Была суббота, 1 ноября 2014 года. Я разглядывал книги в одном из магазинов Barnes & Noble (американская компания, крупнейшая в США по продажам книг — ред.) на Пятой авеню в Нью-Йорке, когда мое внимание привлекла коллекция томов превосходной выделки. Взглянув на них поближе, я понял, что они относятся к так называемой «Классической серии кожаных переплётов». Продавец заявил, что «эти экземпляры станут прекрасным украшением в моей коллекции». После этого я не раз возвращался к мысли, что книги отождествляются с высокой культурой. И что, хоть сейчас мы и живем в век цифровых технологий, символическое значение книги по-прежнему представляет культурную ценность. Вот почему во время интервью, снимаемых у меня дома или в университетском кабинете, меня часто просят встать перед книжными полками и сделать вид, что я что-то читаю.
Со времён изобретения месопотамской клинописи (примерно в 3500 году до нашей эры) и египетских иероглифов (около 3150 году до нашей эры) вдумчивый читатель текстов пользовался культурным одобрением. Глиняные таблички с начертанными на них знаками высоко ценились в обществе, а иногда даже считались священными артефактами. Умение расшифровывать и толковать символы и знаки причисляли к необыкновенным достоинствам. Считалось, что египетские иероглифы обладают магической силой; вплоть до сегодняшнего дня многие любители чтения расценивают книгу как средство достижения духовного опыта. А поскольку тексты обладают таким сильным символическим значением, то, как человек читает и что именно он читает, принято воспринимать как отличительную черту его личности. Чтение всегда служило показателем определённых моральных качеств, именно поэтому на протяжении всей своей истории человечество вкладывало значительные культурные и эмоциональные ресурсы в формирование образа книголюбов.
В древней Месопотамии, где лишь небольшая группа книжников была в состоянии расшифровать таблички с клинописью, толкователь знаков пользовался огромным авторитетом. Именно на этом этапе можно наблюдать один из самых ранних намёков на символическую мощь и привилегии, нисходящие на читателя. Честолюбивые книжники ревностно охраняли свой культурный авторитет, ограничивая доступ к этому магическому знанию.
В VII веке до нашей эры при поддержке иерусалимского царя Иосии было написано ветхозаветное Второзаконие (пятая книга Пятикнижия, Ветхого Завета и всей Библии — ред.) и степень почитания книги взлетела до небес. С помощью свитков, созданных его девтерономистами (авторы Второзаконнической истории — ред.), Иосия закрепил завет между еврейским народом и Богом – а также совершил вдохновенный акт политической стратегии, узаконив свои права на землю.
Во времена Древнего Рима, начиная со II века до нашей эры, книга спустилась с небес на землю, где получила статус предмета роскоши, наделяя своих богатых владельцев культурным престижем. Древнеримский философ Сенека саркастически отзывался об этом фетише, сетуя, что «многие люди, не имеющие школьного образования, вместо того, чтобы использовать книги в качестве инструмента для получения знаний, украшают ими столовые». Вот, что он говорил о напыщенных коллекционерах манускриптов: «их полки до самого потолка заставлены полными собраниями сочинений известных историков и ораторов – по той лишь причине, что библиотека, наряду с ванной, нынче превратилась в ценное украшение богатого дома».
Неприязнь Сенеки к напыщенным коллекционерам книг, возможно, была вызвана его антипатией к повсеместному «помешательству» на публичном чтении, которое настигло раннюю Римскую империю. Этот период знаменуется распространением декламаций: публичных литературных чтений, проводимых писателями и поэтами, в чём многие состоятельные граждане видели хорошую возможность для самопрезентации. Сенека был не единственным, кто смотрел с презрением на эти вульгарные выступления литературного тщеславия. Собрания важничающих дураков стали мишенью саркастических нападок в Риме и других частях Империи. Многие ведущие римские писатели и сатирики: от Горация и Петрония до Персия и Ювенала, соревновались между собой в остроумии на тему претенциозных публичных чтений.
По утверждению римского сатирика Марциала, даже общественные туалеты не гарантировали защиту от докучливого вмешательства публичных чтецов. В одной из своих саркастичных эпиграмм он писал:
Я стою — ты читать, присел я — тоже,
Я бегу — ты читать, я в нужник — тоже,
В термы скрылся я — ты жужжишь мне в ухо,
Я в купальню скорей — не дашь поплавать,
Я спешу на обед — меня ты держишь,
Я пришел на обед — сгоняешь с места,
Я устал и заснул — меня ты будишь.
(перевод — Федор Петровский)
Сатирики, которые высмеивали декламации, понимали, что репутация в светских чтениях была важным источником культурного капитала. Стрелы остроумия, которые они направляли в своих жертв, можно назвать одним из видов оружия литературной полиции. Так, высмеивание Петронием Эвмолпа в своем Сатириконе («навязчивого энтузиаста поэтических декларирований») также можно оценить как проявление полиции вкусов. Неслучайно современники называли Петрония «arbiter elegantiarum» – судьей изящности при дворе римского императора Нерона.
После падения Римской Империи в V веке, европейцы, обладающие материальным богатством, но испытывающие недостаток в элегантности и изысканности по сравнению с теми, кто занимал более высокое общественное положение, создавали частные библиотеки, чтобы заслужить подобающую репутацию. На самом деле, для многих обладание огромной библиотекой стало самоцелью. Почти тысячу лет спустя, с наступлением эпохи Возрождения и расцветом коммерческих отношений и торговли, обладание книгами широко распространилось и жажда культурной особенности, даруемой книгами, заразила еще больше людей. Эту тенденцию подтверждает Джефри Чосер, отзываясь о книгах с благоговейным трепетом в поэме «Легенда о примерных женщинах».
В XIV и XV веках претенциозный и пафосный образ читателя стал проявляться в полной мере. Эссе Ричарда де Бери «Филобиблон», написанное в 1345 году, но опубликованное лишь в 1473 году, назвали «первым английским трактатом о литературных наслаждениях». На самом деле «Филобиблон» весьма мало повествует о чтении де Бери на практике. Он был классическим книгофетишистом, который больше увлекался коллекционирование книг, а не их изучением.
Его биограф Уильям де Чамбре писал, что книги окружали де Бери, где бы тот ни находился, и что «в его спальне лежало столько книг, что было практически невозможно пошевелиться, не наступив хотя бы на одну из них». Де Бери предвидел, что его жадный аппетит к коллекционированию книг станет причиной сарказма и критики, и, очевидно, попытался защититься от возможных обвинений в неумеренности, написав в прологе к «Филобиблону», что его «восторженная любовь» к книгам привела его к отказу «от всякой мысли о земном». В основе замысла «Филобиблона» лежало желание автора объяснить потомкам свою позицию, и «навсегда остановить извращенные сплетни»; он надеялся, что описание его страсти «избавит любовь, что мы питали к книгам, от обвинений в излишествах».
Немецкий богослов и гуманист Себастьян Брант, однако, был совершенно другого мнения. Его сатирическая поэма «Корабль дураков» описывает 112 различных типов глупости. И первым, кто взошёл на этот Корабль, был дурак Книжный, который собирал книги и читал их только затем, чтобы произвести впечатление. У Бранта он вещает:
На корабле, как посужу,
Недаром первым я сижу.
Скажите: «Ганс-дурак», и вмиг
Вам скажут: «А! Любитель книг!» —
Хоть в них не смыслю ни аза,
Пускаю людям пыль в глаза.
Коль спросят: «Тема вам знакома?» —
Скажу: «Пороюсь в книгах дома».
Я взыскан тем уже судьбой,
Что вижу книги пред собой.
(перевод — Лев Пеньковский)
Поэма Бранта получила большую популярность, и вскоре была переведена с немецкого на латынь, французский и английский. Но любителей книг – и дураков, и умных – было уже не остановить. К XVI веку светская идеализация «любви к чтению» прижилась окончательно. Чтение стали рассматривать в качестве средства самопознания и духовного постижения устройства мира.
При этом символ чтения, возможно, всё еще оставался более значительным, чем само чтение. Некоторые стремились запечатлеть свою преданность книгам на портретах, на которых они были глубоко погружены в чтение. В искусстве Возрождения можно часто встретить портреты читающих или держащих книгу людей. Рукописи той эпохи «наполнены изображениями не только книг, но и людей, читающих эти книги», - пишет Лаура Эмтауэр в работе «Занимательные слова: культура чтения в Средневековье» (2000).
На протяжении последующих веков художник-портретист, прельщенный интеллектуальным и духовным достоянием книги, продолжал воспевать её как основную художественную собственность. Поэт-гуманист Данте неизменно предстает на своих портретах читающим. Картина художника 16-го века Аньоло Бронцино под названием «Аллегорический портрет Данте» изображает поэта, держащего в руках объёмный том «Божественной комедии». Этот портрет в равной степени также и портрет книги. Читающий Данте презентует каждому, кто смотрит на изображение свой статус культурно продвинутого и духовно развитого человека.
С распространением в XVIII веке чтения среди простонародья интеллигенция бросилась укреплять свой превосходящий статус, всячески подчёркивая свое отличие от менее благородных читателей. Отныне римский сатирик был подвинут литературным критиком, который с восхищением называл продвинутых читателей «людьми букв», в то время как их моральными антиподами стали «неграмотные».
«Читать – само по себе не достоинство; а вот хорошо читать – это самое настоящее искусство, которым может овладеть только прирожденный читатель», – подчёркивает новеллистка Эдит Уортон в своем эссе «Порок чтения» (1903). Уортон пишет, что «механическому читателю» недостает природного таланта и «дара чтения», поэтому ему никогда не удастся в полной мере овладеть этим искусством.
К XX веку чтение воздвигнули в ранг формы искусства, в котором балом правила интеллигенция. С одной стороны баррикад оказались читатели-симулянты, с другой – элита. Даже новеллистка Вирджиния Вульф не осталась в стороне. В своем эссе «Обыкновенный читатель» (1925) она изображает среднестатического читателя «менее образованным», нежели критика, «личностью, которую природа, увы, не наградила так щедро», как его более развитого коллегу. По мнению Вульф, обыкновенный читатель «тороплив, небрежен и поверхностен», и, конечно же, «его недотягивание до критика слишком очевидно, чтобы акцентировать на этом внимание».
Собственно, сам процесс чтения превратился в что-то настолько престижное, что чтение ребенку вслух символизирует, как минимум, родительский авторитет, а максимум – моральное и культурное превосходство. Родитель, читающий ребенку в общественном месте, как бы делает заявление всему миру — и так почетна эта деятельность, что в наше время отцы и матери посвящают приличное количество времени и усилий, чтобы вдохновить свое чадо на увлечение книгой. Не редкость увидеть ребенка в детском кресле автомобиля, уткнувшегося в книжечку.
А вскоре эти малыши XXI века уже будут демонстрировать обществу не чтение книги, а регулярную проверку смартфонов. Если бы Сенека или Марциал жили в наши дни, они, скорее всего, не преминули бы написать несколько саркастичных эпиграмм об этих переписках на публику. Цифровое чтение, как и доскональное изучение древних манускриптов, таит в себе важный вывод о том, кто мы есть. Аналогично публичным чтецам во времена Марциала, сегодня, похоже, повсюду распространены заядлые потребители текстовых сообщений и других форм социально-сетевой активности. Хоть в обоих случаях совершающие акт чтения без устали конструируют желаемый воображаемый образ, идентичность, которую они стараются установить, очень различна. Молодые люди, сидящие в баре и беспрестанно проверяющие свои смартфоны, отнюдь не стремятся заявить о своем утонченном литературно образованном статусе. Они посылают сигнал, что они в контакте , и – самое важное – что на их внимание есть постоянный спрос.
С ростом цифровых технологий форма демонстрации чтения преобразилась. Контраст между барышней, поглощенной книгой на портрете XVIII века, и девушкой-подростком, осознанно уставившейся в свой смартфон, иллюстрирует различные способы построения идентичности через чтение. Сегодня искушенный потребитель цифровых текстов соревнуется за культурное подтверждение с читателем настоящих книг, но в чьем исполнении чтение будет иметь большую ценность?
Для желающих явить миру свой интеллект, выбор очевиден: цифровые тексты не служат признаком культурного отличия. Возможно поэтому, несмотря на широкое распространение планшетов, продажи бумажных книг в последнее время только увеличились. В отличие от книг, планшеты не являются средством демонстрации вкуса и изысканности. И по этой причине декораторы используют полки с книгами для придания интерьеру налета элегантности и утонченности. Коммерческие компании активно продвигают идеи изысканного оформления пространства, предлагая готовые библиотеки клиентам, заинтересованным в произведении хорошего впечатления. Онлайн компания Books by the Foot (дословно – «книги пофутово») предлагает «отобрать для вас библиотеку, которая будет соответствовать и вашей личности, и вашему пространству», и обещает подобрать книги «по цвету, переплету, теме, высоте и так далее, чтобы создать действительно безупречную коллекцию». Раз бизнес по продаже укомплектованных на заказ библиотек преуспевает, это значит, что даже в цифровой век книжный стеллаж все еще символизирует высокую культуру.
Книжные дураки по-прежнему среди нас, однако, к счастью, многие читатели не так уж заинтересованы в демонстрации процесса чтения. Они с головой ныряют в тексты и влюбляются в истории, которые читают. Независимо от средства, первостепенное значение имеет человеческое стремление пуститься в это путешествие. Главное ведь не впечатление, которые мы производим, а сам опыт путешествия к неизведанному.
Оригинальная статья: Aeon
Автор: Франк Фуреди – социолог, публицист. Автор 17 книг, последняя из которых – «Что случилось с университетами?» (2016)
Дата: 20 октября 2016