вскоре началась Великая отечественная война. К столице подошли нацистские войска. Гуткина с Беспрозванным эвакуировали в Томскую тюрьму № 3. Туда, в августе 1942, придет решение Особого совещания, согласно которому как социально-опасным элементам им надлежит провести 8 лет в исправительно-трудовых лагерях.
Но о данном решении сидельцы узнать не смогут. Вторично цитируя классика, в тот момент они уже находились намного дальше самого дальнего сибирского лагеря. Гуткин умрет от болезни в Томской тюрьме 4 декабря 1941 года. Не доедет до ИТЛ и другой «социально-опасный элемент» – Ионас Беспрозванный, 11 июля 1942 года из камеры Томской тюрьмы он отправится в другие миры.