Французский художник, поставивший цвет во главу угла, был одним из наиболее миролюбивых творцов. Несмотря на то, что название течения в живописи, основоположником которого он стал, благодаря едким критикам отсылало к диким животным (фовизм от фр. les fauves — «дикие»), Матисс никогда не был замешан в конфликтах или скандалах. В его высказываниях сквозит отеческая доброта и забота о зрителе, а образ, который складывается между строк, соответствует его внешности добродушного седобородого филантропа.
Я никогда не избегал влияния других. Я счел бы это трусостью и недоверием к самому себе.
Я считаю, что личность художника развивается и утверждается благодаря ее сопротивлению другим индивидуальностям. Если схватка оказалась для нее роковой, если она ее не выдержала, значит, такова ее судьба.
Выразительность для меня заключается не в страсти, которая вдруг озарит лицо или проявится в бурном движении. Она во всем строе моей картины; место, занимаемое предметами, промежутки между ними, их соотношения — вот что имеет значение. Композиция — это умение декоративно распределить различные элементы картины, чтобы выразить свои чувства.
Всю жизнь я изучал произведения других художников — Рафаэля, Грюневальда, Мемлинга, — но знаете, что мне помогло освободиться от их влияния и найти удовлетворение в своей работе? Шок хирургической операции!
В 1941 году я перенес тяжелую операцию и чуть не умер. Но я выжил и сказал себе: «Итак, Матисс жив!» С этим подарком судьбы я мог сделать что хотел. Я мог создать то, чего искал последние годы.
Может показаться, что мои картины стали радостнее, чем раньше, но я делаю теперь как раз то, что пытался сделать пятьдесят лет тому назад. Вот сколько времени мне понадобилось, чтобы достичь состояния, когда я могу сказать то, что хочу.
Мне стало неинтересно копировать предмет. Зачем писать внешний вид яблока, как бы похоже ни получалось? Что пользы в копиях предмета, который природа и без того поставляет в несметных количествах и который всегда можно вообразить себе еще более красивым? Важно показать отношение предмета к художнику, к его личности и способность художника организовать свои ощущения и чувства.
Я очень люблю яркие, ясные, чистые краски и всегда удивляюсь, когда красивые цвета зачем-то грязнят и затемняют.
Правильно найденное соотношение тонов может заставить меня изменить форму какой-нибудь фигуры и перестроить всю композицию. Пока я не нашел такого правильного соотношения, я ищу его и продолжаю работу. Потом наступает момент, когда окончательные отношения между всеми частями картины найдены, и тогда я уже ничего не могу переписать в ней, разве что написать ее заново.
Я выбираю цвета не по какой-нибудь научной теории, но по чувству, наблюдению и опыту. Такой художник, как Синьяк, основываясь на некоторых высказываниях Делакруа, заботится о дополнительных цветах и кладет здесь один тон, а там — другой, согласно теории. Я же просто стараюсь положить цвета, передающие мое ощущение.
Я считаю, что сама теория дополнительных цветов несовершенна. Можно было бы в некоторых пунктах уточнить законы цвета, расширить границы современной теории колорита, если изучать произведения художников, которые применяют цвет, основываясь на инстинкте и чувстве, и постоянно его соотносят с собственными ощущениями.
Воздействие цвета должно быть непосредственным, и при установлении доли различных цветов в целом требуется большая точность, которая и дает определенность; неясные отношения цветов порождают и неясное, вялое выражение.
Художнику всегда очень полезно услышать чужое мнение о себе, и я чрезвычайно доволен, что узнал свои недостатки. Мсье Пеладан в «Revue Hebdomadaire» упрекает группу живописцев, к которым я себя причисляю, в том, что их называют дикими, а они одеваются как все люди, так что по виду их нельзя отличить от заведующих отделами больших магазинов.
Каждая часть картины играет свою роль, главную или второстепенную. Все то, что не нужно в картине, вредит ей. В произведении должна быть гармония всех частей; лишняя подробность может занять в уме зрителя место чего-либо существенного.
Картина должна спокойно висеть на стене. Не следует вызывать у зрителя беспокойство и смятение, надо осторожно привести его в такое состояние, чтобы он ощущал потребности раздвоиться, выйти из себя. Картина должна доставить глубокое удовлетворение, отдых и чистейшее наслаждение обремененному сознанию.
Про меня говорят: «Этому чародею нравится зачаровывать чудовищ». Я никогда не считал, что мои создания — это зачарованные или очаровательные чудовища.
Одному знакомому, сказавшему мне, что невозможно, чтобы я видел женщин такими, как я их изображаю, я ответил: «Если б такая женщина встретилась мне на улице, я бы удрал от нее в страхе». Но ведь я создаю не женщину, а картину.
Крупные цветоводческие фирмы присылают мне иногда иллюстрированные каталоги. Если мне нравится в них какое-нибудь растение, я заказываю семена и выращиваю их сперва в теплице, а потом высаживаю в саду. Между этими грубыми иллюстрациями и самим цветком, когда он распустится, очень поучительная разница. Мои картины по сравнению с красками сада не лучше, чем эти иллюстрации. Интенсивность цвета, бархатистость лепестков — недостижимы.
Иногда я ставлю цветы рядом с моими картинами — мои краски выглядят бледными и глухими! Как передать вот этот ароматный и легкий белый! В сущности, он совсем не белый и не какого-нибудь определенного цвета, который можно написать. Это как бы отблеск какого-то мягкого света на белом — как лучи солнечного заката на вечных снегах, как вершина горы Канигу весной в красном отблеске вечерней зари.
Изображая осенний пейзаж, я не буду пытаться вспомнить, какие краски свойственны этому времени года, я буду вдохновляться лишь тем ощущением, которое оно у меня вызывает: ледяная чистота пронзительно голубого неба так же хорошо передаст время года, как и оттенки листвы.
Да и само мое ощущение может меняться: осень может быть мягкой и теплой, как бы продолжением лета, или, напротив, прохладной, с холодным небом и лимонно-желтыми деревьями, создающими впечатление холода и предвещающими зиму.
Я мечтаю об уравновешенном искусстве, полном чистоты и спокойствия, искусстве без суетных и беспокойных сюжетов, искусстве, которое могло бы дать отдых уму интеллектуального работника, делового человека, литератора, подобно тому как удобное кресло дает отдых физически усталому человеку.
Молодые художники, художники непризнанные или признанные с опозданием, не поддавайтесь Ненависти.
Ненависть — паразит, все пожирающий. В ненависти не созидают, созидают любя. Соперничество необходимо, но ненависть… Любовь, напротив, поддерживает художника.
Автор: Наталья Азаренко, artchive.ru