Имя Геомара Куликова (1924-1996) сегодня почти неизвестно широкому кругу читателей. А когда-то благодаря его историческим книгам советские школьники открывали для себя историю родной страны, и повесть «Как я влиял на Севку» до сих пор входит в некоторые программы по литературе.
С середины 60-х до середины 80-х годов XX века у Геомара Куликова вышло 8 книг в издательстве «Детская литература». Почему так мало? Каждую он готовил долго и ответственно, изучая множество источников, летописей, монографий. Он глубоко вникал в психологию ребенка, и потому мог заинтересовать. Читаются его книги легко: динамичный приключенческий сюжет, живая речь героев, внимание к деталям – писателю удается создать атмосферу времени, о котором он пишет, а читателю пережить эффект присутствия.
Переизданы сегодня книги Куликова «У Дона Великого на берегу» — посвященная Куликовской битве, «Пушкарь Собинка» — о стоянии на реке Угре и веселая школьная повесть «Как я влиял на Севку» — о взаимной пользе дружбы двоечника и отличника. Все книги писателя выложены в свободном доступе в интернете. А вот переиздают его сегодня мало.
На библиотечных книгах Куликова «Тайный гонец» про восстание Болотникова и «Повесть о Демидке и медной копейке» про Медный бунт листки срока возврата не раз уже исписаны полностью и приклеены заново. Его повести пользовались большим спросом, и до сих пор про них вспоминают в интернет-отзывах и на тематических форумах археологов и историков. Для кого-то они стали ступенькой к будущей профессии. «Это книги, с которых начинается любовь к истории родной страны», — пишут читатели.
О своем отце Геомаре Куликове «Бате» рассказала дочь писателя Екатерина Потапова.
Меня часто спрашивают, что означает такое необычное имя отца. Все просто. Отец родился в 1924 году, когда в ходу были популярны сокращения в духе Вилория и Энгельсины, а его родители придумали имя сыну из своих имен, Георгий плюс Мария, получилось Геомар. В крещении он был Георгий. Крестили его в детстве, и отец всегда относился к этому факту с большим уважением.
Его отец был зоологом, профессором Тимирязевской сельскохозяйственной академии. У нас в семье сохранилась такая классическая байка про моего деда. Утром он сидит на веранде, пьет чай, в аккуратном костюмчике, ножичком разделывает пирожное, и тут прибегает зоотехник и кричит, что взбесился бык, самый ценный производитель, справиться с ним никто не может. И вот дед в аккуратненьком сюртучке, откладывает ножичек и пирожное и бежит останавливает этого быка. Точнее, он сначала стал с ним говорить, а потом схватил, остановил и привел в чувство.
И папе передалась эта способность общаться с животными. Я помню, в детстве мы часто вместе ходили в зоопарк. Там папа разговаривал с животными. Например, он останавливался у клетки со львом и говорил: «Лев, ты хороший. Привет. Что, тяжело, старик? Да, в клетку заперли…» И что интересно, звери начинали реагировать. Стояла толпа людей, но именно его выделяли животные, подходили и начинали слушать.
Отец был не совсем стандартный советский человек. У него всегда был огромный интерес к дореволюционной России, царской семье. У меня в детстве, а это было начало 80-х, на стене висел портрет великой княжны Татианы из журнала «Нива». Папа всю жизнь дружил с Якушкиными – это дворянский род, потомки декабриста. Еще в детстве в их семье он хорошо выучил немецкий язык, это его в войну спасло.
В 1943 он пошел добровольцем на фронт. Участвовал в действиях 11 гвардейской дивизии 3-го Белорусского фронта. Служил он сначала радистом, позывной у него был «Издатель», а потом переводчиком. За участие в форсировании Прегеля и взятие Кенигсберга награжден орденом Красной звезды.
После войны поступил в библиотечный институт. Он всю жизнь был книжный человек, даже из Германии привез собрание сочинений Гегеля на немецком языке. Работал редактором на радио, журналистом. Потом по призыву партии поехал работать в Магадан.
Однажды в шахте он брал интервью у инженера по технике безопасности, и их там завалило. Вытащили из завала еле живого, он уехал в Москву, долго восстанавливался, ушел с постоянной работы и стал потихоньку писать.
Сначала это были детские рассказы из школьной жизни. А потом исторические книги. Писать про советское время он не мог, так как слишком много понимал. А в истории было безопаснее.
Историческая литература это была ниша, где можно было спокойно жить, не касаясь советской действительности. Хотя цензура ставила свои условия. Например, в книге «У Дона великого на берегу» он пытался сказать, что Пересвет и Ослябя были монахами. Пересвет там действует как персонаж, отец пытался упомянуть и про Сергия Радонежского и про лавру, но это все вырезали. У него в оригинале был монах Пересвет, а оставили «человек в черной одежде». В последнем издании мы восстановили монашество Пересвета.
Он был очень хороший папа, несмотря на то, что его воспитание не укладывалось в стандартные рамки, и на ранний инсульт.
Инсульт случился, когда я была во втором классе. Это очень сильно изменило нашу жизнь, до конца отец так и не восстановился. Но осталось много ярких воспоминаний о папе еще из дошкольного детства.
Каждое лето мы ездили в Коктебель. Там было очень интересно, они с мамой дружили с вдовой Волошина Марией Степановной, сестрой Цветаевой Анастасией Ивановной.
Папа очень любил ходить пешком, и я полюбила длинные прогулки. Как Цветаева пишет в своих воспоминаниях о Волошине, что у них был культ прогулок, надо землю постичь и измерить ногами, так и у нас он тоже был. Мы собирались с утра и шли. Плавные изящные холмы… Можно было часами идти и смотреть.
В Москве он много времени проводил со мной. Мама уходила на работу, в Ленинскую библиотеку, а папа работал дома. Писал книжки и занимался со мной. Забирал из детского сада, а если я болела, то целый день мы были вместе.
Он был строже мамы, мама больше баловала, а у папы был любящий и строгий подход. Он старался воспитывать так, чтобы я понимала, что надо себя преодолевать. Даже в каких-то мелочах. Например, я была ленивая, он это знал и пытался какими-то мягкими способами это исправить. Например, мы сидим с ним, ужинаем вдвоем, я говорю:
— Ой, мне хочется хлеба с маслом.
– Ну, сходи, принеси.
— Нет, лень вставать.
— Хорошо, принеси мне тогда.
А папа для меня — это было святое, я тут же принесла:
— Папочка, вот тебе масло.
— Ну, мажь себе.
— Как, а ты не хочешь?
— Нет, я хотел, чтобы ты потрудилась чуть-чуть, свою лень преодолела.
Таких моментов было не так уж много, но они до сих пор помнятся.
Он здорово готовил по моим тогдашним представлениям. Не знаю, умел ли он готовить по-настоящему, но в детстве папа казался просто кулинарным волшебником. Я была малоежкой, ела мало и неохотно. А он мог сказать: «Сейчас будем готовить суп бурдэ», – и в обычный борщ, который сварила мама и который мне был абсолютно неинтересен, закидывал порезанные сосиски или жареные пельмени. Суп с сосисками, ну как такое не съесть!
А иногда он водил меня в ресторан ЦДЛ на Большой Никитской. До сих пор это моя любимая улица в Москве. Помню все эти буфеты, вот тут будут длинные скучные разговоры у папы с его друзьями, но дадут вкусную котлету по-киевски, а в том зале будет накурено и тоже скучные разговоры, но зато будет пирожное картошка и дадут попробовать запрещенного кофе.
Он читал мне книги. «Мастера и Маргариту», помню, он читал, когда мне было лет пять. До сих пор у нас хранится первое советское издание «Мастера и Маргариты», вышедшее в семидесятых. Они с мамой ее бесконечно друг другу передаривали как самое дорогое. Две первых страницы исписаны – мама дарит папе, а папа потом дарит маме. «Евгения Онегина» с папиной подачи я узнала в первом классе. Надо было тренироваться писать. Он сажал: «Пиши: «Мой дядя самых честных правил…»
У него не было представления детское-недетское. Когда я что-то спрашивала про историю, он легко мог взять с полки том серьезного историка и начать читать и комментировать. Он считал, что ребенок вполне способен понимать взрослые вещи, только надо ему объяснить.
Папа был человек очень увлекающийся, и если он занимался какой-то темой, ему надо было пройти ее до конца. У нас сохранилась его огромная историческая библиотека. Там много книг не популярного характера, а серьезных исторических трудов, и все они в его закладках, пометках.
В Коктебеле, он, как и многие, заболел «каменной болезнью» – там все ходили и собирали халцедоны и сердолики. Потом он закупил домой ювелирное оборудование, помню папин рабочий стол, там машинка для полировки камней, какие-то хитрые весы, вальцы, паяльник. Его последняя повесть «Государевы люди», которую он не успел дописать, посвящена работе царских ювелиров.
Папа много рассказывал о своем детстве, о студенческих временах. Единственное, о чем он никогда не рассказывал, — это о войне. Меня это очень занимало: «Папа, а как ты воевал? А почему я не пошла с тобой на войну?» Мне ужасно хотелось воевать вместе с папой, я играла в солдатиков, танки и страшно переживала, как это так, папа воевал, а я нет. Но он отшучивался всегда: «Как-нибудь потом, в другой раз».
Если он что-то и рассказывал о войне, то это были, скорее, увлекательные байки. Например, о том, как он встретился с ясновидящей. Он был переводчиком после взятия Кенигсберга, и на допрос привели какую-то женщину. И когда он переводил, то смягчал обстоятельства ее дела, в результате ее отпустили. Потом он приходил помогал ей с продуктами, и она предсказала ему, что он станет писателем. Папе тогда было 20 лет, он только посмеялся, но потом это все сбылось. Она подарила ему золотое кольцо с бриллиантом, которое до сих сохранилось.
А о подвигах и сражениях не говорил никогда. В 1990 году ему прислали медаль от Британского королевского общества спасения погибавших. На документе, приложенном к награде, было написано: «В память спасения жизни трех детей и четырех женщин из развалин горящего дома в Кенигсберге в 1945 году» . Только тогда мы узнали о случае, о котором он никогда не рассказывал. В апреле 1945 во время штурма Кенигсберга он услышал крики, доносившиеся из-под обломков рухнувшего и горящего дома. Стал разбирать кирпичи и балки, было жарко, шинель начала тлеть. Из завала он вытащил трех ребятишек и четырех женщин. Потом спасенные немки пришли к коменданту города и рассказали, что их спас русский солдат. А как об этом узнали спустя 45 лет в Британском королевском обществе, отец не знал.
Когда он заболел, то в последние годы рядом осталось мало друзей. Он тяжело переживал свою беспомощность. Инсульт случился в 1986 году, ему тогда было 62. Переживал, что не может помогать и маме приходится носить тяжелые сумки, а вместо того, чтобы меня подкидывать под потолок, он должен ходить с палочкой. Мама была на работе, я в школе, а папа сидел дома один с нашей любимой собакой Алисой. Часто с ней разговаривал, рассказывал свою жизнь, а Алиса долго и внимательно слушала.
Конечно, папа, очень повлиял на меня. Интерес к истории у меня был всегда. Особенно интересна была история искусства и архитектуры.
Моим детям (у нас четверо сыновей) передались увлечения деда, хотя они его никогда не видели. Старший собирается поступать на истфак, прочитал все книги дедушки, пользуется уже его исторической библиотекой. А младшие увлекаются камнями, носили дедушкину коллекцию в кружок землеведения, где они занимаются. Изучали названия минералов, дома устраивали выставки.
Из папиных книг моя самая любимая «Юрьев день». Это история мальчика Треньки, который работал на боярской псарне и история борзых собак, с которыми Тренька дружил. Историческая подоплека повести — отмена при царе Михаиле Федеровиче права крестьян на переход от одного боярина к другому на «Юрьев день». Как известно оттуда пошла пословица «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!». В детстве меня, правда, при всем сочувствии к крестьянам гораздо больше занимала приключенческая линия повести — собаки, найденный клад. Несколько лет подряд я тогда бредила борзыми, рисовала их бесконечно, мечтала стать охотоведом… Больше всего меня трогала история приручения грозного пса Урвана. Сейчас я вижу, что книга очень хорошо написана, у нее динамичный сюжет, поэтому очень жалко, что ее не переиздают.
Текст подготовила Вероника Бузынкина, журнал для настоящих пап Батя