Я только закрыл за собой дверь, как меня тут же обдал леденящей мою душу и тушу ветер. Завыв из щелей, ветер не давал покоя старой форточке, которая билась о стекло, кроша его, отчего трещина становилась все шире и шире. Зеленые стены в полутьме глядели на меня разнообразными надписями. Здесь был и Вася, и его друзья вооруженные маркером они оставили свои имена, таинственные символы, вроде криво нарисованной бутылки или, например, свастика. Даже какой-то текст, что-то вроде русского рока про рубаху парня и его приключения. Вообще подъезд был уже давно закрыт для пришлых с помощью домофона. Только эти наскальные рисунки напоминали на былые шумные вечера лестничной клетки. Раньше бывало, мой грузный сосед, пятидесятилетний мужчина, бывший военный гонял подростков вниз по лестнице. Он был в хорошей форме, те даже забывали на полу свои пивные бутылки. Особо дерзких ребят он «загружал» своим умением говорить по-пацански, а точнее на языке некого пахана подъезда. Последний раз я видел его по телевизору. В новостном выпуске регионального телевидения шел репортаж из наркологического корпуса. Когда-то бойкий и уважаемый в доме сосед лежал жалким тюленем на белой простыне. Уже лысый, скукоженный морщинами и с совершенно бездумным, туманным взглядом. Вокруг него стояли койки с точно такими же мужичками, один в один, у них даже поза была одинаковая. Выглядело это все как смертельный конвейер. В репортаже рассказывали, какие рекордные цифры показали в этом году жители нашего города. Впервые за двадцать лет был поставлен рекорд по смертности от алкоголя. Журналист с энтузиазмом повествовал о том, что врачи борются со смертью каждый день, больнице не хватает медсестер для своевременной замены капельницы.
Бухать мой сосед начал нещадно после того, как умерла его сестра. Она умерла внезапно. С виду здоровая и крепкая женщина, которая порой умудрялась тащить на себе мешок картошки с самого рынка. Но тащила она не только картошку, а еще и своего брата, по какой-то причине тот не имел ни жен, ни детей. Уже в поздний период свой жизни сосед сидел на лавочке у дома и огрызался на всех подряд. Размахивал своей тростью на детей, которые камушек в него кинут, то попытаются стащить бутылочку беленькой возле него. Он что-то кричал, но слова превращались в кашу, язык заплетался, а золотые зубы были пропиты, оставив после себя голый рот. Потом к нему домой залезли домушники, молодые парни чуть старше меня. Стащили музыкальный центр - единственную технику, которую мой сосед не успел продать на тот момент. Пытались продать в ближайшем ломбарде, но милиция сработала быстро. Сосед тогда поднял на уши весь дом, он упал на лестничную площадку и начал рыдать. После этого он пару недель пролежал в больнице, и триумфально вернулся домой, чтобы самому отнести музыкальный центр в уже знакомый ломбард.
Я спускался по лестнице, глаза цеплялись за обшарпанные двери и грязные коврики. Лампочки мигали тусклым желтым цветом. Чем ближе я был к выходу из подъезда, тем холодней мне становилось. Кажется, я начинал скукоживаться всем нутром, хотелось плюнуть на пол и, повернувшись, резво заскакать в сторону постели. На пол я плюнул, но возвращаться не стал. Мои дни проходили тускло. На работе, с работы, дома, сон, разливное пиво, недорогое вино, водка. Вне зависимости от локации я чувствовал себя одинаково плохо. Стены сжимались у моей головы. Я успокаивался, закрывая глаза, погружая себя в черное ничего, старался подальше отогнать от себя фантазии, размышления. После таких забвений было трудно снова открывать глаза и видеть перед собой все тот же широкий, непропорционально длинный монитор. На экране были всякие схемы, чертежи, таблицы, списки, графики, методики, инструкции, свидетельства.
Иногда я двигался, оставаясь разумом в тумане, все становилось очень плавным и незначительным, взгляд не мог зацепиться и сконцентрироваться. Зато обоняние обострялось до предела своих возможностей. Проходя по задрипанному коридору до курилки, в нос бил сильнейший запах жаренной-пережаренной картошки. Он был настолько резок, что бил меня колом в переносицу, ближе ко лбу. Я шел дальше, запах оставался где-то позади, но сменялся куда более скверным. Открыв глаза, я увидел перед собой Валентина Витальевича. Восьмидесятилетний мужичок, небольшого роста, улыбчивый, носил огромные очки в пол лица. В молодости он занимался вольной борьбой, работал тренером, из этого прошлого ему досталась хорошая выносливость и ноги колесом. Он передвигался, двигая всем телом, переносил всю свою массу на каждый шаг. Но делал это так быстро, что мог обогнать любого молодого. Особенно это было видно, когда он спешил с работы на рынок. Валентин Витальевич стоял передо мной, преграждая путь к лестнице. Он оперся рукой на стену и тяжело вздыхал, но завидев меня, встал по струнке. В его руках был небольшая темно-зеленая сумка, напичканная разным железом, платами, и проводами, которые можно сдать, хоть и за копейки. В мой нос снова ударил запах, куда ядреней прежнего. Это был запах мочи. По пыльным черным штанам Валентина струилась моча. На бетонном полу образовывалась лужа, все вокруг журчало и смердело. На лице старика взыграло смущение, вообще я и раньше слышал, что пенсионер ходит под себя и отпугивает этим всех, особенно молодых девчонок, те посмеивались, закрывая нос своими ухоженными пальчиками. Валентин затряс своей сумкой. Трясся он часто, особенно это было слышно, когда он наливал себе чай, чертыхался из-за того, что повсюду сыпал сахар. Сумка зазвучала бряцанием железок. Он осматривал себя, стряхнул пыль с синей робы и только после этого заметил жидкость под собой. Валентин недолго посмотрел на нее, поднял на меня взгляд и улыбнулся, чуть опустив голову. Старику снова стало стыдно.
Снег бил мне по лицу, ветер бил мне по лицу. Дворник упрямо бил по льду железной лопатой. Спускаясь мимо ступенек по пандусу для инвалидов, я чуть не распластался на нём. Удержав равновесие, я проводил взглядом мимо проходящих людей. Они тоже ежились, согревая руки в своих карманах, женщины прятали лица за теплыми, шерстяными платками. Первые шаги в этот день. Я преодолел с десяток метров, добежав до небольшого круглосуточного магазина, чтобы купить там сигареты. Продавщица, женщина за сорок в синем фартуке, уже без слов протягивала мне пачку сигарет. Сигареты снова подорожали. На пять рублей.
Вчера вечером я обнаружил, что на моей куртке не застегивается замок. Немного попотев над ним, я понял, что эту проблему не смогу решить. Даже в таком нехитром деле требуется профессионал. Я знавал одну восточную женщину, она должна была быть метров на двадцать ниже моей квартиры. Восточная женщина работала портной, она уже помогала мне с джинсами, которые стерлись до дыр. Естественно, в такой поздний час на месте ее уже не было. Именно поэтому мне пришлось сегодня идти на работу в легенькой дерматиновой куртке с двумя свитерами под ней.
Сигарета ловко влетела мне в рот, будто и не по моему желанию, на автомате. А одна рука сама поднесла огонь из зажигалки к лицу, прикрыв его другой рукой. Мои движения были невероятно скованными, куртка затвердела, закоченев, она мешала мне балансировать руками при ходьбе по скользкому льду. С каждым метром становилось все тяжелее и тяжелее. Отогреваться времени не было, на работе нужно быть вовремя. Я на ходу попытался растянуть куртку, только металлическая молния совсем заиндевела, ни в какую сторону не шла. Подергав ее еще немного, я решил, что разберусь с этим на месте, на работе. Примерно десять минут спустя, я понял, что куртка окончательно отвердела, стала на ощупь словно каучук. Руки и вовсе не сдвигались. Мое положение с широко расставленными руками, наверняка показалось кому-то комичным. Как культурист, я, мельтеша ногами, важно двигая грудь из стороны в сторону, продолжал идти на работу. Шея затекла, горловина взяла ее в тесный обруч, растительность на лице примерзла к замерзшей куртке. Я старался расшевелить это дело подбородком, с болью выдирая затвердевшие волосы клочками. А сигаретный бычок тем временем чуть не спалил мне губу, я сплюнул его в сугроб. До работы оставалось совсем немного, нужно было пройти парк и подземный переход. Второе меня пугало особенно. Неподвижным своим телом, я мог плюхнуться на облетевшую ступеньку и сломать себе хребет. В этот момент моя куртка наверняка бы треснула и со звонким шумом разлетелась на тысячи осколков. Каждый мог бы взять на память по кусочку, отогрев его дома спрятать под матрас.
Своим состоянием я только пугал взрослых и веселил детей. В парке какой-то школьник показал на меня пальцем, я проводил его своим самым суровым взглядом, который никак на него не подействовал, судя по смеху за моей спиной. А пенсионер, прижав к себе свою тележку, обошел меня стороной, чуть ли не перекрещиваясь. Выглядел он как карикатурный крестьянин, не хватало только заменить его тележку на более подходящую ему котомку. В ужасе положения я забежал за угол хрущевки, которой заканчивался парк, и прижался спиной к ее ледяной стене. Я мог бы заплакать, чтобы горячими и солеными слезами растопить лед на подбородке и освободить его. Но слезы предательски не шли, безжизненный взгляд не мог выпустить и слезинки. Я даже старался вспомнить все самые неприятные моменты своей жизни. Больше всего приходили голову детские обиды, я усиленно вспоминал, но смог только добиться дрожащих губ, мое горло свело. Спазмы заставляли меня корчиться, но слез никаких я так и не добыл. Ничего не помогало.
Осталось совсем немного, а на работе я прижмусь к батарее, и все будет нормально. На этой мысли я уже хотел продолжить движение, только куртка примерзла к стене, я был обездвижен. Куртка уже тогда стала напоминать мне древние доспехи предков. Ее было уже невозможно снять, сколько бы я не дергался, сдвинуться с места не получалось. Я был припечатан к этому панельному дому, словно древняя горгулья на готическом соборе. Скривив рожу в невыносимом приступе боли, я дернулся, что есть сил и ударился затылком о стену.
В голове сплетались образы всех моих соседей, друзей, родственников. Беспричинно они вторгались в мои мысли и дербанили их по кускам. Вот соседский парень Вова бьет меня в глаз на футбольном матче. Одноклассник, которого я толкнул в лужу перемешанную со снегом, приходит ко мне домой со своей мамой и устраивает скандал из-за сломанных часов и мокрых портков. А вот нерусский паренек, которому я случайно угодил камнем в голову, кинув его через бетонный забор. Все они как-то сильней припечатывают меня к стене. Номер дома над моей головой стал соответствовать моему возрасту. Я был рожден в этом зассанном российском закоулке. Всю жизнь провел там вместо детских лагерей и отпусков на море. Кажется, что теперь обо мне будут вспоминать во дворах так же, как я вспоминал о всяких мертвых Василиях и еще живых Валентинах.Это нокаутировало все мои попытки окончательно.
Помню, как бабка в зеленой телогрейке положила недалеко от меня кости в газете, присвистывая на ходу. На улице было уже светло, значит, я опоздал на работу. Руки уже не чувствовали холод, я вообще уже ничего не чувствовал. Куртка примерзла основательно, так что я смог висеть на ней, поджав ноги. В голове раздалось сильное эхо, я сильно испугался. Звук был каким-то неизвестным, слишком гулким. Но его издал не мой одноклассник, или сосед, это была собака, которая прильнула к костям. Чавкая и хрустя ими, серая псина скулила, но ела. Вместе с собакой пришла неимоверная жара, хотелось кричать. Ледяная куртка внутри была очень горячей. Как курица на вертеле я крутился и пытался вытянуть руки из рукавов, только все было напрасно. Еще пару вздохов, ахов, и мое тело зависло мертвецом.
Чтобы не пропустить нового:
Тут есть немного музыки: