Бесправие и бессистемность: смогут ли вашему ребенку помочь до того, как он устроит резню в школе?
В последнее время, видя в российских новостях слово «школа», первым делом ждешь фильма ужасов: старшеклассник с топором, ножом, папиным ружьем или коктейлем Молотова устраивает поджог, поножовщину или перестрелку. Раньше мы такое видели только в кино, и то про Америку, а сейчас и пары месяцев не проходит, чтобы в российской школе не произошло какой-нибудь дикой трагедии.
Происходит это главным образом не из-за того, что такие случаи участились — просто общество обеспокоилось проблемами подростков и стало обсуждать их.
Это полезное и конструктивное обсуждение. Мы признали, что существует подростковая депрессия, которая еще опаснее, чем взрослая, так как выглядит, как переходный возраст. Поняли, что в человеческом обществе был, есть и будет буллинг, и что участником школьной травли с той или иной стороны становится каждый шестой ребенок.
В обществе потихоньку появляется понимание: со всем этим дети не могут и не должны справляться сами, им нужна профессиональная помощь.
И, видимо, как раз поэтому теперь после каждой подобной трагедии, первым все вспоминают школьного психолога.
О «педологических извращениях»
Начало того, что сейчас называют «психологической службой в школе», было положено в конце XIX века, когда в педагогике стало развиваться направление, получившее название «педология». Идея была для того времени весьма прогрессивная — соединить знания сразу нескольких наук: психологии, медицины, биологии для всестороннего развития ребенка. И не просто создать новую научную дисциплину, а внедрить ее непосредственно в школу. И хотя сейчас этим термином, который придумал американский исследователь Оскар Крисмен, уже давно не пользуются, но именно там были заложены основы психологии детского возраста и психологической практики в школе.
Как часто это бывает в нашей стране, педологии (а потом и ее наследнице — школьной психологии) здесь предстояла непростая судьба. Педологии предстояло пережить здесь настоящий бум — после 1917 года стране нужны были новые люди, причем срочно. В 20-е годы ХХ века все советские дети и их родители стали участниками массового эксперимента, а школы превратились в психологическую лабораторию.
На педологов были возложены очень широкие обязанности, их полномочия превышали директорские: начиная от «комплектования классов, организации школьного режима, определение причин неуспеваемости школьников, определение профессии оканчивающих школы» и вплоть до «контроля за политическими воззрениями, удаление из школ неуспевающих и т.д.» Эти цитаты из постановления ЦК ВКПб с красноречивым названием: «О педологических извращениях в системе Наркомпросов»: в 1936 году революционный научный пыл был погашен жестко и на корню. Эксперименты были названы лженаучными, тесты — вредными, а сама система обследований «форменным издевательством над учащимися, противоречащим задачам советской школы и здравому смыслу».
Достаточно робко психология начала возвращаться в советские школы только в 50-е годы, психологам разрешили подойти к живым ученикам в конце 60-х, а тестирование как один из методов психологической работы, реабилитировали в 70-е. Ставка школьного психолога появилась только в 1989 году.
В истории отечественной школьной психологии были запредельные взлеты и падения, вплоть до полного запрета, и практически не было периода нормального, естественного развития. И в результате сегодня с одной стороны, школьный психолог по-прежнему занимает весьма скромное место в образовательной иерархии, чаще всего не имея никаких полномочий и реальных условий действительно влиять на психологический климат школы. С другой стороны, когда что-то случается, понятно, кто оказывается во всем виноват.
Сидит, как одинокий волк в своей каморке
«Бывают исключения, но в большинстве случаев полномочия школьных психологов очень урезаны. Фактически его деятельность сводится сегодня к профориентации: он проводит тесты, помогающие разобраться, кем быть, если школа требует, пишет какие-то отчеты, проводит диагностику (“сам придумай чего”), — рассказывает детский психолог Маргарита Агасарян, работавшая в московских школах. — Во-многом причины этого лежат в тех условиях, в которых работает большинство школьных психологов. Как правило, он один на тысячи школьников и при всем желании не может пристально наблюдать за каждым ребенком, за его развитием и психологическим состоянием с 1 по 11 класс. При этом на его работу не отведено никакого специального времени, он может лишь урвать пару минут на уроке или перемене, что вызывает негодование либо учителей, либо детей».
Но дело даже не только в объективно сложных условиях организации труда психолога, а в том отношении, которое сложилась в большинстве образовательных учреждений к этому персонажу, который, вроде бы, должен быть в штате (кстати, не всегда), но в чем его функции и где границы его влияния, никто не знает.
«Чаще всего он сидит, как одинокий волк в своей каморке (это если у психолога в школе есть что-то типа кабинета, что тоже случается далеко не везде) и, даже если понимает, что где-то есть проблема, шансов сообщить о ней и разрешить ее у него немного», — говорит Маргарита Агасарян. По ее опыту, часто взаимодействие школьного психолога с другими участниками строится примерно таким образом: «Представьте себе, выходит такая девочка или мальчик с психологическим образованием и сообщает педагогу со стажем 50 лет, что в его классе неблагоприятный психологический климат и что нужно сделать для того, чтобы его исправить. Что отвечает ему на это учитель, всю свою жизнь уверенный в своей правоте?»
Администрация школы тоже не заинтересована выносить сор из избы, портить рейтинг, статус, репутацию — им лучше скрыть информацию о том, что в школе есть дети с проблемами, которые находятся в группе риска, сделать вид, что все нормально.
«Дети боятся идти к психологу, потому что думают, что все будет использовано против них: учителя опозорят их перед классом (и такие случаи действительно бывают), расскажут родителям, им попадет. Родители, причем, как правило именно те, у которых в семьях неблагоприятная психологическая среда, тоже могут довольно агрессивно отнестись к сообщению, что у ребенка есть проблемы и ему требуется помощь. Тем более, что ко всему со словом «психо» у нас в обществе негативное отношение и очень много стереотипов и страха: признают ненормальным, заколют лекарствами», — добавляет Агасарян.
Золотые мальчики не ходят с топорами
При этом на самом деле при правильно выстроенной модели взаимодействия между психологом и администрацией, учителями, родителями и детьми, многие трагедии можно было бы предотвратить. У школы куда больше шансов заметить, что с ребенком происходит что-то неладное, ведь он проводит здесь большую часть жизни. Тем более сегодня, когда взаимодействие семьи и школы практически сведено к нулю, общение происходит через электронный дневник.
«Когда подросток находится в глубокой депрессии, грустит, когда он не может справится с ситуацией, иногда даже вопрос на перемене: «Как ты себя чувствуешь?» может помочь, дать понять, что он не один во всем мире, что не все безразличны к его состоянию», — считает Маргарита Агасарян.
По мнению школьного психолога, такого не бывает, чтобы золотой мальчик или девочка ни с того ни с сего на ровном месте сорвались и пришли в школу с топором. Такому состоянию всегда есть предпосылки и, когда это происходит, вина лежит на всех, все не досмотрели.
«Безусловно, трагедиями связаны с климатом в школе, отношениями в семье и доступностью психологической помощи. Психолог может повлиять на психоэмоциональную среду, может помочь семье, помочь ребенку справиться со стрессовой ситуацией. — считает психолог Кирилл Хломов, руководитель психологической службы ИОН РАНХиГС и научный руководитель направления по работе с подростками «Перекресток». — Если разбираться в причинах школьных трагедий, то в большинстве случаев их участники были жертвами травли или сталкивались с эмоциональным насилием в семье, находились в неблагополучной психологической среде, социальной изоляции. Это все то, с чем может и должна работать психология».
Однако, по мнению эксперта, назначить в критической ситуации крайним школьного психолога, сказать, что он один отвечает за то, что произошло, совершенно неправильно.
И, главное, это не поможет, здесь важно понять, что в таких сюжетах участвуют все, ответственность лежит на всех.
«Если мы говорим о системе психологической службе в школе, то в нее входит не только психолог, но и педагоги, администрация школы, которые взаимодействуют с комиссией по делам несовершеннолетних, учреждениями соцзащиты, МВД, следственным комитетом, Минздравом. И основная проблема в нашей стране связана как раз с тем, что ответственность каждой их этих структур очень плохо прописана», — считает Хломов.
По мнению эксперта, какие-то попытки построить модели взаимодействия всех этих структур предпринимаются, вот прямо недавно министерство образования и науки представило концепцию психологической службы, достаточно неплохую, но сложно утверждать, что она до конца доработана. «Кроме того, нужно учитывать очень важные факторы, связанные с особенностями нашей страны. У нас большая страна, многонациональная, с разными религиозными и культурными традициями — для Санкт-Петербурга и Улан-Удэ эта модель не может быть однообразной, монолитной», — читает он.
Подушка безопасности
Итак, отработанной системы психологической помощи в российском образовании нет, зато, как это часто у нас бывает, среди этого хаоса встречаются настоящие энтузиасты и профессионалы. О своем везении рассказывает Ольга Ревякина, чей ребенок учится в одной из московских школ:
«Когда я пришла записывать ребенка в 1 класс, перед нами выступала школьный психолог. Она говорила, что ее задача быть проводником между ребенком и учителем, школой и семьей, что многие конфликты решаются гораздо проще, если у нас у всех есть такая подушка безопасности. Это было очень убедительно и логично, но самое удивительное, что так оно и вышло в реальности. До школы меня удивляло, что моя в целом довольно сообразительная дочь, никак не может выучить буквы. В школе тоже ей сначала они давались с трудом, а потом как-то все пошло на лад, я и забыла. И вдруг спустя несколько месяцев мне приходит сообщение, что со мной хочет поговорить школьный психолог. Она попросила моего разрешения, чтобы Лиза оставалась несколько раз в неделю для дополнительных занятий. Выяснилось, что у дочери — дисграфия, которую психолог сразу заметил и стал заниматься с ребенком по особой методике. Мне рассказали об этом, когда проблема была решена, я и испугаться не успела. Если бы нам так не повезло, ребенку клеймо двоечника на всю жизнь».
Родители, чьи дети учатся сейчас в других странах, сравнивая школы там и здесь, часто отмечают первым делом именно это.
Да, у нас встречаются гениальные педагоги и психологи, они — герои и творят чудеса. А там, может быть, героизма поменьше, зато система работает слаженно и понятно.
Вот, например, бывший москвич рассказывает об американской школе, куда ходят теперь его дети: «Наш средний сын ходил в Москве в коррекционные школы и умудрялся вылетать даже оттуда. Я вспоминаю это время как бесконечные жалобы и вызовы родителей, то есть нас, на разборки. Здесь сначала тоже были проблемы с поведением — он совсем не знал язык, не понимал ни слова. В школе собрали целый консилиум — всех учителей, психолога, позвали нас, все расспросили про ребенка, про его особенности, вместе разработали план действий. С тех пор к нам не было ни одного вопроса.
Все острые ситуации здесь решаются очень четко: дети обязаны рассказать учителю и делают это, если тот не сможет сам разрешить конфликт, подключается школьный психолог, социальные службы. В старшей школе даже есть должность школьного полицейского, и если ребенок дерется, хамит учителю или ведет себя непристойно, его семье выписывают штрафы. Большие: например, 400 долларов».
Подростковая депрессия, которая считается одной из причин суицида, коварное расстройство потому, что часто ее симптомы неотличимы от «переходного возраста» — грусть, усталость, уход в себя у подростков случается и просто так, взрослые часто путают эти состояния.
Считается, что огромную помощь здесь могут оказать одноклассники, приятели — ведь они первые замечают, что что-то не так. В западных программах профилактики большое внимание уделяется тому, чтобы обучать детей замечать у друзей такие состояния. Их учат, как реагировать, как предложить помощь, куда обратиться за ней, как сказать: я за тебя переживаю. Ликбез — это еще одна важная функция школьного психолога, на которую у нас не отводится ни внимания, ни времени.
Одно из самых опасных в школьном коллективе явлений — буллинг или травля — встречается абсолютно везде. Но вот какой разброс выявило кросс-культурное исследование: в различных странах от 5 до 75% школьников во всем мире имеют опыт жертв традиционной травли на протяжении обучения в школе. И уровень этот зависит напрямую от работы психологов.
Например, Финляндия гордится своей программой по буллингу — ситуация с травлей в школе считается здесь самой благополучной. Эта модель предполагает ежегодный мониторинг во всех школах страны, результаты которого попадают в министерство образования, там их анализируют, понимают, какие классы и категории детей находятся в группе риска, после чего туда отправляется команда специалистов для работы. Эта система была разработана финским психологом Кристиной Салмивалли и сейчас успешно работает не только в Финляндии, но и в других странах.
Шведы тоже много занимались профилактикой травли, но у них получился необычный результат. Обычно в ситуации травли соотношение жертв и преследователей один к одному. В шведских же школах за счет регулярной той профилактической работы которые они долгое время вели, общее количество ситуаций буллинга снизилось, но оказалось, что на одного преследователя теперь приходится две жертвы.
Специалисты, которые анализировали эту странную ситуацию, пришли к выводу, что некоторые дети, может быть склонные к психопатии, не поддаются исключительно психологической коррекции и оставались агрессорами, но в результате снижения общего уровня агрессии, детей, которые способны дать им отпор, стало меньше, поэтому они пополнили ряды жертв.
Кто выплывет, тот выплывет
«Идеальной модели психологической помощи в школе нет. Но все-таки можно сказать, что в западном образовании выстроена система, и она понятна. Главная проблемы нашей школы в том, что этой системы нет. Реформы проводятся, но результат от них скорее противоположный, скорее всего, из-за скорости изменений. Для того, чтобы реформа дала свои плоды, необходимо время — лет десять. У нас же все меняется каждый год, ничего не продумывается, не обкатывается, не изучается», — говорит Кирилл Хломов.
В качестве примера можно взять ситуацию с инклюзией. Первое, что сделали на пути к ней — расформировали специализированные школы для детей, требующих отдельного внимания и отправили их в обычные образовательные учреждения, где для этих детей не успели создать соответствующие условия. «Речь даже идет не о пандусах, а о том, что требуются штат специально подготовленных педагогов и тьюторов, нужна работа с другими детьми и их родителями, чтобы не возникало страха, непонимания и конфликтов. У нас же все сделали по спартанской системе — бросили в воду, кто выплывет, тот выплывет. Те же школьные психологи брошены теперь на сопровождение детей с ОВЗ, а все те, кто не так остро нуждается, остались совсем без внимания», — замечает эксперт.
«Любая, даже самая отлаженная система не работает идеально, здесь всегда есть человеческий фактор. И психолог работает своей личностью, каждый родитель и ребенок тоже индивидуален, к ним нужен отдельный подход. На все это одного школьного психолога на это не хватит, — добавляет Маргарита Агасарян. —
Психология — это не гадание на картах таро. Не надо думать, что имеющий психологическое образование человек, с первого взгляда увидит все насквозь. Для того, чтобы понимать, что происходит с детьми, нужно наблюдать за каждым, тут нужна система (но ее нет не только в психологической работе в школе, вообще наша страна живет “на авось”), но важен и личностный подход».
По мнению Кирилла Хломова, для того, чтобы психологическая помощь в школе работала, все должны знать, что обратившись за ней, они получат именно помощь, а не проблемы. Напомним,
родители одного из подростков, устроивших резню в пермской школе, обращались в комиссию по делам несовершеннолетним, поняв, что с их сыном происходит что-то нехорошее. В результате чего, комиссия их же и оштрафовала.
«Всеобщая тревожность и запуганность, характерная для нашего общества в целом, ожидание от друг друга всего самого плохого — начиная от равнодушия и заканчивая враждебностью (и не на пустом месте), приводят к тому, что все всего боятся, — говорит Хломов. — Фальшь и насилие в системе образования — вот, что приводит к школьным трагедиям».
Текст: Наталья Афанасьева, иллюстрация — Дарья Маликова