Чернила на бумаге высохли ближе к шести пополудни 3 марта 1918 года. В Белом дворце Брестской крепости, бывшем офицерском собрании гарнизона, а еще ранее – монастырском соборе, ни печаль, ни радость в глаза не бросались. Присутствующие в небольшой зале выглядели строго и деловито. Рассказывали, что только всегда эпатажный товарищ Троцкий перед уходом размашисто набросал на стене: «Ни мира, ни войны».
Текст: Михаил Быков, фото предоставлено М. Золотаревым.
Но это только рассказывали. Глупая легенда, не более. Народный комиссар по иностранным делам Лейба Давидович Бронштейн, более известный как Лев Троцкий, на последний и самый сомнительный этап мирных переговоров с немецкой, австрийской, болгарской и турецкой делегациями в Брест-Литовске приехать не сподобился.
Потомки главнокомандующего Восточным фронтом век назад генерал-фельдмаршала принца Леопольда Баварского не склонны предавать огласке его дневники. Начальник штаба того же Восточного фронта генерал-майор Максимилиан Хоффман (Гофман) состоявшуюся в Белом дворце процедуру описал в мемуарах крайне скупо. Представители советской стороны – а их было четверо плюс восемь помощников да советников – вспоминать о тех событиях склонны не были. Тем более публично. Да и как? Глава делегации Григорий Сокольников, он же Гирш Бриллиант, горел на партийной работе и государственной службе вплоть до ареста в 1936 году и 10-летнего срока, который досидеть не удалось. Убили Гирша в лагерях. Льва Карахана, заместителя Троцкого, расстреляли в 1937-м. Георгий Чичерин умер своей смертью годом ранее, но, как кадровый дипломат, делиться тайнами не привык. Не тронули старого большевика Григория Петровского, однако создатель советской милиции был еще менее склонен к откровениям. Тем более что в конце 30-х что-то упустил, не понял – и был отстранен от всех постов. До самой смерти в 1958 году служил завхозом в Музее Революции. После смерти Сталина читал лекции, но детально о Брестском мире – ни-ни. Адольф Иоффе, прежний руководитель делегации, прибывший в Брест 1 марта 1918-го в качестве секретаря, застрелился в 1927-м. Но первый участник Брестского процесса принял смерть куда раньше.
ПЕРЕМИРИЕ – ЕЩЕ НЕ МИР
По поводу процесса – никакой оговорки. Вся история Брест-Литовского мира – это длительный политический, дипломатический и военный процесс, растянувшийся на три с лишком месяца. И стартовал он еще в ноябре 1917 года, сразу после прихода к власти большевиков. Уже 8 ноября был обнародован Декрет о мире, и иного выхода, как попытаться его реализовать, у новой власти не имелось. Ведь лозунг «Штыки в землю!» был одной из краеугольных идей при свержении Временного правительства. Неуклюжие попытки найти посредников среди нейтральных стран, как то Швеция или Испания, к успеху не привели, зато спровоцировали союзников России на весьма жесткие заявления. Мол, негоже нарушать подписанные еще до войны договоренности, неоднократно подтвержденные уже в ходе Первой мировой и Николаем II, и руководителями Временного правительства.
Но тезис «мы пойдем другим путем» лидер большевиков Ленин озвучил еще в 17-летнем возрасте. И неуклонно ему следовал. В данном случае немцам был послан соответствующий сигнал, и 27 ноября они откликнулись. В Берлине были заинтересованы в том, чтобы ликвидировать Восточный фронт. Это давало хоть какие-то шансы разобраться по весне с французами и англичанами на западе и закончить войну если не победой, но вничью. Советская делегация прибыла в Брест 2 декабря, и уже 3-го начались переговоры. На следующий день ее руководителем Адольфом Иоффе был представлен документ с предложениями из Петрограда: перемирие заключается на шесть месяцев; военные действия приостанавливаются на всех фронтах; немецкие войска выводятся из Риги и с Моонзундских островов; запрещаются какие бы то ни было переброски немецких войск на Западный фронт. Германцы вежливо изучили текст и предложили куда более простой вариант: перемирие заключается на 10 дней, с 7 декабря по 17 декабря; войска остаются на занимаемых позициях; прекращаются все переброски войск, кроме уже начавшихся. На чем стороны и успокоились. Далее наступило время обеда. За столом собралось несколько генералов, министры, и даже принц Баварский, что называется, не преминул. С советской стороны за стол пригласили не только официальных лиц вроде страдавшего некоторым душевным беспокойством (по причине чего и застрелился спустя десять лет. – Прим. авт.) Иоффе и левой эсерки Анастасии Биценко, отсидевшей одиннадцать лет на каторге за убийство генерала Виктора Сахарова. Не забыли рядовых членов команды, представлявших основные сословия, то бишь классы страны. Матроса Олича, рабочего Обухова с Обуховского завода, прапорщика флота Зедина, солдата Белякова и крестьянина Сташкова. Есть версия, что последнего присовокупили к коллективу прямо на вокзале, отловив на перроне. Судя по дальнейшему поведению крестьянского сына, именно так его и привлекли к мирным переговорам.
Тут уместно предоставить слово генералу Хоффману: «Я никогда не забуду первого обеда с русскими. Я сидел между Иоффе и Сокольниковым, тогдашним комиссаром финансов. Напротив меня сидел рабочий, которому, по-видимому, множество приборов и посуды доставляло большое неудобство. Он хватался то за одно, то за другое, но вилку использовал исключительно для чистки своих зубов. Наискосок от меня рядом с князем Хоенлое (в русской транскрипции более привычно Гогенлоэ. – Прим. авт.) сидела террористка Бизенко, с другой стороны от нее – крестьянин, настоящее русское явление с длинными седыми локонами и заросшей, как лес, бородой. Он вызывал у персонала некую улыбку, когда на вопрос, красное или белое вино предпочитает он к обеду, отвечал: «Более крепкое». По воспоминаниям члена советской делегации на следующем этапе переговоров генерал-майора Александра Самойло, Хоффман неплохо знал русский язык и понимал крестьянские нужды без переводчика.
Кстати, подписали договор о перемирии вовсе не в Бресте, а двумя десятками километров севернее. Во дворце Немцевичей, в местечке Скоки, где два года обитал принц Леопольд Баварский. Все-таки сколько всяческих странных совпадений в жизни. Договор с немцами в усадьбе Немцевичей…
НЕ ВЫНЕСЛА ДУША СКАЛОНА
Начало первого этапа переговоров о мире было назначено на 22 декабря. Сразу стоит отметить, что между окончанием перемирия и началом новых переговоров по чьей-то инициативе – сознательной или нет – оставили зазор в пять дней. Видать, на всякий случай.
Итак, о первой смерти. Несмотря на то, что перемирие наступило, переговорщики позиций в Брест-Литовске не покинули. Наоборот, силы сторон усилились профессионалами. Среди прочих прибыл из Петрограда генерал-майор Владимир Скалон. Его назначение в состав пролоббировал первый «красный» генерал, Михаил Бонч-Бруевич, начальник штаба Главковерха прапорщика Николая Крыленко. Поразительно, ведь Бонч был прекрасно осведомлен о монархических взглядах потомственного дворянина Скалона, с которым вместе учился в Академии Генерального штаба. Но профессиональные задачи взяли верх над идеологией. В делегации нужен был специалист, знавший германскую армию как свою. В Совнаркоме тоже возражать не стали, хотя Скалон и в ноябре 1917 года носил на мундире полковой знак лейб-гвардии Семеновского полка, в который вышел из Пажеского корпуса. Того самого Семеновского полка, который более других отличился при подавлении революции в Москве в 1905 году. Скалон категорически отказывался от предложенной ему «чести», но Бонч надавил на больное. У генерала росла маленькая дочь, а жена, урожденная княжна Львова, ждала второго ребенка. Отказ означал увольнение от службы со всеми вытекающими для семеновского офицера последствиями.
Владимир Евстафьевич прибыл в Брест-Литовск 11 декабря. В день своего 45-летия. Отмечал, нет ли – неведомо. Зато доподлинно известно, что случилось на следующий день. Началось совещание, и через каких-то двадцать минут Скалон удалился в себе в комнату за понадобившейся топографической картой. Через некоторое время в зал ворвался германский офицер и крикнул, что русский генерал застрелился. Когда осмотрели тело, ни у кого не возникло сомнений в том, что Скалон ушел из жизни добровольно. Вернее, уходил. Пуля прошла навылет, и Владимир Евстафьевич жил еще несколько минут. Рядом с трагедией нередко соседствует фарс. Немецкий доктор появился не сразу. Но врач по образованию Иоффе с первой минуты только испуганно смотрел на раненого генерала. Когда же ему напомнили, что он – медик и должен оказать помощь, глава советской делегации ответил, что он – «врач непрактикующий». Он действительно никогда не был практикующим врачом. Он и в теории был, мягко говоря, не силен.
Не удивительно, что с германской стороны на смерть Скалона отреагировали уважительно и по-военному. Он был известной фигурой и среди врагов. Скалон никогда не ходил в атаку, всю жизнь служил в штабах, но свое дело знал отменно, о чем свидетельствуют пять орденов и генеральский чин в 44 года. На церемонию прощания специально привезли православного батюшку, выставили почетный караул. Предсмертную записку передали советской стороне. В ней Владимир Евстафьевич коротко объяснил причину своего поступка: «Анюта… Прости, я больше жить не могу». Скорее, верна точка зрения тех, кто присутствовал при событии и считал, что Скалон совершил самоубийство «на нервах». Выезжая в Брест, генерал наверняка готовил себя к предстоящему испытанию. Но когда на его глазах его же руками стало разрушаться все то, чему он присягал и за что служил – душа не выдержала.
Поразительно, что к смерти Скалона с уважением отнеслись и в Петрограде. Тело перевезли в столицу, похоронили в Александро-Невской лавре, пусть и вопреки православной традиции. Семье назначили пенсию, и, надо признать, выплачивали аккуратно.
НИ МИРА, НИ ВОЙНЫ
С датой гибели генерала Скалона в современных источниках существует изрядная путаница. Многие авторы, отталкиваясь от информации, что генерал застрелился в первый день переговоров, относят его смерть либо на 3 декабря, либо на 22-е. Действительно, в первом случае начались переговоры о перемирии. Скалон в них еще не участвовал. Предписание о его командировке подписано Бонч-Бруевичем 8 декабря (в документе – старый стиль, 25 ноября. – Прим. авт.). 22-го числа – уже не участвовал. Доказательство – проще некуда. Генерал прибыл в Брест в свой день рождения, то есть 11 декабря по новому стилю. На следующий день произошла трагедия. Кроме того, во всех официальных источниках, касающихся офицеров Русской императорской армии, дата смерти Скалона – 12 декабря. Тон всей этой истории задал отставной генерал Русской и советской армий Александр Самойло, выпустивший мемуары «Две жизни» в 1958 году. Участнику переговоров в Бресте было тогда уже 89. Вполне мог что-то запамятовать.
Спустя десять дней начались переговоры о мире. Совещались недолго, всего пять дней. Причина, скорее всего, в том, что советская делегация сразу предъявила рабочий вариант будущего документа. Продраться сквозь эту казуистику не каждый сможет. Впрочем, судите сами. «Не допускаются никакие насильственные присоединения захваченных во время войны территорий; войска, оккупирующие эти территории, выводятся в кратчайший срок. Восстанавливается полная политическая самостоятельность народов, которые были этой самостоятельности лишены в ходе войны. Национальным группам, не имевшим политической самостоятельности до войны, гарантируется возможность свободно решить вопрос о принадлежности к какому-либо государству или о своей государственной самостоятельности путем свободного референдума. Обеспечивается культурно-национальная и, при наличии определенных условий, административная автономия национальных меньшинств. Отказ от контрибуций. Решение колониальных вопросов на основе вышеизложенных принципов. Недопущение косвенных стеснений свободы более слабых наций со стороны наций более сильных».
Немцы, конечно, педанты еще те. Но при этом очень практичные и конкретные люди. Скажем, какой юридический смысл несет словосочетание «национальная группа»? Или фраза «при наличии определенных условий»? Сразу это блюдо переговорщикам с той стороны было не переварить. И они взяли паузу. Эти дни не прошли даром для германских генералов и дипломатов. Равно как для австрийских, болгарских и турецких. Стало ясно, что студень превратить в камень невозможно, потому надо заменить студень на камень. Тем более что советская делегация вновь привезла в Брест порцию студня. На сей раз шеф-поваром стал сам товарищ Троцкий. Лично прибыл кормить. Но германцы уже раскусили тактику большевиков, стремившихся затянуть переговоры до бесконечности. И 18 января познакомили Троцкого с компанией с предложениями стран Центрального союза. Германия и Австро-Венгрия получают Польшу, Литву, часть Белоруссии, Украины, Эстонии и Латвии, Моонзундские острова и Рижский залив. Иными словами, до Петрограда рукой подать, Финский залив до Кронштадта контролирует немецкий флот, богатые украинские земли кормят немецких и австрийских солдат. Одесса, Днепр, Крым…
Троцкий отпросился в Питер. Подумать и посоветоваться с товарищами. Немцы согласились на антракт, но уже с некоторым напряжением. От срока заключения мирного договора зависел их успех на Западном фронте. Если на востоке мир, то туда можно перебросить сотни тысяч солдат, которые так необходимы для весеннего и, судя по всему, последнего наступления. В экономическом плане договор тоже многое решал. Откровенно говоря, нормальной еды в Германии почти не было. Пусть немецкие паровозы утаскивали за Одер все, что можно было утащить с захваченных земель. Например, из разрушенного артиллерией Бреста, в котором было непросто найти пригодные для размещения делегаций помещения, десятками тонн вывозили кирпичи. Но хлеб, мясо и прочая красота – все это имелось восточнее, куда руки еще не дотянулись. А еще там был уголь и руда.
Пока одни ждали и вывозили, другие, в Петрограде, спорили до хрипоты. Часть правящей верхушки, в частности Феликс Дзержинский, Николай Бухарин, даже участник Брестского процесса Иоффе, были против принятия пиратских условий договора, выдвинутых немцами. Ленин с присущим ему полемическим задором доказывал, что договор нужен во что бы то ни стало. На любых условиях. Потом, когда встанем на ноги – разберемся. Троцкий настаивал на своей концепции: ни мира, ни войны. Тянуть резину, лавировать… Того и гляди, где-нибудь в Вене или Берлине вспыхнет новый костер мировой революции!
УЖ ГЕРМАН БЛИЗИТСЯ…
В современных дискуссиях о вреде и пользе Брестского мира, как правило, остается на периферии внимания украинский вопрос. А его наличие очень сильно повлияло на ход и результат переговоров. Пока Иоффе, Троцкий и иже с ними «лавировали» в Бресте, от бывшей империи кусками отваливались территории. 31 декабря 1917 года стартовала Финляндия, показав пример остальным национальным образованиям. Заявили о суверенитете прибалтийские народы. Началось брожение в Белоруссии, Закавказье, в казачьих землях. Кубанская казачья республика, Донская… Однако самая тяжелая и одновременно бестолковая ситуация стала складываться на Украине. Тут политические страсти разгорелись сразу после Февральского переворота и отстранения от власти Николая II.
Созданная в марте 1917 года Центральная рада сразу после Октября отказалась признать власть Совета народных комиссаров. Дело кончилось тем, что 8 февраля 1918 года отряды Красной гвардии взяли Киев. Но предусмотрительные лидеры Рады уже 4 января объявились в Бресте и вскоре благодаря давлению немцев стали принимать участие в переговорах. Если и не наравне с Россией, то уж с правом голоса точно. А голосили они довольно энергично, упирая на то, что всем нужна украинская еда. Стало быть, нас надо защитить от большевистской угрозы и отдать Восточную Галицию и Буковину. Но по мере приближения красногвардейских отрядов к Киеву пафос постепенно испарялся. После взятия города представители Рады, не мешкая, подписали мирный договор со странами Центрального союза, прекрасно понимая, что подписывают себе смертный приговор. На что могли рассчитывать люди, не контролирующие территорию страны, не обладавшие ресурсом, не имевшие армии? Только на интервентов. Или – оккупантов. Кому как больше нравится. Но в обоих случаях – без перспектив. Через два месяца немцы оккупировали Киев. Раду, понятное дело, разогнали.
Закрыв, пусть на уровне бумаг с подписями, украинский вопрос, немцы вернулись к советскому вопросу. После очередных словоизвержений Троцкого 10 февраля о том, что «мира не подпишем, войну прекращаем, армию демобилизуем», в Берлине лопнуло терпение. Было прямо сказано: не подписанный мир автоматически означает прекращение перемирия. До сих пор интересно: на что рассчитывали в Петрограде? Особенно те, кто на заседаниях Совнаркома выступал против подписания договора. Старой армии нет. Для создания новой палец о палец никто не ударил. Красная гвардия не в счет, это партизанщина. Супротив – свыше миллиона германских солдат. От Западной Двины до Питера – менее 500 верст. От Тернополя до Киева – 350. От Бендер до Одессы – 100…
А те, кто выступал «за»? Что выпадет: «красное» или «черное»? Успокоятся германцы, получив по закону столько земли и ресурсов, и бросят освободившиеся два десятка дивизий куда-нибудь в Шампань или под Ипр – красный бант. Не успокоятся, доедут на своих велосипедах до Смольного – черный тевтонский крест.
13 февраля на совещании у германского императора Вильгельма II было принято решение, предложенное генералом Эрихом Людендорфом: перемирие нарушить, наступление на Петроград и Москву начать. И началось! Спустя шесть дней германские дивизии двинулись на восток. Хотелось написать – «обрушились», но обрушиваться было особо не на кого. Вот что можно прочитать в сводках оперативного управления штаба Главковерха о положении на Северном и Западном фронтах: «…от начальника штаба 109-й дивизии получено донесение, что к 13 часам от всей дивизии, сосредоточенной на станции Лигат, остались командиры 433-го и 434-го полков, их адъютанты, по два телеграфиста и шесть разведчиков». Сами полки разбежались. И так почти повсеместно.
Через два дня немцы вошли в Минск и Оршу. Еще через день немецкие части берут эстонские города. 25 февраля захвачены Псков, Борисов, Ревель (Таллин). 28-го австрийцы взяли Бердичев. Пять дней понадобилось противнику, чтобы пройти где 200, а где и 300 километров. Почти без сопротивления. Уже знакомый нам генерал Хоффман вспоминал, что это была «самая комичная война из всех, которые я видел: малая группа пехотинцев с пулеметом и пушкой на переднем вагоне следует от станции к станции, берет в плен очередную группу большевиков и следует далее. По крайней мере, в этом есть очарование новизны».
Из Петрограда запросили мира. Еще бы, германцы стояли в 250 километрах от столицы. Именно в эти дни появилась и оформилась мысль перенести столицу в Москву. Немцы согласились, но, наученные опытом общения с товарищем Троцким, резко ужесточили требования и сроки подписания. В течение 48 часов Совнарком должен был согласиться на следующее: потерю Привислинских губерний в Польше, Украины, Эстляндской, Курляндской и Лифляндской губерний, Великого княжества Финляндского, западной части Белоруссии, Батумской и Карской областей. Все это – 800 тысяч квадратных километров и 56 миллионов граждан. Кроме того, армия и флот подлежали демобилизации, корабли Балтийского флота оставались в Кронштадте и Питере, корабли Черноморского флота передавались странам Центрального союза, преимущественно Турции, Болгарии и Австро-Венгрии. Финансовые потери – 6 миллиардов марок репарации и 500 миллионов рублей золотом в счет компенсации Германии за понесенные убытки в войне. Совсем изысканное требование: подданные Германии и других Центральных держав могли заниматься на территории Советской России частным бизнесом и не подлежали действию советских правил об экспроприации, национализации и тому подобным. Всем гражданам этих стран возвращалось то, что у них было отнято. Это назвали особым экономическим статусом Германии в России.
Советская делегация прибыла в Брест 1 марта. За место в ее составе бились в Питере насмерть. В том смысле, чтоб в этот состав не попасть. Троцкий вовремя подал в отставку. Председатель Петросовета Григорий Зиновьев (он же Евсей Радомысльский) отказался категорически. Сокольников поначалу даже пригрозил выходом из состава ЦК партии, но его все-таки уломали. 3 марта документ был подписан. 4 марта германцы взяли Нарву. В начале мая добрались до Ростова-на-Дону.