Автор: Евгений Тихонов
Я с удивлением смотрел на извещение. Заказное письмо. Не помню, когда последний раз получал почту. Да и кто мог писать. Из всей известной мне родни только дядька в Питере. Родной брат отца. Я случайно узнал о его существовании. А он обо мне мог только догадываться. Братья всю жизнь друг с другом не общались. От слова совсем! Почему, всех причин не знаю, кроме одной. На мой взгляд, абсолютно нелепой: батя был убежденный большевик, а дядя Валера, махровый корниловец. Жена написала? Бывшая жена. Да нет. Не будет экс-супруга тратиться на заказное письмо. Позвонит. С чего вдруг? Алименты я плачу. Вернее, с не самой большой зарплаты государство исправно забирает необходимый процент. То верно. Дети не виноваты. Сын писать не будет. Другие у него сейчас интересы. Вспоминает два раза в месяц: в день аванса и в день получки…. Нечего гадать. На работу пора. Со смены пойду, зайду в отделение.
Аккуратно, дабы не будить соседей, закрыл дверь своей конуры. Хотя такая тактичность была излишней. Тишина в 6 утра в нашем общежитии, без мата, пьяного шума и мордобоя, даже в будние дни, это моветон. Не говоря уже о выходных. Трехкомнатную квартиру, доставшуюся мне от родителей, суд при разводе, «справедливо», поделил «поровну»: жене с сыном «двушку», в центре города, мне «гостинку» на Кирзаводе. Я не жалуюсь. Крыша над головой есть и то хлеб. До работы близко. Две трамвайных остановки. Завсегда пешком дойти можно…. Света, традиционно, в общем коридоре не было. Переступив через Николая Ивановича, по обыкновению отдыхавшего на лестнице, я, не торопясь, спустился вниз. Вышел на крыльцо. После мочевого, сивушного смрада подъезда, воздух, пусть и пропитанный свежим сероводородным выбросом химических гигантов, был нектаром. Недаром говорят – все познается в сравнении. Достал мятую пачку «Максима». Затянулся. Справа, подсвеченные издыхающей луной, над чахлыми деревцами, нависали мрачные печи Коксохима. Напротив, поднимаясь зубьями средневековой крепости, тянулись кирпичные корпуса Химпрома. Поодаль, жерла огромных градирен Азота, словно работающие вулканы, выбрасывали в черное небо тонны белесого пара. Слева, отделенный от Промзоны металлическими нитями железнодорожных путей и небольшой речкой, ласково называемой в народе, Вонючкой, был Город. Из-за реки «несло викторианским чванством. Летели конфетти, и подвывал канкан…». Яркие витрины магазинов. Шикарные рестораны. Развратные ночные клубы. Дорогие автомобили. Женщины с мертвыми глазами в вызывающих нарядах. Мужчины, лоснящиеся от денег. В тиши бархатных салонов глубокомысленные, но часто с тщательно скрываемым налетом врожденной провинциальности, рассуждения о противоречиях в работах Кандинского и эпатаже зловеще-мрачных образов в поздних симфониях Малера.… Когда то и я был на том берегу. С умным видом нес подобную дичь. Наивный. Жизнь всегда и все расставляет на свои места. Рано или поздно. Независимо от желаний и стремлений человека. Каждый занимает строго определенное, только ему отведенное место. Невозможно вернуться в прошлое, что бы, что-то исправить, как и невозможно перескочить в будущее, что бы, что-то предусмотреть. Необратимость – неизбежная сущность человеческого Бытия.
Затушив об остатки металлических перил сигарету, поискал глазами урну, прекрасно зная, что здесь ее никогда не было. Сунул окурок в пачку и двинулся в сторону остановки. В глубине утренних сумерек, противно лязгая буксами, громыхал первый трамвай….
Смена закончилась. Мужики предложили раздавить банку, но я отказался, памятуя, что должен зайти на почту. Любопытство взяло вверх над товарищескими обязательствами.
«Уважаемый, Евгений Викторович…». Начало мне уже не понравилось. «Сообщаем Вам, что…». Вот тебе бабушка и Юрьев день! Наследство! Я опустился на первую попавшуюся скамейку. Перевел дух. Еще раз перечитал письмо. Конверт. Адрес. Нотариальная контора ««Нинел и сыновья» Санкт- Петербург, Лиговский проспект». Нинел. Еврей, что ли. Впрочем, это не удивительно. Вот как то в наш цех электроснабжения, молодой парнишка, Фима Канельзон, слесарем устроился работать, так весь завод только и делал, что ходил с ним знакомиться. Естественно не с пустыми руками. За малым по наклонной не покатился. Вовремя уволился. Не выдержал испытание славой. Да уж! «Мой дядя самых честных правил, Когда не в шутку занемог…». Как же он племянника нерадивого вспомнил после стольких лет забвения?! Хотя других родных у него все равно не было. Что теперь делать? Отпуск за свой счет? А деньги на дорогу где брать? Вот же удружил родственничек! Машка, супружница драгоценная, не даст. Здесь без вариантов. Она в лучшие времена не давала. У Наташи есть, но у нее я сам не возьму. Друзья товарищи? Ни один из них в списках «Forbes» замечен не был. О! Начальник цеха! Мужик вредный, от того, что не употребляет, но в целом правильный. Должен помочь. И так и так к нему на поклон идти надо….
Санкт-Петербург, встретил меня c вежливым равнодушием. «Ты вернулся сюда, так глотай же скорей, Рыбий жир ленинградских речных фонарей…». Осеннее небо по-хозяйски разлеглось на крышах зданий Московского вокзала, с любопытством разглядывая людскую сутолоку. Пассажиры по капле выдавливались из вагонов многочисленных поездов, собирались на перронах в ручейки. К выходу превращаясь в полнокровную реку. Подгоняемый течением, натыкаясь на островки встречающих и провожающих, я, выбрался на Площадь Восстания. Где то рядом располагалась необходимая мне нотариальная контора ….
Замок, скрипя, провернулся. Дверь, после удара плечом, поддалась и я, счастливый обладатель столичной недвижимости, перешагнул через порог. Сенильный запах ударил в ноздри. Застоявшиеся в комнате сумерки были пронизаны тонкими желтыми щупальцами уличного спрута-прожектора, лениво проникающими через окно. «Ночь, улица, фонарь, аптека...». Угол в коммунальной квартире на втором этаже старого дома. Мрачная, сизого камня громадина на задворках Петроградки, произвела на меня гнетущее впечатление, но кошерный адвокат сказал, что комнаты здесь стоят хороших денег. Таки да! Я пошарил рукой по стене. Выключатель. Удивительно, свет загорелся, представляя наследство во всем «великолепии». Захлопнул за собой дверь. Осмотрелся. Справедливости ради нужно сказать, что комната, не смотря на слой пыли, была опрятной. Чувствовалось, что дядька был педантом. Ламповый телевизор «Горизонт», накрыт салфеткой. Холодильник «Бирюса» в углу. Горка с посудой, стол, пара кресел, тахта. Антикварный платяной шкаф с узорчатой резьбой. Микроволновка, в стиле хай-тек. Выглядит нелепо. На стенах желтоватые, местами и вовсе потерявшие цвет, обои. Из всех украшений черно-белая фотография в дешевой деревянной рамке. Снял со стены. Мужчина, с бледным, худым, изможденным лицом вполоборота, в серой шинели с поднятым воротником, придерживает за локоть женщину в фантазийной, широкополой шляпе. Не четко, но лицо мужчины мне кажется знакомым. На обороте проступает синим надпись: «5. дек. 1917 г.». Лаконично. Повесил застывшую сто лет назад реальность на место. Довольно. Дорога и юридические формальности порядочно вымотали. Умывальник. Воды в кране нет. Ее, видимо, перекрыли за ненадобностью соседи. Завтра разберемся. Перед тем как начать обустраиваться на ночлег, открыл окно. Пропитанный маслянистой влагой Невы, стылый воздух конца октября ворвался в комнату. Я с удовольствием подставил лицо свежей прохладе. Выглянул. На других стенах дома, напротив, большинство окон являли из себя мрачный покой темных глазниц, обреченно уставившихся внутрь узкого колодца. Лишь в нескольких горел тусклый свет. Если бы не прожектор над аркой, да проскакивающие через ажурную решетку звуки большого города, было бы и вовсе тоскливо. «Мертвый день растворился в тумане вечернем...». Все! Спать! Хорошо, что Наташа настояла взять с собой белье. Не то что бы я дядьке не доверял, но все же. Застелив постель и раздевшись, повалился на тахту, чувствуя, как мгновенно проваливаюсь в сон ….
Грохот в коридоре разбудил меня. Рев. «Именем Революции!». Тяжелые удары. «Даешь Учредительное собрание!». Выстрел. Здесь я проснулся окончательно. «Вся власть Советам!». Бред. Взаимоисключающие лозунги! Кино снимают? Современные режиссеры мало обращают внимание на подобные мелочи. Отчаянный женский крик. «Помогите!». «Убью, сука!». Понимаю. Культурная столица. Но не нравится мне это кино. Я вскочил и сделал попытку одеться. Не смог – ни джинсов, ни рубашки не увидел. Как же, так?! Здесь же раздевался! Cумка! Подскочил к выключателю. Зажег лампу. Сумки нет. Комната неуловимо изменилась. Исчезли микроволновка, холодильник, телевизор. Мои вещи. Фото на стене. Что за черт! Очередной рык «Круши!» вывел меня из задумчивости. Я кинулся к шкафу. Так: военный китель со стойкой, галифе, двубортная шинель, с отложным воротником, без знаков различия, добротные юфтевые сапоги. Все пришлось впору. Стучат. «И всю ночь напролёт жду гостей дорогих, Шевеля кандалами цепочек дверных». Дверь крепкая. Просто так не сломать. Провернув, для надежности, до упора замок, вытащил ключ, положил в карман. Метнулся к окну и, не особо раздумывая, перелез через карниз. Мгновение, повисев на руках, повторяя, как мантру: «Второй этаж! Второй этаж!», разжал пальцы…. Приземлившись, перекатился. Вроде бы удачно. Чуть ушиб колено, но это ерунда. Только зачем я это сделал? Идиот! Я задрал голову. Из соседнего окна на меня смотрела маленькая черная дырка, размером с рублевую монету. Что это? Винтовка?!
- Послушайте, гражданин! Как вас там? Что за шутки?!
Мне не понравился собственный голос. Лоб, не от страха, а от непонимания происходящего, покрылся испариной. Я стал пятиться спиной в сторону к спасительному провалу.
- Что вам надо? Кто вы такие вообще?
В этот момент рублевая монета превратилась в огненную вспышку и, словно кнутом, ударило в воздух! Горячая струя обожгла щеку. Это же выстрел! Он стреляет в меня! Более не раздумывая, я развернулся и, петляя, рванул к воротам. Траххх! Куски битого кирпича впились мне в лицо и шею.
- Стой, паскуда!
Это, видимо, мне. Со всего маха врезался в кованую решетку. Слава Богу! Калитка была не заперта. Выскочив из-под подворотни на улицу, притормозил. Фонарей мало. Машин и людей не было вовсе. Ночью, видимо, шел снег. Тротуар и проезжая часть представляли собой бесформенную желто-бурую кашу. Почему то воняло навозом. «Смесились в грязную желтую массу и преют. Протухшая, кислая, скучная, острая вонь...».
- Вон он! Держи его!
Из парадной выскочили двое мужчин. Да что же это такое? Один из них приостановился и…Трахх! Трахх! Гулко раздались выстрелы, разорвав предутреннюю тишину. Точно убьют! Убьют, потому что, вместо того, что бы открыть дверь и все объяснить, зачем то выпрыгнул в окно. Кретин! Но когда по тебе стреляют, тут не до разбора полетов. Когда по тебе стреляют, рациональность ума уступает место мудрости звериного инстинкта! Человек превращается в волка. «Через флажки – жажда жизни сильней…». Сапоги скользкие. Зараза! Не упасть бы. Преследователи не отстают. Я наддал ходу, плохо соображая куда бежать. Просто бежать, а там разберемся. Где эта чертова полиция?! Где жители? Где гости Северной столицы? Резко поворачиваю вправо, нырнув за угол, увиденный за мгновение до этого, в надежде, что мой маневр, не заметят. Не повезло! Буквально сразу же слышу за собой топот. И без того не широкий проулок, сужается. Только бы не тупик! В тусклом свете одинокого надомного светильника впереди показалась какая та куча, перегораживающая улочку. Добежав разобрал, что это поленница дров, аккуратно сложенная от стенки до стенки. Высотой, примерно в полтора моего роста. С разбегу перемахнул ее, оказавшись на пустыре. Легкие, наполняясь жарким воздухом, через сухой рот, работали кузнечными мехами. Заставь меня в другой обстановке повторить этот трюк, вряд ли бы получилось! В стороне, яростно, залаяла собака. Загремела цепь. Прислушался. Тихо. Ушли? Или притаились? Ненадолго я испытал облегчение! Но что же делать? Куда дальше? Что здесь происходит? Все потом! Необходимо где то схорониться. Покрутил головой. За межиной просыпающееся небо прорисовывало ломаный контур темных нагромождений….
Хилый рассвет поздней осени с трудом, но неумолимо, набирал силу. Я высунулся из своего укрытия. Бревен, сгнивших досок, другого строительного мусора сваленного впритык к высокому, чуть покосившемуся, забору. За ним высилось круглое здание из красного кирпича, с маленькими отверстиями-бойницами, под зеленной, местами облупившейся, металлической крышей. Приглядевшись, понял – это газгольдер! Несомненно! Пять лет отрубил на химическом производстве. Газовая станция или завод. Дальше полуразвалившиеся лачуги, рыбацкие лодки, кверху днищем, словно огромные рыбины, выброшенные на пологий, болотистый берег. Узкая речушка. За ней, проступая через утреннее марево фрагментами византийского узора, возвышается над окрестностями величественный Православный Собор…. Стоп! Это я должен знать – Иоанновский женский монастырь. Но что-то здесь не так. Гранита не хватает! Согласно путеводителю, изученному мной вдоль и поперек за трое суток дороги, берега вдоль Карповки обустроили только в 60-70-х годах прошлого столетия. Я присел на какой-то ящик, с недоумением, оглядываясь по сторонам. «Шершавопыльный – сер гранит, И каждый зыбкий перекресток, Тупым предательством дрожит…». Голоса! Хруст, ломающегося под тяжестью шагов, шифера. Я аккуратно сполз, вжимаясь в пустоту навала.
- Где то, здесь, заховался. Некуда ему отсель деться. Там охрана. Собаки. Перед, Карповка. По Газовой мы. Не уйдёт! Давай мохру. Покеда светает, курнем малость.
- А ежили, на Бармалееву улицу, поскачет?
- И что? Там на углу с Малым наши стоят.
Во влип! Чего им от меня надо? Может выйти, попробовать объясниться?
- Жалко я в него во дворе не попал! Прожектор, сволочь, в глаза бил. Сейчас бы не мерзли здесь. Как его увидишь, тут же лупи гугнявца. В саму мякотку. А то потом, возись с ним.
- Накажут!
- Отбрешемся.
Объясниться – плохая идея. Пердимонокль! Полный пердимонокль! «Он бегает по Африке, И кушает детей – Гадкий, нехороший, жадный Бармалей!». Правда, сориентировали меня, ребятишки. Газовая улица, Бармалеева, Малый проспект. С Карповкй я и без них угадал. Начал вспоминать карту Петроградской стороны. Так. Действительно. Кроме, как через Бармалееву улицу прорываться, других вариантов нет. Голоса стали приглушенными. Притулились где то, прячась от студеного духа Балтики. Злое солнце, тяжело поднимаясь все выше над горизонтом, кровожадно подмигивало мне сквозь просветы в тучах, намекая – времени осталось как раз на одну козью ножку. От души, дядя! С отцом ругался, а племянник, тут отдувайся. Ладно. Нужно, что то предпринимать. «Ищу я выход из ворот, но нет его, есть только вход, и то – не тот!». Все больше мой взор притягивает спасительный бережок Аптекарского острова. Крутоват, но не до жиру. В моей армейской службе случай был. Накануне 9 мая пошли мы с товарищем в «самоход». Не сложилось! Остановил патруль. Перед таким праздником оказаться на гауптвахте, перспектива не из радужных. Меньжеваться не стал. Задал стрекача. На беду «комендачи» бывалые оказались. В погоню бросились. Я шел резво. Галопом. Но чувствовал, догоняют. Впереди речушка заиленная. Метров пять шириной, не более. Слышу радостные возгласы патрульных, деваться то мне некуда, и краткие, но очень емкие характеристики моей персоны. Я, не извольте сомневаться, со всего маха так и бросился в воду! Только на той стороне притормозил. Оглянулся. Стоят краснопогонники, рты раззявили. Пальцем у виска крутят. До расположения части мокрый весь, чумазый, закоулками, да по задворкам пробирался. Молодец! Тогда май был, а сейчас ноябрь на пороге. Но и цена другая: дисциплинарное взыскание тогда, против жизни, сейчас. Как говорила моя бабушка-хохлушка в подобных случаях: «Не теряйте, куме, силы, опускайтеся на дно». Стараясь не шуметь, снял шинель, китель. Сапоги решил оставить. Если совсем тяжко будет плыть, сброшу, но не хотелось бы – без обувки не сподручно будет. С надеждой полюбовался крестами на куполах и начал вдоль забора выходить, как принято у моряков, на «оперативный простор», все более ускоряясь. Земля кругом подмерзла. Шустро бежать. Пару шагов до кромки воды осталось, как меня хватились! Трахх! Трахх! Трахх….Весело рвется воздух. Я – ух, прямо в стылую черноту! Вот что значит выражение «обожгло холодом». Тьма. Ушел с головой. Рывок! Свет. Глоток воздуха. Взмах! Еще пара взмахов! Берег! Почти в упор стреляют. Расстояние, всего ничего. Ж-ж! Жужжат свинцовые мухи. Сапоги тяжелые, полные воды. Чавкают. Скользят. Карабкаюсь, забирая по диагонали. За монастырскую стену мне надо. Чуть-чуть осталось. Хрен вы меня достанете! Трахх…. «В этой жизни умереть не ново…».
Открыл глаза. «Прозрачный сумрак, луч лампады, Кивот и крест, символ святой...». Где я? В монастыре? Ушел я от них, значит. Как здесь оказался? Ничего не помню! Пошевелился. Острая боль пронзила всю левую часть тела. Не сдержавшись, застонал. Ранили меня все-таки, гады.
- Наконец то! Я думала, Вы никогда не придете в себя.
Приятный голос. Я повернул голову пытаясь увидеть его обладательницу. Мало света. Черные глаза. Светлые завитки волос….
- Кто Вы?
Говорить трудно.
- Ваша жена!
Час от часу не легче.
-Не пугайтесь. Меня так научила настоятельница, на случай, если придут. Вы мой муж. Тяжело заболели. Возможно тиф.
Слова путались, перескакивая с одного на другое.
- Это…. Как Вас зовут?
- Вы слишком много разговариваете. Нужно набираться сил. Все потом.
Одна мысль, что мучила меня все это время фантастическим вопросом, настойчиво свербила в голове, требуя немедленного разъяснения.
-Умоляю! Какой сегодня год?
-Меня предупреждали, что Вы странный. Будь проклят этот год! 1917 по Рождестве Христовом. 25 октября.
Женщина, что то сделала и комната погрузилась в темноту. Я закрыл глаза. 20 октября 2017 года я ступил на перрон Московского вокзала города Санкт-Петербурга.
Луч солнца, разбудив, золотым пером раскрасил мое пристанище в сочные цвета. Сделав его уютным. Белоснежные занавески с вышивкой на окне. Торшер под красным абажуром. Изразцовая печка в дальнем углу комнаты. Глубокое кресло, накрытое пледом с оленями…. Чувствовал я себя гораздо лучше, чем несколько дней назад, когда пришел в сознание. Можно и поразмышлять. Берем все на веру. 1917 год, 25 октября, по Юлианскому календарю. По новому стилю 7 ноября! Поздравляю вас, Евгений, с Великой Социалистической Октябрьской Революцией! «…Не тот октябрь теперь. В стране, где свищет непогода, Ревел и выл, Октябрь, как зверь, Октябрь семнадцатого года…». Не отвлекаемся! Идем дальше. Разница, дай Бог памяти, в замечательное число тринадцать. Приехал 20 октября 2017 года, и в ночь на 21 число случилось, пока необъяснимое, приключение, в результате которого я оказался здесь. То есть сегодня, с учетом прошедших суток – 10 или 11 ноября, по календарю Григорианскому. Где, позвольте вас спросить, вы были: раз, два, три… . Восемнадцать… . Семнадцать дней, любезнейший?! Может, я на радостях от наследства, с катушек съехал? Сейчас нахожусь в сумасшедшем доме и мило пускаю пузыри, представляя себе невесть что? Хорошенькую свинью мне подложил дядька, в сговоре с Нинел и его чадами. Нинел. Нинел…. Это же Ленин, наоборот! А я удивлялся, какая неказистая все же фамилия, даже для еврея. Одно к одному. Плюс огнестрельное ранение и выходит – мои видения, к сожалению, правда, что ли?
Она вошла, нагруженная охапкой дров, с грохотом выронив их перед печкой. Наклонилась поправить, махнув подолом и, перед глазами мелькнула нога, очень стройная, в ажурном чулке.
-Как же Вас все же зовут?
Женщина вздрогнула. Обернулась.
- Наталья. Наталья Александровна Михайлова.
Улыбкой, обнажив ровные белые зубы. Она не была красавицей, но широкоскулое, с точеным подбородком лицо, притягивало взор.
- Вы чувствуете себя лучше?
- Гораздо лучше! Уверяю Вас!
Наталья села на оттоманку у меня в ногах.
- Настоятельница монастыря, игуменья Ангелина, из своей кельи наблюдала всю картину разыгравшейся трагедии. От момента раздевания и до ранения у стен обители. Именно она приказала послушницам затащить Ваше бесчувственное тело в подворье и отрядила лекаря для оказания первой помощи. Рана была тяжелой, требовалось незамедлительное хирургическое вмешательство. Матушка нашла доктора, который согласился провести операцию прямо в стенах монастыря. Все прошло успешно. Через время, как раз на день памяти святого Луки, пришли вооруженные люди, потребовавшие полного досмотра помещений. Игуменья в гневе отказала, пригрозив дойти до самого министра-председателя. Незваные гости ретировались. Но, спустя несколько дней, принесли пакет от Александра Федоровича Керенского, с настоятельной просьбой не мешать следственным действиям в отношении отпетого заговорщика, активного участника августовского мятежа, ближайшего соратника генерала от инфантерии Корнилова – Евгения Викторовича Михайлова!
Я приподнялся.
- Этого не может быть! Дальше!
- Дальше все просто. Я давняя знакомая матушки Ангелины, многолетняя прихожанка. По возрасту мы с Вами близки. Фамилия моя Михайлова. Я одна. Супруг, штабс-капитан, без вести пропавший с 14-го года. Последняя весточка из Пруссии. Состоял при штабе погибшей второй армии Самсонова. Там концов не найти. Детей, родственников нет. Вот она и попросила Вас приютить. Пока Вы не поправитесь окончательно, в случае чего, выдавая за заболевшего мужа. Монастырь подрядил карету Скорой помощи и Вас перевезли ко мне.
- Хлопотно это….
Ощущая неловкость, пробормотал я.
- Пустое! У меня есть кое-какие сбережения, да и матушка Ангелина помогает. Единственное, что с продуктами очень плохо стало в Петрограде. Особенно с хлебом. Дров не хватает.
- А мои странности?
- Точно не знаю. В бреду говорите не совсем понятные вещи.
- Хотите, я скажу, еще одну? Буквально власть в стране полностью перешла к большевикам! К Нинел…, прошу прощения, к Ленину, а Керенский бежал в машине американского посла.
Женщина вернулась к печке. Опустилась на колени и, взяв кочергу, стала шевелить в огне.
- Знаете, после потери мужа, после отречения царя, я перестала удивляться. Живу одним днем. Прошел. Жива, здорова и, слава Богу. Впрочем, жить иногда совсем не хочется. Вера только и помогает держаться.
- Скажите, мои вещи….
- Все дома. Шинель, китель. Их, забрали в тот же день, что Вы попали в монастырь.
- А на мне сейчас?
Наталья обернулась.
- Домашнее. Моего мужа. Немного маловаты, но чисты и гораздо удобней.
- Меня Вы раздевали?
Женщина зарделась, бросив взгляд на образа в углу.
- Вы замечательная! Подойдите ко мне. Не бойтесь.
Она подошла и наклонилась, коснувшись шелковистыми волосами моего лица. Глаза, мелькнув настороженностью, пропали в глубине. Я закинул правую руку ей за шею, притянул и поцеловал в губы. Наталья ответила, чуть поддавшись вперед. Не обращая внимания, на вспыхивающую тупую боль в левом предплечье, я все сильней притягивал ее к себе, пока не ощутил желанную теплоту упругого тела.
- Не шевелись. Я все сделаю сама….
«Свеча горела на столе, Свеча горела. На озаренный потолок, Ложились тени, Скрещенья рук, скрещенья ног, Судьбы скрещенья…».
День спустя, в обед, пришел доктор. Всячески поиздевавшись надо мной, он констатировал, что процесс выздоровления идет выше всяческих похвал.
- Наталия Александровна, Вы просто кудесница! Я думал, будет гораздо дольше и сложнее.
Я улыбался, заговорщицки подмигивая.
- Что творится в городе! Я, коренной петербуржец, не узнаю Петроград. Это кошмар. Беспрестанная стрельба. Какие-то темные личности наводнили город…. Наталья Александровна, голубушка, будьте аккуратны. Ваш муж офицер. Не самая удачная профессия сегодня. Вчера, лично, на углу Большой Пушкарской и Кронверкского наблюдал безобразную сцену. Беднягу поручика толпа пьяных матросов выволокли из трамвая, словно куклу, и подняли на штыки. Ужас!
Взяв с нас обещание, быть предельно осторожными, впечатлительный доктор откланялся.
Эскулап испортил настроение. Действительно, нужно задуматься о возращении. Пока товарищи не пришли! «Кто вы? Мы разносчики новой веры, красоте задающей железный тон…». Вот же попал, как кур в ощип! Съездил за наследством! Теперь черпай его полной ложкой. «Белые пришли грабят, красные пришли опять грабят». Только здесь не грабят, а жизни лишить хотят! Куда, спрашивается, бедному путешественнику во времени податься? Смешного мало! Нужно вечером немедленно поговорить с Натальей. Но ни этим вечером, ни следующим я так этого и не сделал. Болтал о чем угодно! О том, как учился в университете. Служил в армии. Как открыл свое дело и одно время процветал, а затем, в кризис, лишился всего. Об отдыхе в заводском санатории. Про напарника Мишку, пьющего запоями.…. Прочие глупости. Начать же серьезный разговор о расставании никак не мог. Да и не хотел.
Вступил в свои права елочный декабрь. Мы стали ежедневно ходить гулять. Жители Аптекарского острова и окрестностей часто встречали в эти дни необычную пару: высокий, с бледным, худым, изможденным лицом, мужчина, в шинели с поднятым воротником придерживает за локоть женщину в фантазийной, широкополой шляпе.
Прогулки становятся все продолжительнее. Я бы не сказал, что в городе бардак. Может быть ближе к центру. Иногда где то постреливают. Прилично дам, курсисток, офицеров стоящих на улицах, что то продающих. Впрочем, видели открытым ресторан на Большом. Много солдат с мешками, матросов. Огромное количество народа всегда толпится у афиш кинематографов. По улицам летают одноконные пролетки, попадаются авто. Работают трамваи. Для меня все это в диковинку. Хожу с открытым ртом, кручу головой, постоянно задавая глупейшие вопросы. Наташа озорно смеется, объясняя!
На глухом торце четырехэтажного дома, вывеска: «ФОТОГРАФIЯ Е.И. ГЕРМАН».
- Евгений Викторович, давайте зайдем?
- Наталья Александровна, с удовольствием!
В помещении салона царит полумрак. На звук дверного колокольчика появляется сухонький, невысокого роста, мужчина с потрясающими, лихо закрученными усами! Видимо тот самый, Е.И. Герман.
- Визит – портрет?
Не столько спрашивает, сколько утверждает, фотографических дел мастер. Мы с легкостью соглашаемся! Появляются помощники, и начинается суета: устанавливают свет, гримируют нас, сам Е.И. Герман двигает туда-сюда махину павильонного аппарата. Двадцать минут стоим неподвижно перед камерой, с лицами, покрытыми толстым слоем белой пудры, отдав за эту пытку огромные деньги в полтора рубля. В сумерках возвращаемся домой. В небе розовеет месяц. Морозит. В мягком свете уличных фонарей волшебно кружит пушистый снег. Одиноко спешащие прохожие, с почтением уступают на тротуаре нашей паре дорогу. Необыкновенное умиротворение. Как будто нет никакой революции и моих заключений. Даже трудно вообразить, что в эту самую минуту огромный корабль под названием Россия круто меняет свой курс на 180 градусов, круша и ломая многовековые устои, проводя через судьбы миллионов людей, здесь и сейчас, роковую черту! «Весы качнулись мировые, Высоко подняты судьбой. На чашу темную Россия, Метнула жребий тяжкий свой…».
Видимо, нечто подобное приходит в голову и женщине. Наталья чрезвычайно серьезна.
- Евгений, хочу Вам признаться. Я беременна.
Я вздрагиваю и останавливаюсь.
- Какое сегодня число?
- Что? Пятое декабря.
Закрываю глаза, отматывая время назад: «Из всех украшений черно-белая фотография в дешевой деревянной рамке. Мужчина, с бледным, худым, изможденным лицом вполоборота, в серой шинели с поднятым воротником, придерживает за локоть женщину в фантазийной, широкополой шляпе. Не четко, но лицо мужчины мне кажется знакомым. На обороте проступает синим надпись: «5. дек. 1917 г.». Лаконично».
Хватаю женщину за руку.
- Как звали твоего мужа?
- Ты делаешь мне больно.
- Прости.
- Как и тебя. Евгений Викторович Михайлов. Я не понимаю, какое это имеет значение?
Невежливо пропускаю вопрос мимо ушей, продолжая лихорадочно соображать. Нет! Удивительное совпадение. Возможно, он действительно жив и занимается всякой противоправной деятельностью, но беременна она от меня! Значит…. Этого не может быть! Правда и то, что я очутился в 1917 году, то же не может быть!
- Наталья, слушай внимательно, все, что я тебе скажу! За мной рано или поздно придут. Ты, после этого, в своей квартире оставаться не должна. Поэтому, вот, возьми ключи, берешь с собой документы, самое необходимое и переезжаешь! Запоминай адрес…. Думаю, про тот угол все уже забыли. Не спорь. Там ты будешь в большей безопасности. И еще, очень важно! Тебе будет нужно уехать из Ленинграда…
- Из Ленинграда?
- Не перебивай, пожалуйста. Не важно! Отсюда, из Петрограда до 1941 года. Обязательно. Куда-нибудь за Урал, в Кузнецкий край. Лучше всего, пораньше, до убийства Кирова, вместе с дедом… . Э-э! Нашим сыном!
- Убийство кого?
- Не помню! 33-й или 34 год.
Ее глаза все больше округляются, наполняясь страхом.
- Прошу, сделай, как я говорю, и все будет хорошо! Впрочем….
Очередная догадка поражает меня.
- Кстати, у тебя будет два внука и, по крайней мере, могу это гарантировать точно, один правнук!
Хоть прабабку я живой не застал, да и на могиле ее ни разу не был, все равно звучит, в свете происшедшего, не очень…. А ведь, правда, и прадеда, что я слышал, звали Евгений Викторович. И назвали меня в честь его! Только он без вести пропал больно рано.... Или не пропал....
Забрали меня в эту же ночь. Следствие было коротким. Да и не следствие было! В канун, нового, 1918 года вывели, раба божьего, во внутренний дворик ВЧК по улице Гороховой дом 2 и, зачитав приговор Ревтребунала, поставили к стенке. В этот момент я улыбался, думая о необратимости – неизбежной сущности человеческого Бытия. Расстрельная команда, возможно, решила, что приговоренный к казне сошел с ума, даже не подозревая – ровно через сто лет, которых они не заметят, им вновь придется исполнять приговор матерому контрреволюционеру и, без меня меня женили, по совместительству путешественнику во времени, Евгению Викторовичу Михайлову!
Сто лет спустя.
Я с удивлением смотрел на извещение. Заказное письмо. Не помню, когда последний раз получал почту. Да и кто мог писать….
Р.S. В рассказе использованы строчки из стихотворений Анны Ахматовой, Александра Блока, Валерия Брюсова, Владимира Высоцкого, Зинаиды Гиппиус, Михаила Лермонтова, Сергея Есенина, Владимира Маяковского, Осипа Мандельштама, Александра Пушкина, Бориса Пастернака, Корнея Чуковского, Саши Черного.
Фраза из к/ф «Чапаев», 1934 год, реж. Георгий Васильев.
Имеются отсылки к роману Михаила Булгакова «Белая гвардия» и дневниковым записям Ивана Бунина «Окаянные дни».
Нравится рассказ? Это результат кропотливого литературного труда. Помогите автору освободить время и создать условия для работы. Поддержите творчество Евгения Тихонова денежным переводом с пометкой "Для Евгения Тихонова".